Борис Екимов - На хуторе
И как хотела вначале Раиса убежать к другому трактористу. Тарасов ведь работал по-дурному, без перекуров. И ничего не признавал. Без света, ночью, ощупкой пахал или пускал Райку вперед, перед трактором, чтобы шла она и борозду указывала. И вышагивала девка ночь напролет, с факелом. Или пристраивал у радиатора коптилку из снарядной гильзы. И при жалком свете ее пахал и пахал. Уже тогда рассказывали побаски о Тарасове.
А тут пришли другие времена. Стали в колхозах платить. И Тарасов словно расцвел. В какие-то годы он новый дом поставил, под белой жестью, стал обрастать скотиной и птицею. Раиса первой в хуторе панбархатное платье надела и лаковые туфли. И пошла и покатила тарасовская слава, обрастая былью и небылью.
Вспоминали о многом. И теперь, издали, дни ушедшие ворошить было легко.
3
Уже на другой день Тарасов снова приволок на Вихляевский комплекс чуть не полскирды соломы. Привез, свалил, телушек своих приласкал, сунул им по краюхе хлеба, с вихляевским кумом потолковал недолго. Тот лишь oxaл да приговаривал: «Победная головушка».
Так он сделал и на второй день, и на третий, в пятницу столкнулся лицом к лицу с начальством.
Председатель и управляющий словно ждали его на ферме. И он приехал. Отворились ворота, и тарасовский синий трактор подкатил к базу; и заволновалась скотина, торопясь к яслям. Но ей пришлось погодить. Наперед трактору вышел председатель колхоза, а за ним – управ и другие люди.
Тарасов все понял. Заглушив трактор, он долго вылезал из него, медленно шел к председателю, пытаясь на ходу придумать слова. Говорун из него был никудышный.
– Хозяйничаешь? – с ходу спросил председатель.
– Так уж… – разводя руками, сказал Тарасов. – Так уж получается… А то сами-то, слава Богу, обдутый хлебушко едим, а скотина губится. Да и солома все одно пропадает… – Но разговориться он не успел.
Председатель, а он был из местных, лишь помоложе, обрезал его, обжигая взглядом:
– Вот когда тебя поставят, тогда будешь командовать. Понял? Стратег. Дальше носа ни хрена… Давай сюда ключи.
Тарасов молчаком к трактору сходил, вынул ключи и отдал.
– Вот так… – удовлетворенно сказал председатель. – А теперь шагай домой. Забрать оба трактора, – приказал он управу. – И пусть в скотники идет, проветрится. Раз умом рухнулся.
И уже в спину прочь уходящему Тарасову председатель, усмехнувшись, добавил:
– Хозя-аин…
Ревела на базах скотина, не спуская глаз с желтой соломенной горы на тарасовской тележке. Председатель наконец услышал ее рев и сказал:
– Скормите. Чего ж ее, назад, что ли, везть?
Солому раздали. Тарасовский трактор поставили возле конторы. А хозяин его был уже далеко.
Он шагал и шагал. Вихляевку прошел и Тубу. Шел и шел знакомой дорогой, и горьки были думы его.
И вдруг, где-то уже в конце пути, возле табачной плантации и старых обрушенных навесов-сушилок, Тарасов остановился. Остановился и недолго глядел вокруг, а потом повернул назад. И зашагал торопливее.
На комплексе начальство уже, конечно, уехало. А посреди двора курили скотники, обсуждая недавнее. Увидев Тарасова, они разом смолкли и стали глядеть на него и ждать. Но Тарасов шел не к ним, а к базу.
Он отворил ворота и негромко позвал:
– Ноча, Ноча… Доча… Идите, идите сюда…
Тарасовские телки кинулись к хозяину, и он выпустил их за ворота.
Скотники, поняв, в чем дело, бросились к нему:
– Кум, кум, да ты в уме ли? Нельзя так!
– Нельзя, Тарасов. Мы же отвечаем.
– Мои телушки, – невозмутимо сказал Тарасов.
– Были твои. Тебе за них деньги заплатили!
– Я втрое верну. А губить скотину никто не повелел.
Тарасов больше слов не стал тратить.
– А ну, отойдите… – сурово приказал он. – Моя голова, с меня спрос. Прочь с путя, а то счас…
Суровый вид его разом скотников отрезвил. Да и кому была охота связываться.
И вновь, теперь уже втроем, пошли по знакомой дороге: через Вихляевку и длинной Тубой, а потом займищем, по-над речкой и гатью. И пришли домой.
Раиса весь вечер проплакала. А Тарасов лишь одно сказал:
– У меня, Рая, теперь душа на покое.
А назавтра, несмотря на субботу, на хутор нагрянули ранние гости. Утром возле тарасовского дома остановились сразу две машины, председательский газик и милицейская. Хутор притих и ждал.
Чапурин и Юрка
Скотина ушла на попас, галдливая птица – утки да гуси на пруд убрались да в ерик, на теплую воду, и хутор лежал в утренней летней дреме. Солнце уже вставало над обережными вербами, и управляющий колхозным отделением Чапурин собирался в контору. И тут как гром среди ясного неба ударили ружейные выстрелы: два дуплетом и через минуту еще два.
С шумом поднялись голуби от амбаров и гаража, воронье всполошилось в займище и закружилось темной тучею.
А стреляли где-то рядом: у кузни или колхозной конторы.
Чапурин заторопился со двора. Жена на крыльцо вышла, спросила:
– Это кто стреляет?
– А я откуда знаю.
– Гляди. Ежли кто пьяный, то не лезь, вызови участкового. А то еще…
Не слушая жену, Чапурин зашагал через пустошь, стараясь издали углядеть: где там и что… После выстрелов не было слышно ни бабьего крика, ни ругани.
Подошел Чапурин к гаражу и увидел стрелка с ружьем. Это был Юрка Сапов, рыжие крашеные волосы его светили под солнцем.
– Это ты, Юрий? – окликнул Чапурин.
– Я…
– Ты стрелял?
– Я.
– А чего? Ты пьяный?
– Тверезый.
– А чего лупил? В белый свет? Иль волков увидал?
– Какие волки… – засмеялся Юрий. – В голубей я, голубей стрелял. Во сколь…
Он показал мешок с добычей. Чапурин подошел ближе.
– Для чего тебе голуби?
– Жрать.
Чапурину было сорок лет с лишком. Под стать фамилии своей, которая прямо указывала на журавля, он был высок и худ и журавлино носат. А Юрка против него был много моложе, из себя невидный, волосы красил в рыжий цвет, «по-модному».
– Жрать? – переспросил Чапурин.
– Конечно. Лапши наварим мясной, ушнику. Колхоз же мяса не выписывает.
Чапурин не поверил, взял мешок, открыл его, там и правда были битые голуби, некоторые еще трепыхались.
– Как ты не гребаешь… – поморщился он. – Зарубил бы курицу.
– У меня их нет. А колхоз не выписывает.
Чапурин лишь рукой махнул и зашагал к конторе.
Кур у Сапова и вправду не было. Еще прошлым летом перестрелял он их, такую пальбу открыл, весь хутор сбежался. А получилось дело так.
Стали Саповы замечать, и Юрка, и жена его, что куры нестись не хотят и ходят едва, раскрылатятся и сидят. Петух даже кукарекать перестал, голову повесил. Понемногу и дохнуть начали, одна да другая.
Соседка, тетка Надя Валунова, поглядела на Юркиных кур и сразу сказала:
– У них клещи.
Поймала одну и показала: все тело птицы под крыльями, на шее, в пахах словно черной корой запеклось, столь нацепилось этой гадости. Тетка Надя все молодым Саповым рассказала: чем птицу лечить, курятник велела ободрать и новой глиной обмазать.
Юрка слушал ее, слушал, а когда соседка ушла, сказал жене:
– Пошли они, эти курочки… Легче побить, пока не подохли.
Зарядил ружье, и первого – петуха, потом остальных положил. Стрелял он метко. И куры на саповском дворе больше не водились.
Пока Чапурин до конторы дошел, его Фомич встретил, старый фельдшер да бабка Полька Бочкова.
– Кто там стрелял?
– Юрка Сапов. Голубей – на ушник. Жрать нечего.
Фомич лишь губами пожевал. Бабка Полька осудила:
– Нечистый дух. Доумился…
В конторе Чапурин в правление начал звонить и попал на главного зоотехника.
– Слушай, вы тут справку подали за июнь, – сказал зоотехник. – Я не пойму. Написано привес по второму гурту девятнадцать грамм на голову. Это как понимать? Нолик, что ль, не поставили?
– Какие там нолики, – ответил Чапурин. – Девятнадцать и есть.
– Не может быть.
– Сами не верили. Переваживали до двух разов.
Зоотехник пыхтел в трубку, пыхтел, потом спросил:
– Вы чего, сдурели? Среди лета. Концлагерь устроили, что ли? Ну должна быть какая-нибудь мера. Девятнадцать грамм. Да нас посадят за это.
– Давно пора, – согласился Чапурин. – И первых вас, в правлении. Я вам русским языком говорил: не давайте мне больше гуртов. Напхали и молочные, и молодняковые. А кому пасть? Вот Скуридин пасет, у него и привес по девятьсот грамм. А здесь – некому. Нет людей. Пришлось дураков ставить. Юрку Сапова да Любки Рабуновой примака, такой же друг.
– Это какого Сапова? Крашеного, что ль?
– Его.
– А-а-а… – протянул зоотехник.
– Вот и а! – разозлился Чапурин. – С такими скотниками. За ними вослед самому надо, с кнутом, чтобы их гонять.
– Ну сними.
– Снять недолга. А кого становить? Нету людей. Баб, что ли, на коней сажать? И второе дело: куда-то Сапова надо определять. У него – семья. Технику я ему больше не доверю. Он еще за тот трактор не расплатился. В общем, чего жалиться… Вам все это… Ладно.
