Ван Мэн - Избранное
А все оттого, что внучка — самый дорогой для бабушки человек.
Вот бабушка ищет какую-то вещь (нужна она ей или нет — это уже другой вопрос), но ее не находит, она тут же спрашивает Ни Пин, если девочка оказывается рядом:
— Пин-эр! Это ты взяла у меня образцы для вышивания?
— Зачем они мне? — отвечает девочка, озадаченная вопросом.
— Я тебя не спрашиваю: «Зачем?», я спрашиваю: «Взяла ты или нет?». Если взяла, так и скажи, что взяла, чтобы я их не искала. Если не брала, скажи: «Не брала». Тогда я стану их искать. Я все равно их найду, если даже придется землю разрыть на три чи. Образцы очень старые, я по ним вышивала цветы и узоры, когда мне было еще одиннадцать. Сейчас таких рисунков уже нет: орхидеи, нарциссы, уточки-неразлучницы, бабочки… Те образцы, которые сейчас продают возле Белой ступы или храма Защиты отечества, в подметки им не годятся! — Бабушка приходит в большое волнение.
— А я-то здесь при чем? — восклицает Ни Пин, задетая за живое. Ведь ее чуть ли не обвиняют в воровстве. — Золотые они или самые паршивые — зачем они мне? Если бы они были мне нужны, я бы у тебя их попросила, разве не так? Кто их взял, тот недоброй смертью умрет! — заученно говорит она, повторяя самое излюбленное в доме заклятие.
— Чтоб тебя, несносная девчонка! Ты что, пороха объелась? Или мяса нечестивца отведала? Со мной так не смеют говорить даже твои мать с отцом! Вот ты и умрешь недоброй смертью за такие слова!
Они обмениваются подобными любезностями, переругиваются, и затем бабушка погружается в воспоминания. Ох уже эти нынешние времена! Разве можно их сравнить с прежними? Например, когда жил ее предок, удостоившийся на Рюкю титула князя, или ее дядя-ханьлинь, или когда был жив ее муж, которого пригласили служить в медицинское училище — единственное среднее учебное заведение во всем уезде, или даже когда она, продав деревенское хозяйство, переехала с вдовой-дочерью в Пекин. Нет, сейчас все не так: другие лица, другие нравы. Нет прежнего богатства, нет исконного духа! Нынче не только зять как надо не опустится на колени, даже эта маленькая негодница Ни Пин и та кобенится! Все не так!.. «Вечернее солнце катится книзу — так убегает время».
На бабушку находит приступ тоски, то ей отчего-то вспоминаются сейчас лишь стихи Линь Дайюй: «В пустых глазах слезы блестят, они висят в пустоте; незаметно падают вниз. Кто узнает о них?» Бабушка вспоминает поговорку: «Если тигр попал на равнину, любой пес его обманет; если феникс покинул ветку, он стал хуже курицы». Сейчас ее зовут «уважаемой» матушкой лишь Чжан и Ли, которые приезжают к ним из деревни всего раз в год. Только от них она слышит такое обращение, больше ни от кого. Безжалостное время! Оно, как река, устремленная на восток, уносит прочь былое величие и имя.
Несколько раз она перетряхивает свои сундуки в поисках пропавшей вещи, устраивает настоящий допрос всем окружающим, затевает ссоры, пытаясь выяснить, куда запропастилась вещь. Но вот она ее находит и наконец закрывает сундуки. Во время поисков, новых пропаж и обретений она предается воспоминаниям, рассказывая о былом и оглашая воздух вздохами, а затем сундуки и баулы благополучно отправляются на прежнее место. Сейчас она обеспокоена другим — своими ногами, которые из-за бинтования покрыты мозольными наростами. На деньги, принесенные арендаторами, она сразу же покупает два ножа для удаления мозолей, напоминающие по форме человеческую ногу, а старый нож отдает Ни Цзао — пусть играет с друзьями. «Ножички» — излюбленная игра мальчишек. Нож надо бросить в землю, чтобы он встал торчком, причем так, чтобы черта, проведенная от лезвия, соединилась с предыдущей чертой, но не пересекла бы линии, отмеченной другим игроком. Во время игры линий становится все больше и больше, образуются бесконечные углы и изломы. Партнеры, чтобы одержать скорую победу, стараются опередить один другого, стеснить противника в действиях. Ни Учэн проявлял к этой игре большой интерес и всегда очень переживал, наблюдая за действиями игроков. Он был азартен.
Очищение ног стало для госпожи Чжао ритуалом. Сняв треугольные туфли, она принялась разматывать бинты, которыми были спеленаты ее ноги, затем обмыла ноги горячей водой из тазика, который был специально привезен бабушкой из родных мест. После того как ее искалеченные маленькие ножки покраснели от горячей воды, она принялась скоблить ножичком размягченную кожу и подрезать ногти, действуя при этом крайне осторожно, остерегаясь поранить ногу и не решаясь слишком сильно укоротить ногти. Проделав операцию несколько раз и почувствовав, что боли или неприятного зуда она не ощущает, она вошла во вкус и решила, что очистила ноги недостаточно, не слишком хорошо, а потому стала действовать смелей, пока не почувствовала боль и не заметила выступившее пятнышко крови. Рана на ноге начала обильно кровоточить.
Но вот операция с ногами закончилась. Что делать дальше? Может быть, из куска прохудившейся, ни на что больше не годной ткани попытаться сшить матерчатую подошву для шлепанцев? Жаль, что сезон неподходящий — середина зимы. Разве сейчас высушишь материю? Надо что-то придумать еще, и она принимается латать одежду, после чего направляется к печурке, возле которой особенно любит повозиться. И если кто-то другой в этот момент разжигает огонь или готовит обед, она непременно подложит в очаг несколько кусочков угля, потому что убеждена, что если этого не сделать, то огонь непременно погаснет. Но кто-то из домашних уже наполнил очаг углем и водрузил на жерло печи похожую на военный горн железную трубу, по которой огонь, урча, устремляется вверх. Бабушка, не обращая внимания на жар, пышущий из печки, и дым, принимается голой рукой ворошить дымящиеся угольные шарики, из которых мелкие уже успели раскалиться докрасна. Бабушка твердо верит, что огонь в печи таким образом разгорится гораздо быстрей, а кроме того, ее действия способны предотвратить лишние расходы. У бабушки есть еще одна забавная черта или даже странная привычка: голой рукой вытаскивать из горящей печи угольки, хотя дома есть все предназначенные для этого орудия: кочерга, совок и железные щипцы. Иногда она вынимает из горящего очага положенные поверх угольев, но не успевшие сгореть дрова. Само собой, головешки обжигают ей руки и появляются болезненные ожоги, не говоря уже о том, что руки становятся черными от сажи. Бывает, что ее хлопоты возле очага вызывают со стороны дочерей протест, потому что в этот момент они занимаются печкой сами, но бабушка этого не замечает и с воодушевлением продолжает делать свое дело. По ее мнению, угольная печка и огонь являются живыми существами, обладающими особыми свойствами и своим характером. Они могут быть полезными и, наоборот, могут нанести вред, поэтому бабушка должна постоянно за ними следить, иначе они, своенравные и упрямые, станут ее противниками. Вообще говоря, огонь вызывает у нее большой интерес и любопытство. Разве не важно поэтому добавить в очаг немного углей или, наоборот, убрать прочь несколько кусочков? Сделать это снова, еще и еще раз. Но вот только в какой момент остановиться? Если положить угля больше, чем надо, глядишь, печка погаснет, не доложишь — не сможешь сварить обед! Бабушке кажется, что связь между количеством угля и качеством огня таинственна и находится в непрестанном изменении. Порой смотришь и видишь, что уголь горит в полную силу — раскалился добела, а под ним все прогорело. Ткнешь щипцами — бах! — кучка золы обрушилась вниз, значит, подкладывать новый уголь уже поздно. Правда, можно спасти положение, подложив в печь щепки. Иногда можно ограничиться одной-единственной, вот такой тонюсенькой — в палец толщиной, — но ее хватает, чтобы огонь ожил, разгорелся вновь. А если не положишь вовремя щепку, даже тоненькую, как спичка, значит, все — огонь потух. Бывает и так, что в печурке темным-темно, ни единой искорки. Все уже потеряли надежду разжечь печь. Тогда бабушка откуда-то достает круглый пальмовый веер, давно уже сломанный, — он так и зовется «печной веер» — и начинает им размахивать перед отверстием в печке, пока не появится огонь, который разгорается все сильнее. Правда, иногда размахивание веером продолжается очень долго, а результата никакого нет, из согнутого печного колена вьется робкий дымок, словно прерывистое дыхание тяжелобольного, над которым трепещет его уже блуждающая душа. Преисполненная решимости разжечь печь, бабушка опускается на колено или даже сразу на оба, приближает лицо к печурке и начинает дуть в дырку, которая зовется «пупком». Пуф, пуф, пуф! Несколько раз подряд она выпускает воздух изо рта, пока слабенький дымок не превращается в густой столб. Дым колет глаза, щиплет в носу, вызывает кашель. В конце концов в печурке появляется огонь. Это значит — блуждающая душа вернулась в этот мир, к домашнему очагу. Дым рассеивается, пламя разгорается все ярче.
