Джон Ле Карре - Песня для зебры
Я включил двенадцатичасовые новости.
Разрабатываются законы о преследовании исламистских активистов. Созданы особые трибуналы, которые будут тайно рассматривать дела, связанные с терроризмом. Американский спецназ захватил в Пакистане египтянина, подозреваемого в организации взрывов. Продолжаются поиски тридцатилетнего мужчины афро-карибского происхождения в связи — внимание! — с подозрением в убийстве двух малолетних девочек.
Наполняю ванну. Лежу в воде. Ловлю себя на том, что напеваю песенку Хаджа. Зачем человеку петь после пыток? — спрашивала меня Ханна. Ее пациенты не поют, так почему же пел Хадж? На кой вообще взрослый мужчина, которому только что выдали горячих, затягивает слащавый гимн о добродетели маленькой девочки?
Вылезаю из ванны. С транзисторным приемником в руках стою у окна, обмотанный банным полотенцем. Через тюлевые занавески разглядываю безымянный зеленый фургон, припаркованный неподалеку от ворот пансиона. Небывалое количество осадков выпало в Южной Индии. Крупные оползни. По предварительным оценкам, много человеческих жертв. А теперь — новости крикета.
Пять часов. Прохожу свою привычную милю, однако вопреки всем инструкциям звоню из той же телефонной будки. Бросаю монету в один фунт, вторую держу наготове, но слышу лишь автоответчик Грейс. Если это Войтек, пусть перезвонит после десяти вечера, когда она будет в постели одна! Заливистый смех. А если это Сальво, пусть не стесняется оставить любовное послание для Ханны. Пытаюсь не стесняться:
— Ханна, дорогая, я люблю тебя.
Из соображений безопасности подавляю желание добавить: я знаю, что ты сделала, и считаю, что ты поступила правильно.
Кружным путем, боковыми улицами возвращаюсь в пансион мистера Хакима. Мимо призрачными всадниками проносятся велосипедисты, расплодившиеся после взрывов в метро. Зеленый фургон без каких-либо опознавательных знаков по-прежнему торчит у ворот. Талончика на парковку не видно. Слушаю шестичасовые новости. Мир не изменился с двух часов дня.
Надо бы поесть, чтобы отвлечься. В крохотном холодильничке позавчерашняя пицца, чесночная колбаса, ржаной хлеб, маринованные корнишоны и моя любимая паста “Мармайт”[54]. Когда Ханна только приехала из Уганды, она снимала крошечную комнатку на двоих с медсестрой из Германии и до сих пор считает, что англичане все как один обожают копченые колбаски, кислую капусту и пьют мятный чай. Отсюда и серебристая упаковка мятного чая в холодильничке у мистера Хакима. Как и все медсестры, Ханна кладет в холодильник любые продукты, независимо от того, портятся они или нет. Ее лозунг: не можешь стерилизовать — заморозь! Отогреваю масло, прежде чем намазать на ржаной хлеб. Сверху намазываю “Мармайт”. Жую неторопливо. Глотаю осторожно.
Семичасовые новости ничем не отличаются от шестичасовых. Неужели за пять часов никто в мире пальцем не пошевелил? Наплевав на соображения безопасности, выхожу в интернет, прокручиваю ленту давно не новых новостей. Террористы-смертники в Багдаде: сорок человек погибших, сотни пострадавших — или наоборот? Недавно назначенный посол США в ООН выдвинул еще пятьдесят возражений против предложенных реформ. Президента Франции положили в больницу — или выписали? Его заболевание объявлено государственной тайной — кажется, у него глазная инфекция. По неподтвержденным сообщениям из столицы Конго Киншасы, в восточном регионе страны неожиданно вспыхнул вооруженный конфликт между соперничающими военизированными группировками.
Звонит радужный телефон Ханны. Бросаюсь в другой конец комнаты, хватаю мобильник и возвращаюсь к монитору.
— Сальво?
— Ханна. Ну слава богу. Привет.
Источники, близкие к правительственным кругам в Киншасе, винят в произошедшем “империалистические элементы в Руанде”. Руанда отрицает свою причастность к конфликту.
— У тебя все хорошо, Сальво? Я так тебя люблю. Говорит по-французски, на нашем языке любви.
— Все хорошо. Отлично. Жду не дождусь твоего возвращения. А ты как?
— Я так тебя люблю, Сальво, что это даже глупо. Грейс говорит, она в жизни не видела, чтобы такая здравомыслящая женщина влюбилась до потери сознания.
В областях, граничащих с Руандой, все спокойно, сведений о каких-либо необычных передвижениях не поступало.
Я сражаюсь сразу на трех фронтах, Макси бы не одобрил. Я пытаюсь одновременно слушать Ханну, отвечать ей и соображать, стоит ли делиться прочитанным или повременить, поскольку пока не ясно, наша это война или нет.
— Знаешь что, Сальво?
— Что, милая?
— С тех пор как мы познакомились, я похудела на полтора килограмма.
И как тут прикажете реагировать?
— Это все из-за непривычных упражнений! — кричу. — Это я виноват!
— Сальво?
— Что, любовь моя?
— Я нехорошо поступила, Сальво. Мне нужно тебе кое в чем признаться.
Представитель посольства Великобритании в Киншасе называет слухи о возглавляемых англичанами наемниках в регионе “абсурдными фантазиями”.
Ну конечно он прав! Как же иначе! Ведь до переворота еще девять дней! Или Бринкли скомандовал наступление, едва я выскочил из его дома?
— Слушай, ничего плохого ты не сделала. Все в порядке. Правда! Не важно, о чем речь. Я все знаю. Расскажешь, когда вернешься, ладно?
В отдалении слышится пронзительный детский визг.
— Ой, Сальво, мне пора.
— Понимаю, беги. Люблю тебя.
Конец ласковым словам. Отбой.
Четверо швейцарских авиационных техников, попавших под перекрестный огонь, требуют защиты у командира войск ООН в Букаву.
Усевшись в кресло-качалку, ставлю приемник рядом с собой на столик и изучаю узоры на обоях миссис Хаким, пока Гэвин, наш корреспондент в Центральной Африке, сообщает известные на данный момент подробности произошедшего:
По словам правительства в Киншасе, военный переворот, поддерживаемый руандийцами, пресечен на корню благодаря блестяще проведенной операции сил безопасности, основанной на самых точных разведданных.
Власти Киншасы высказывают подозрение, что к перевороту причастны Франция и Бельгия, однако не исключают участия и других, пока не названных, западных держав.
Двадцать два игрока одного из африканских футбольных клубов, прибывших в Букаву, задержаны для допроса в связи с обнаружением тайного склада стрелкового оружия и крупнокалиберных пулеметов в аэропорту Кавуму.
Об убитых и раненых не сообщается. Пока не установлено, из какой африканской страны прибыли в Букаву задержанные футболисты.
Швейцарское посольство в Киншасе отказалось на данном этапе давать какие-либо разъяснения относительно четырех авиационных техников. Запросы об их проездных документах уже направлены в Берн.
Спасибо, Гэвин. Выпуск последних известий закончен. Последние сомнения отпали.
Комната отдыха миссис Хаким обставлена с претензией на роскошь, в ней удобные кресла с подлокотниками, а на стене висит картина маслом: гурии танцуют на берегу райского озера. Через час здесь соберутся азиатские торговцы, чтобы, дымя крепкими сигаретами, смотреть бесконечное болливудское кино по телевизору размером с “кадиллак”, а пока я в полной тишине, словно в похоронном бюро, смотрю десятичасовые вечерние новости. В кандалах человек преображается. Бенни как-то съежился. Антон, наоборот, распух. Паук вырос сантиметров на двадцать, с тех пор как в импровизированном поварском колпаке разносил тарелки. Но звезда представления не пакистанец в голубом шлеме, командующий силами ООН, и не полковник конголезской армии с офицерской тросточкой, а наш шкипер Макси в брюках цвета хаки без ремня и в намокшей от пота рубашке без одного рукава.
Эти брюки — все, что осталось от универсального костюма на все случаи жизни. В последний раз я его видел, когда Макси отдавал мне белый конверт с семью тысячами долларов, которые он, щедрая душа, вытряс для меня из Синдиката. Вместе с Букиными очками, увеличивающими глаза, куда-то подевалось и пленившее меня обаяние, однако в остальном Макси отлично вошел в роль — на лице написана упрямая решимость не сдаваться и не признавать поражения, сколько бы его ни секли у позорного столба. Пуленепробиваемые руки, скованные наручниками впереди, скрещены, точно собачьи лапы. На одной ноге высокий ботинок со шнуровкой, другая, босая, симметрична голому плечу. Но передвигается он медленно не из-за утерянного ботинка, просто кандалы на ногах явно слишком тесные и цепь между ними слишком коротка для человека его роста. Он смотрит с экрана прямо на меня, яростное движение губ легко расшифровать и без звука: “Да пошел ты!” До меня не сразу доходит, что пожелание адресовано оператору, а не лично мне.
