Икар из Пичугино тож - Хилимов Юрий Викторович
Пришла Аллочка и принесла от Глебовых семена разной зелени. Назавтра было решено взять реванш за неслучившиеся пряные травы на грядках.
За ужином бабушка и внучка почти не разговаривали. Аллочка так набегалась и наболталась с Лизой, что теперь была полностью поглощена едой, а Вера Афанасьевна поймала себя на мысли, что у нее сегодня действительно хороший день, когда на душе тихо и спокойно.
— Что там нового у Глебовых? — спросила Вера Афанасьевна.
Аллочка задумалась.
— Вроде все как обычно… А Лешка странный какой-то сегодня, что-то скрывает, по-моему. Закрылся в своей палатке и чего-то там задумал. Я сразу поняла.
— Ну что ж, каждый человек имеет право на уединение. Это нормально.
— Наверное.
Они поели и, довольные, откинулись на спинки стульев. Аллочка заметила лукавую улыбку Веры Афанасьевны, как будто та что-то задумала или хочет что-то сказать.
— Чего ты? — спросила Аллочка.
— Знаешь, что мне сейчас хочется?
— Мороженого?
— Да ну тебя…
— А тогда чего же?
— Сегодня такой теплый вечер… — намекала Вера Афанасьевна.
— И?
— Пошевели мозгами.
— Ты хочешь прогуляться по бетонке?
— Много лучше.
Глаза Аллочки загорелись.
— Неужели? Да, но ты же сама отругала меня недавно за то, что мы так долго не вылезали из воды, и теперь несколько дней не видать мне Волги.
— Даю тебе пять минут на сборы.
— Я мигом, — выпалила Аллочка и бросилась из-за стола, задев тарелку, так что та громко ударила по столу.
Она убежала в дом, но тут же высунулась в дверях:
— Кстати, посуду я вымою сама. Оставь все как есть.
— Хорошо, хорошо, — отозвалась Вера Афанасьевна, собирая тарелки и вилки и ставя их в раковину.
Аллочка шла довольная по Шестнадцатой улице, демонстративно накинув на плечи большое банное полотенце. Она считала, что все непременно должны ей завидовать.
— Здравствуй, Соня! — сказала Аллочка Воротынской, когда они поравнялись с «Театральным вагончиком». Соня сидела на корточках и возилась с цветами, которые высадила вдоль внешней стороны своего забора.
— Ой, здравствуйте, здравствуйте, — звонко приветствовала она соседей, подняв голову.
— А мы купаться идем с бабушкой, — поставила в известность Соню Аллочка.
— И правильно делаете. Молодцы!
Но особенно Аллочка ликовала, когда они проходили мимо «Зеленой листвы». Она знала, что Сергей Иванович и Елена Федоровна тяжелы на подъем. Сергей Иванович — тот еще иногда выбирался с внуками на утес или днем на речку, а вот Елена Федоровна почти не покидала пределов дачи вместе с детьми, разве что изредка выходила с кем-то из них прогуляться по бетонке, но чтобы посчитать количество этих прогулок в году, было достаточно пальцев на двух руках. Аллочка сейчас очень хотела похвастаться перед подругой, но той, как назло, не было в поле зрения. «Может, на обратном пути нас увидит», — успокоила себя она.
На пляже предсказуемо никого не было. Вода была приятной, гораздо теплей, чем ожидалось. Вера Афанасьевна и Аллочка зашли в реку.
Они медленно поплыли на глубину, работая в унисон руками и ногами. Вдох, выдох, вдох, выдох. Когда-то Вера Афанасьевна научила внучку, что на глубине никогда нельзя суетиться. Где мелко, у берега, там пожалуйста, играй, резвись сколько хочешь, но когда плывешь — шутки в сторону. И лучше бы не болтать в это время, но сегодня Вера Афанасьевна сама нарушила правило:
— Смотри, какие облака впереди!
Огромные, будто взбитые сливки или куски ваты, они были разбросаны по небосклону и уже розовели от отблесков заходящего за гору солнца. В этот момент Вере Афанасьевне ничто не мешало представить себя плывущей в соленых водах океана, оставив за спиной поросшую тропическим лесом горбушку материка с высоченными пальмами и маленький домик с распахнутым окошком. И кто знает, может быть, она решила повернуть к берегу, побоявшись, что местные акулы могут их принять за морских млекопитающих. Возможно, все так и было.
— Ни капельки не холодно, — сказала довольная Аллочка, когда они вышли на берег.
Вера Афанасьевна как следует растерла полотенцем внучку, затем вытерла насухо себя. Они шли по бетонке домой совершенно расслабленными и счастливыми. Опустились первые сумерки, запели сверчки, и луна уже выпрыгнула из своего убежища. На дороге были слышны голоса, доносившиеся из разных дач. Где-то гремели посудой, только собираясь ужинать, где-то громко делились новостями и что-то азартно обсуждали, отдыхая в семейном кругу, другие смеялись, а четвертые пели. Это многоголосье сливалось воедино, потом разъединялось, затем снова сплеталось между собой, как волны того океана, откуда только что вышли бабушка и внучка. И в этом вечернем щебете Вера Афанасьевна так легко могла принять услышанное за испанскую или португальскую речь, что на несколько минут происходящее сейчас на пичугинотожских дачах казалось неотличимым от жизни одной из бесчисленных деревушек, что рассыпаны вдоль линии экватора. Мечта Плакущевой облекалась плотью. Вера Афанасьевна поймала себя на мысли, что она живет сразу как бы на два мира. Тот мир, та реальность постоянно прорывалась в этот. Выходит, за один раз она проживала сразу две жизни — здесь, на «Цветущих клематисах», и там, в своем выкрашенном в белый цвет доме на берегу океана. Как удивительно и славно, и еще немного грустно и тоскливо от обреченности жить в таком междумирье, когда хочется сидеть на стуле удобно! Ах, наверное, это все sodade. Что с ним поделать…
Глава 41
ЧУЖАКИ
— Женя, там Митю бьют! — кричала Соня, врываясь в калитку «У горы Меру».
Евгений оказался поблизости. Он мыл машину.
— Сколько их? Кто они?
— Не знаю. Скорее всего, не местные.
— Где?
— У театра.
— Так, я туда, а ты позови Яна, Вадима, короче, всех наших мужиков (остальными мужиками были два пенсионера — Глебов и Пасечник).
Они выбежали из калитки и побежали в разные стороны.
Как каждой отчизне, так и Пичугино тож временами приходилось отражать нашествие своих «рыжих псов» и «орков». Так устроен мир, что к свету всегда слетается много нечисти, и даже если место отмечено особым благословением, это вовсе не означает, что ему сулит сплошная безоблачная жизнь. Пичугинотожцам порой приходилось доказывать свои права на поселок в довольно неприятных историях. По неписаным правилам, часто такое испытание выпадало не самым смелым и отважным, как будто мерой служили те, кто мог дрогнуть. Должно быть, в этом заключался какой-то большой смысл — по нехрабрым определять всеобщую доблесть, потому что героизм сильных, если разобраться, не является уж таким достижением.
Митю нельзя было назвать трусливым человеком, даже напротив, он порой сам лез на рожон и был ершистым, но лишь самые проницательные могли заметить, что вся природа этой задиристости рождена банальным страхом. И если присмотреться внимательнее, то можно было увидеть, что все проявления Митиного бесстрашия преимущественно случались там, где ему по-настоящему ничто не угрожало. Сам он, прекрасно зная, что при малейшей возможности жизнь испытывает его на прочность, как будто ведет с ним не очень добрую игру, всегда старался упредить ее удар. Но она в своей непредсказуемости всякий раз подлавливала его.
Так вышло, что тот инцидент в Пичугино тож спровоцировал Митин страх. Он стал тем «тонко, где рвется» и еще увлек за собой соседей по улице.
Произошло это в начале мая, когда по случаю открытия сезона в первое воскресенье месяца организуется всеобщее застолье. В пичугинотожском календаре этот праздник всегда отмечался с особой энергией. Обновленные зимой (а после суровых зим и отчасти обнуленные) дачи своим видом сигнализировали, что нужно заново браться за дело и облагораживать участки. Но эта весть не омрачала и не превращала усилия в сизифов труд, как при борьбе с травой в разгаре лета. Сейчас она лишь вдохновляла. Погрызенные зайцами молодые фруктовые деревья, вымерзшие кусты лаванды и роз или лопнувшая труба, конечно, могли сильно расстроить, но ненадолго. В мае ни у кого не было никакого желания увязнуть в сожалениях. Впереди ожидало лето, нужно было налаживать дачную жизнь, чтобы это время стало по-настоящему счастливым.
