Михаил Нисенбаум - Теплые вещи
... Но позвольте, а как же... Этот взгляд вчера в антракте, голова на моем плече? Искренняя – уверен – радость в ее голосе, когда она звонила из Дудинки? И говоря о нашей с Колей дружбе, она ревновала, готов поклясться!
После двух за окном потемнело. Город пытался глотнуть солнца через короткие просветы, а потом яркие полыньи опять затягивало подвижным мраком. Тучи неслись орда за ордой под укос, все быстрее, все ниже, все ближе к крышам домов.
«Надо уходить. Позвоню вечером, договорюсь встретиться перед отлетом в аэропорту».
«Нет, это ни к чему. Может, мы больше не увидимся, нельзя так испортить последнюю нашу встречу!»
«Дождаться, передать ключ, попрощаться и уйти; только не подавать виду, что расстроен. Сказать, что бабушка просила... ну, скажем, сходить с ней в Третьяковку... Нет, Третьяковка – это не срочно, можно отложить... В поликлинику... Нет, сегодня суббота... Да какого черта надо врать?»
«Вечно я преувеличиваю, воображаю невесть что. Все окажется другим и наверняка лучше, чем я подозревал. Зачем выдумывать неприятности, которых нет и скорее всего не будет? Чтобы накликать?»
Мысли так клубились и так морочили меня, что я уселся на диван, закрыл лицо руками и сидел так долго – не знаю, сколько. Когда я отнял руки, потер глаза и надел очки, то увидел, что за окном совсем темно, метет метель, причем снег летит не к земле, а параллельно ей, как будто падает с запада на восток.
Не отрываясь, я глядел на снег и понимал, что ничего так не хочу, как возвращения Саньки. Что ей сказать, как она ко мне относится, что случится между нами – сейчас было совершенно неважно.
Потом я набросил куртку и вышел из дому – почему-то казалось, что нырнув в поток снегопада, приближу ее приход. Хотелось вот так, не застегнувшись даже, идти в снег, по улице, сокращая расстояние между нами. Но куда идти? Она могла приехать на машине к подъезду или на автобусе – к другому концу дома. Мы могли запросто разминуться. А если она позвонит в дверь, и ей никто не откроет, она может опять уехать.
Войдя в квартиру и включив лампочку в прихожей, я обнаружил, что все волосы усеяны крупными ровными сияющими каплями растаявшего снега.
23
Она вернулась около восьми, веселая, со связкой каких-то свертков, пакетов, сумок. Увидев мое лицо, она сбросила ношу на пол в прихожей, взяла меня за плечи холодными руками, а я сразу обнял ее, точно спрятался в этом объятье.
– Дай я хоть шубу сниму, – сказала она утренним голосом через минуту.
– Где ты была? Я чуть с ума не сошел. А может, и сошел уже.
– Ну... Последний день в Москве. Когда я еще сюда приеду? Я была в Музее изящных искусств, смотрела импрессионистов. Потом дошла по Бульварному кольцу до Арбата... В молочном купила глазированный сырок – в жизни их не ела. Съела и – ты только никому не рассказывай, ладно? – опять вернулась в магазин, отстояла очередь, купила еще три штуки. Ужас!
– Но почему без меня? Почему?
– Мишечка, не сердись! Понимаешь, утром подскочила ни свет ни заря. Лежу, смотрю – а вокруг эта квартира. Еще пять минут... Потом еще десять – все она. Ну я и думаю: в Москве я или под домашним арестом?
Разумеется, можно было спросить, почему она не позвонила. Но не хотелось выглядеть занудой. Вот удивительный феномен. Где вы, ученые? Тебе кажется, что тебя разрывает от гнева и неизданного крика, а ты не только не кричишь, но воровато пытаешься спрятать малейшие признаки недовольства, суетливо заметаешь следы хмурости, ищешь нужные слова – приветливые, занятные, иронические. Что скажете, люди в белых халатах? Ах да, это ведь врачи, а не ученые. Ну пусть врачи, какая разница.
Ладно, скажу сам. Потому что твое отражение в ее глазах стало в тысячу раз дороже тебя самого. Ради того, чтобы удачно отразиться в этом взгляде, ты пойдешь на что угодно. Ты отрекаешься от себя.
Окна кухни выходили во двор. Здесь снег плыл медленно, зашторивая темноту наискосок, засыпая резервуары дворов.
– Тебе было весело?
– Конечно. Тебе так повезло с городом, Мишка.
Она взяла меня за руки, мы смотрели за окно на снег. Стало тепло и благостно.
– Представь: темное озеро, туман, огромные лепестки заливов, острова-горы поднимаются из воды... А мы плывем – и ничего не слышно, только как весла погружаются в воду... Туман, туман. А потом где-то впереди брезжат огоньки – ну вот примерно как те окна в доме... – тут я показал на еле видимый сквозь снег дом напротив. – Мы плывем к ним. Туман клочьями заволакивает лодку. Маленький островок. И там – гирлянда китайских фонарей – пурпурных, шафрановых, фиолетовых – начиная от причала, через сад и потом куда-то в туман. Последний туман уже кажется еле светящимся дымком...
– А знаешь, – задумчиво сказала Санька, поворачиваясь ко мне, – ты был бы очень красивым любовником...
Прямо за этими словами раздался звонок в дверь. Может быть, так кричит петух, разгоняя колдовские чары? Или мерзкий бесенок, который портит божественную литургию?
24
Осыпанная мокрым снегом Таня принесла горячую буханку «бородинского», бутылку «Хванчкары» и увесистый клин ароматного сыра. Она тараторила не переставая про книжку Саши Соколова, про поездку в Болгарию будущим летом, про свою маму и кота. Каждый лоскуток тишины она заполняла своим южнороссийским говорком, стуком стаканов, магнитофонной музыкой. Даже ее духи казались бравурными. За четверть часа дом воспрял светом, теплом, запахами и праздничной приподнятой живостью.
Мы с Санькой с радостью подключились к этой болтовне и приготовлению прощальной пирушки – кажется, с тем большей охотой, что финал предыдущей сцены был непредсказуем, невозможен. Когда стремнина тащит тебя в грохот огромного водопада, невозможно думать ни о чем, кроме как о падении в мегатоннах обезумевшей воды на зарытые в пену камни. Дальше ничего не будет – или, по крайней мере, об этом не думается. Теперь падение было прервано. Досада, радость, мысль о том, возобновится ли это безумное течение – все это обуревало меня. Но не высказывать же это при Тане Меленьковой! Так и получилось, что разговор наш был живее и милее ровно на эту энергию утаенных желаний и страхов.
– А я сейчас расскажу одну Мишкину тайну, – сказала Санька, когда мы сидели за столом.
Мои брови подскочили до потолка. А она, хитро улыбаясь (ах, как коварно и нежно сияли ее глаза), продожила:
– У нас в театре была девочка Оля.
– Внучкина? – спросил я с облегчением.
– Да, Внучкина. Моя подруга, между прочим. Так вот. Оля к Мише неровно дышала.
Я фыркнул. Оля была девочка высокая, черноволосая, с вечно приоткрытым ртом. Очень наивная девочка. К тому же (Санька даже не подозревала), я знал об этой тайне от Коли, поскольку Коля не умел хранить секреты.
– Кто бы сомневался, – высказала Татьяна. – Остаться равнодушным к такому Аполлону... в Тайгуле!
– ...И вот мы с ней разработали план, как она соблазнит Мишку. Подробно. Какие записки написать, куда позвать, что сделать... Чтобы он стал про нее думать, беспокоиться. Ах, Мишка, мы такой наряд ей придумали. Ты бы точно не устоял.
– Глупости! Я был влюблен в Кохановскую, и ничего бы у вас не вышло.
– Не скажи. Ты ведь не видел ее в той юбочке...
– Саша! Да ты просто кардинал Ришелье! – восхитилась Татьяна.
Коля рассказывал мне об этих интригах. Он говорил, что Оля Внучкина должна была влюбить меня в себя, а потом долго мучить, чтобы я привязался к ней насмерть. Но это неинтересно. Интересно, как сверкали глаза Саньки во время рассказа. Она говорила про Внучкину, а переживала что-то еще, а что – можно было только догадываться. По ее насмешкам было слышно, что она волнуется. Вокруг ее веснушек разгоралась заря румянца.
Очевидно, Таня тоже что-то почувствовала, потому что мало-помалу притихла и почти не принимала участия в разговоре, внимательно переводя глаза с меня на Саню и обратно.
– Ну Внучкина ладно, – сказал я. – Но тебе-то это было зачем?
– Я хотела вернуть тебя к жизни. Ты жил как отшельник, ни на кого не обращал внимания. Ленка Кохановская уже уехала в Сверловск, тебе нужна была подруга.
– Хорошо, а зачем тогда было подговаривать меня мучить? Мы же друзья?
– А затем. Ты не можешь иначе. Я тебя знаю: тебе нужны глубокие чувства. Как раны. Иначе у тебя ничего не получится.
«Так вот зачем ты изводишь меня эти три дня! – взлетела и принялась описывать круги над головой хищная мысль. – Значит, я тебе нужен».
– Так. Хорошо... Ну а почему тогда не довели дела до конца?
Помню вечер, когда Коля и Саня зазвали в гости меня и Олю Внучкину. Устроили танцы, погасили свет, зажгли, понятное дело, свечи. Какая была у Оли юбочка, не помню. Но танцевали мы по очереди, то с Саней, то с ней. И кроме этих танцев с прижиманиями ничего дальше не случилось.
– А потому, что пожалела я вас обоих, – лукаво вздохнула Санька и проникновенно посмотрела на меня. – Ведь Олька тебе не пара, да и не было бы ей с тобой счастья.
