Дорис Лессинг - Джордж-«Леопард»

Джорджа Честера прозвали «Леопардом» спустя несколько лет после того, как он сделался фермером. Он был уже далеко не молод, когда люди, встречаясь с ним, стали дружески похлопывать его по плечу и спрашивать: «Ну а теперь сколько?» Их лица выражали восхищение и вместе с тем снисходительность к слабости человека, который чем-то отличался и имеет право на оригинальность. Но для Джорджа Честера охота на леопардов была не забавой, а самой настоящей страстью. В течение ряда лет каждую пятницу хроника в местной газете открывалась описанием его воскресной охоты. «В минувшее воскресенье охотники клуба «Четырех ветров» убили четырех шакалов и одного леопарда» или «дикую собаку и двух леопардов» — в зависимости от обстоятельств.

Славно поохотиться можно на любого зверя, и каждую неделю лошади и собаки мчались через вельд{1} в погоне за зайцем, оленем или шакалом. Но уж если Джордж нападал на след леопарда, охота на других зверей теряла для него всякий интерес, и никто не удивлялся тому, что он гнал свою свору за коварной пятнистой кошкой, сколько бы времени и терпения ни потребовалось, сколько бы ни было растерзано при этом собак. И чего только не рассказывали о Джордже! Будто бы он взобрался на холм, где среди обломков скал и поваленных деревьев его подстерегал раненый леопард; однажды он вошел в темноту извилистой пещеры (патроны у него уже кончились, фонарь разбился) и прикладом ружья в конце концов прикончил свирепого зверя, терзавшего его когтями и зубами.

[70] От этой схватки у него остались шрамы на всем теле. Когда он заходил на почту или в магазин в коротких штанах и рубашке с закатанными рукавами, люди отводили взгляд, увидев его руки и ноги исполосованные глубокими белыми рубцами. И только за его спиной они улыбались, но что-нибудь сказать так и не осмеливались.

Однако так к нему стали относиться, когда он был уже одним из самых богатых людей в крае, одним из тех крепких, изворотливых фермеров, которые словно не имеют возраста — солнце, тяжелый труд и хорошая пища превратили его тело в сплошные мускулы, не поддающиеся действию времени.

Джордж был сыном одного из первых поселенцев. Он вырос на ферме и в городе чувствовал себя не в своей тарелке. Когда началась первая мировая война, он сразу же отправился в Англию и вступил в полк, что, как он говорил, сулило уйму развлечений. Он провоевал пять лет, составив себе коллекцию из трех орденов, пяти или шести царапин и прозвища «Джордж-Счастливчик». Предложение демобилизоваться он принял с видом человека, который не стремится получить больше, чем ему полагается по заслугам.

Вернувшись в Южную Родезию, он не поехал в родные места; возможно, потому, что имя его отца хорошо знали в тех краях, а Джордж был не такой человек, который довольствовался бы положением сына своего отца.

Прежде чем остановиться на «Четырех ветрах», он осмотрел немало всяких ферм. Агент по продаже земли знал его отца — а такие вещи ценятся дороже денег там, где еще сохраняют уважение к прошлому, — и предлагал Джорджу фермы по цене, от которой разрывалась душа у практичного агента. Помимо всего прочего, ведь Джордж был героем войны. Но его поведение обескураживало агента. Он давно уже занимался продажей ферм и научился понимать взгляд покупателя, остановившегося на участке, который ему понравился, — хозяйский взгляд; эту землю он перекроит, перемесит и переделает на свой лад. На лице Джорджа такого выражения не появлялось.

Несколько месяцев они ездили из района в район, пока, наконец, агент не привез Джорджа на такую великолепную ферму, что, казалось, от нее-то уж он никак не откажется. Она стояла в низине, сплошь поросшей деревьями; между двух речек протянулась полоса плодород[71] ной красной земли. С двух сторон дома к самой воде протянулся сад. Речки, жирная земля, нетронутые леса, сочные травы для скота — такую ферму не так-то легко заполучить в Африке. Но Джордж постоял на пригорке между речек, там, где они протекают близко друг к другу, и нетерпеливо повел плечом — агент уже понимал, что значит этот жест.

— Не подходит? — спросил он разочарованно.

Теперь он уже научился относиться к Джорджу терпимо; Джордж умел расположить к себе и всегда давал понять, что у него собственный взгляд на вещи. Вначале агенту не было понятно, чего хотел Джордж, но потом он догадался, что его не прельщает богатство, которое сулит эта ферма.

— Если бы вы только мне сказали, что вам надо, — с досадой заметил агент.

— Это прекрасная ферма, — сказал Джордж и пошел прочь, неестественно выпрямившись. Агент остановил его, схватив за руку.

— Послушайте, — сказал он. — Да ведь это же одна из лучших ферм в стране.

— Знаю, — ответил Джордж.

— Если хотите, чтоб я нашел вам ферму, так скажите мне толком, что вам нужно.

— Я скажу, когда увижу, — ответил Джордж.

— Что же, мне так и возить вас по всем фермам, которые продаются в Африке? Будьте же благоразумны, черт возьми! — увещевал агент. — Это же моя работа. Я должен зарабатывать на жизнь.

Джордж пожал плечами. Агент отпустил его руку, и они пошли рядом. Джордж глянул вдаль поверх густых, темных зарослей у реки — на склоны гор по другую ее сторону. Они тянулись цепь за цепью, вздымая свои сверкающие вершины в ярко-синее небо.

Агент, перехватив его взгляд, стал размышлять про себя. Он пристально разглядывал Джорджа. На его облик наложило отпечаток детство, когда он наслаждался свободой и солнцем; и пять лет войны тоже не прошли бесследно. Это был поджарый, широкоплечий человек, с легкими размашистыми движениями. У него было худое, с резкими чертами лицо, серые проницательные глаза и жесткий недовольный рот. Он напоминал агенту своего отца в этом же возрасте; отец Джорджа бросил все, [72] к чему он привык в старой и спокойной стране, и начал новую жизнь, с новыми людьми.

Агент спросил наугад, как если бы он обращался к его отцу:

— А хорошо бы забраться куда-нибудь подальше от людей? Уж очень там тесно, в Англии, ведь правда?

Лицо Джорджа не изменилось — казалось, эти слова не произвели на него впечатления. Он по-прежнему пристально смотрел на горы, и теперь агент понял, что ему надо делать. На следующий день он отвез Джорджа на ферму «Четырех ветров», которая только что была оценена для продажи. Пять тысяч акров девственных зарослей, разбросанных на пологих склонах высоких холмов, которые пересекали равнину, где виднелось еще несколько ферм. Каменистая почва, низкорослые деревья и до самых гор необозримые просторы, поросшие серебристой травой. Ни дома, ни речки, ни даже какого-нибудь заборчика — ферма, на какую вряд ли кто-либо польстится. Но когда Джордж шел по участку, лицо его посветлело от удовольствия, и на нем появилось выражение, которого агент давно ждал.

Весь день Джордж без устали расхаживал по этой голой каменистой земле; он напоминал собаку, которая, привыкая к новому месту, рыщет кругом, старается напасть хоть на знакомый запах, на что-то" близкое, что помогло бы ей освоиться в чуждой обстановке. Но белые, поселяясь в Африке, не просто берут то, что здесь есть, они вносят свой стиль, стиль другой страны. Вот почему в любом районе Африки встречаются самые разнообразные по виду постройки. Каждый дом отличен от другого, напоминает другую страну, климат, язык.

К вечеру, когда лучи желтого солнца падали ему прямо на лицо, слепя глаза, и озаряли тусклым светом нагромождения скал, траву и деревья, Джордж вдруг наклонился над ложбинкой среди кустов, куда со всех сторон сбегались ручейки.

— Здесь должна быть вода для колодца, — сказал он и, помолчав немного, добавил: — Я заметил в Норфольке мельницу, когда мы ехали в поезде. Мне она понравилась. Я имею в виду постройку. Она была бы здесь кстати...

Так Джордж дал понять, что покупает ферму и что место ему понравилось. [73]

— Ваш ближайший сосед живет за пятнадцать миль отсюда, — в последний раз предостерег агент.

— Ведь эта часть страны начинает заселяться? — равнодушно спросил Джордж и на следующий же день подписал бумаги.

Но Джордж не стал отшельником или, во всяком случае, не в том смысле, как понимал агент. Он объехал все фермы в округе и, как это принято, засвидетельствовал свое почтение, сообщив, что купил «Четыре ветра» и будет соседом, хотя и дальним.

Дом, который он себе построил, не был лачугой, какую иной хозяин сколачивает наспех, чтобы было где укрыться от непогоды. Джордж собирался жить в этом доме, хотя его еще и не достроили. Он выглядел так, будто его спланировали, а потом разрубили пополам. Для начала отделали три большие комнаты со стропилами, издававшими острый сладковатый запах, когда менялась погода, и полами из красного дерева. Комнаты сразу же обставили хорошей мебелью. В дни, когда прибывала почта, Джордж появлялся на станции, не очень, правда, часто, но и не редко, и с ним почтительно здоровались — не потому, что он был сыном известного человека, и не ради его заслуг на войне, а потому, что люди одобряли все, что он делал. Ведь после двух войн совершенно неожиданно появились беспокойные молодые люди, заявления которых, вроде: «Я хочу быть сам себе хозяином» или «Я не собираюсь всю жизнь протирать штаны на стуле», хотя и не были новы, все же отражали настроения людей, первыми заселивших страну. В период между войнами здесь появился совсем другой тип эмигрантов; для них деньги были чем-то вроде лопаты, чтобы выкопать теплое местечко и лежать себе там без забот. Они-то и превратили страну кипучей жизни в мертвое болото, но память о былых временах еще сохранилась, и беспокойные молодые люди считали излишним извиняться за то, что хотят вырваться из этой жизни. Будто на них должны были смотреть, как на знамя или даже как на совесть страны.