Дорис Лессинг - Марта Квест
— Ну-ка, иди потанцуй, — сказал Пэрри. — Да иди же.
Официант медлил; он растерянно улыбался. Наконец покачал головой и добродушно сказал:
— Нет, баас, мне ведь надо работать в баре.
— Да иди же, иди, — весело начали все его упрашивать, теснясь возле него и все сужая круг, так что осталось лишь небольшое пространство, где стояли Пэрри и кафр. А вокруг шестью рядами столпились зрители, заглядывая друг другу через плечо.
— Спляши нам военный танец, ну, спляши, — твердил Пэрри, вертясь на пятках, растопырив локти и как бы желая по-отечески ободрить официанта. Вдруг он остановился и, схватив официанта за руку, вытащил на середину круга, а сам отступил и принялся хлопать в ладоши.
— Нет, баас, — повторил негр. Он рассердился и не скрывал этого.
— Ну-ка, вот что: танцуй, — сказал Пэрри, — а не то предупреждаю тебя: я за себя не ручаюсь.
Видя, что возражать бесполезно, официант стал быстро дергать руками, беспорядочно затопал и замычал. Теперь уже Пэрри разозлился.
— А, будь ты проклят, долго ты будешь валять дурака? — рявкнул он.
Его большое тело снова задрожало, и Пэрри со всею страстью, на какую был способен, самозабвенно стал пародировать пляску нефа, а тот молча смотрел на него; когда же Пэрри выпрямился и отошел в сторону, официант в точности повторил движения Пэрри. Это было уже не подражание, а издевательство, — официанту хотелось как можно скорее покончить с этим позором, и он то и дело тревожно поглядывал через головы белых на своих братьев по крови, наблюдавших за его пляской. Не оставляя своих попыток, Пэрри снова показал, как надо танцевать. Но теперь уже официант не танцевал, это был только намек на танец, он едва передвигал ногами. Какая-то девушка рассмеялась звонким истерическим смехом.
— Да будешь ты танцевать, чтоб тебя черт побрал! — крикнул, нахмурившись, Пэрри. Он уставился на официанта, точно отказываясь понимать, как можно так себя вести, а тот стоял отвернувшись, избегая встречаться с ним глазами.
Кровь бросилась Пэрри в лицо, и он пробормотал:
— Ах ты, проклятый черномазый…
Он был вне себя.
Официант со сдержанным презрением пожал плечами и направился к плотной стене белых, которые инстинктивно расступились, давая ему дорогу. Он дошел до двери не торопясь, а тут бросился бежать и мигом исчез — он был до смерти напуган.
— Успокойся, мальчик, — материнским тоном сказала одна из девушек, беря Пэрри под руку. — Не надо сердиться. Он не стоит того.
Пэрри стоял, тяжело дыша, и вид у него был озадаченный.
— Я ведь только хотел, чтобы он сплясал. Чего же поднимать такой шум? — громко оправдывался он, глядя по сторонам и ища одобрения и поддержки. Девушки зашептали ему что-то, стараясь его утихомирить. — Я же больше ни о чем его не просил. Проклятое отродье эти кафры; я прошу его сплясать, а он нахальничает.
И Пэрри повернул голову к дверям, но ни одного официанта не было видно — все исчезли.
А белых эта история почему-то разозлила, они обиделись и группами стали покидать клуб. Марта вышла вместе с Донаваном — за все это время он не проронил ни слова. И только когда они подошли к его машине, сказал холодно и бесстрастно, как и подобает благовоспитанному юноше:
— Тебе, вероятно, жалко этого кафра…
Секунду Марта молчала, ее поразил небрежный тон, каким это было сказано, — точно Донаван бросал ей вызов.
Недавняя сцена глубоко возмутила ее — больше того: испугала. Она смутно чувствовала, что самым страшным во всем этом было плаксивое огорчение Пэрри и его друзей: они действительно считали себя оскорбленными и непонятыми. Просто сумасшествие какое-то!
— Ничего подобного, — возразила наконец Марта, решив не ссориться с Донаваном. И все-таки, не удержавшись, добавила: — Обидно только за нас: все это было омерзительно.
— Я так и знал, что ты это скажешь, — холодно заметил Донаван.
Несколько минут они молчали; каждый обдумывал свои дальнейшие слова.
— А тебе, наверно, очень понравилось, что его заставляли спеть: «Прижми к земле зулуса воина»? — гневно заметила Марта, нарушая молчание, и запела сама, неумело и насмешливо копируя оравших перед тем молодых людей.
— Если ты вовремя не остановишься, дорогая Мэтти, — заметил Донаван, прерывая ее, — ты скоро станешь завзятой покровительницей негров.
Она удивленно рассмеялась: опять он, как всегда, сказал невпопад. Теперь преимущество было на ее стороне, и она им воспользовалась:
— Ах, боже мой, боже мой, как ужасно, не правда ли? Такая скверная-прескверная девчонка с такими порочными взглядами. Подумать только, что скажут люди!
Теперь уже он разозлился не на шутку: подражая ему, она так произнесла эти слова, что он сам понял, насколько противен его жеманный тон. Она больно уязвила его самолюбие, и ему теперь было все равно, разделяет она его взгляды или нет.
Квартал или два они проехали в молчании — Марта все ждала, когда он обрушится на нее. Она посмотрела на него, волнуясь и не понимая, почему он молчит, а он сидел отвернувшись, мрачный, нахмуренный. Наконец Донаван сказал:
— Что ж, Мэтти, мы, видно, не подходим друг другу: я недостаточно широко смотрю на жизнь, чтобы мириться с твоими увлечениями всякими евреями и неграми.
Теперь рассердилась она:
— Не обольщайся: у тебя просто нет никаких взглядов на жизнь… — И тут же пожалела о своих словах; надо было сказать что-нибудь спокойное, глубокомысленное, а не по-детски наивное. Но было уже поздно.
Как только машина остановилась, Марта выскочила и побежала к дому, даже не взглянув на Донавана. Она была в ярости на самое себя. Увы! Как разумно и сдержанно ведем мы подобные споры, когда они происходят только в нашем воображении!
— Ну, — в порыве бурной радости воскликнула она наконец, — с этим все кончено!
И разумела она под этим не только Донавана, а весь Спортивный клуб со всем, что он олицетворял.
2
Несколько дней Марта снова провела в полном одиночестве. Сейчас еще только февраль, говорила она себе, стараясь унять овладевший ею страх; но она места себе не находила и почти не спала — подремлет часок и проснется: ведь жизнь уходит, а что-то еще надо сделать, непременно надо. Она с головой ушла в конторскую работу, которая теперь показалась ей легкой, а не утомительной, как прежде, усердно занималась в Политехническом, и мистер Скай хвалил ее. После занятий, избегая разговоров с кем бы то ни было, она шла к себе домой через парк. Стояла пора засухи: солнце палило весь день, небо сияло ослепительной голубизной, в воздухе пахло пылью. (На ферме в это время зной уже не был влажным, как в джунглях, и трава начинала желтеть.) Марта пыталась читать, но не могла. Она стояла у своей застекленной двери, наблюдая за тем, как темнота спускается на город, и прислушивалась. Каждый вечер в воздухе звучала музыка — она неслась из парка на дальнем конце улицы, из отеля, который был от нее кварталах в пяти-шести; весь город танцевал. Танцевальная музыка неслась отовсюду; словно вода, вырывающаяся из подземных источников, она сливалась в один какой-то звук, в котором уже не было ничего музыкального, и нервы воспринимали его как судорожное биение огромного пульса. И вот Марта стояла у своей двери, прячась за грязной кружевной занавеской, и следила за проходящими машинами, от души желая, чтобы ни одна из них не остановилась возле ее дома: она боялась, что ее снова потащат развлекаться, а ей некогда — надо учиться… Вот только чему? Она чувствовала себя беспризорным ребенком, перед которым захлопнулись двери дома, где идет пир, и ей казалось, что она упускает что-то необычайное и сладостное.
В течение этих нескольких дней Марта сделала две-три неудачные попытки изменить свою жизнь. Как-то на вечеринке она познакомилась с одной молодой особой, которая оформляла витрины большого магазина. Решив, как всегда, что ей все по плечу, Марта разыскала эту молодую женщину, отправилась к некоему мистеру Бейкеру, владельцу самого большого магазина в их городке, и предложила свои услуги в качестве художника-декоратора. Мистер Бейкер не отказал, наоборот, даже обнадежил Марту. Лишь когда дело дошло до неприятного вопроса о денежном вознаграждении, Марта выяснила, что ей придется работать за пять фунтов в месяц — такую сумму (поспешил заверить ее мистер Бейкер) получают все начинающие. Марта простодушно спросила, как же можно прожить на такое жалованье. Мистер Бейкер ответил, что девушки, которые у него работают, живут либо дома, либо он устраивает их во вполне приличном общежитии. Марта знала, что это общежитие содержится на пожертвования; знала и то, что мистер Бейкер — советник городского муниципалитета, лицо весьма влиятельное. Она была еще настолько юна, что ее поразило и возмутило, как это мистер Бейкер может пользоваться подобными методами, чтобы удешевить рабочую силу. А он, уже считавший, что дело в шляпе и ему удалось нанять молоденькую миловидную девушку «хорошей породы» (так он именовал людей, вышедших из средних классов) за пять фунтов в месяц, вдруг, к своему удивлению, увидел, что эта самая, казалось бы, кроткая и приятная особа побагровела и, с трудом выговаривая слова от возмущения, принялась отчитывать его и стыдить. Мистер Бейкер мигом смекнул, что девушка с таким характером может очень пригодиться, если только правильно использовать ее пыл; поэтому он вкрадчиво и спокойно, как многоопытный работодатель, принялся уговаривать ее. Он сказал, что ее взгляды делают ей честь, но она заблуждается. Его продавщицы очень счастливы и довольны — иначе они годами не служили бы у него! И потом, если человека учат обслуживать публику, разве он не должен платить за это? Ведь если бы Марта решила, скажем, стать врачом, ей же пришлось бы потратить на учение тысячи фунтов, а он готов еще платить ей (допустим, что этой суммы не хватает на жизнь) за то, что она приобретает специальность. Мисс Квест, конечно, девушка разумная и понимает… Марта не была подготовлена к тому, чтобы вести спор в столь изысканно-вежливом тоне. Она умолкла, стараясь придумать, как бы понятнее объяснить причину своего возмущения. Ведь всего неделю назад мистер Бейкер выступал со страстной речью, призывая граждан к более щедрым пожертвованиям на содержание общежития «для этих несчастных созданий, зависящих от милости жертвователей…» и т. д. и т. д. Не сказав ни слова, она вдруг вскочила, выбежала из комнаты и захлопнула за собой дверь; но не успела захлопнуть, как разозлилась на себя за свое бессилие.
