Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2
- А так, тоже стреляет.
- Вы же говорили, что он враг, а выходит, что он их человек, так?
- Во-первых, я ничего такого не говорил, - Филонов безбоязненно посмотрел прямо в глаза временно исполняющему обязанности первого лица, давая взглядом понять, что так оно и было, - во-вторых, если и говорил что-то похожее, то предположительно, сомневаясь, и в третьих, как вы недавно соизволили заметить, каждый может ошибиться. – Он протянул бумагу. – Вот, написанная с ваших слов характеристика на Васильева.
Шендерович вырвал бумагу, не читая, порвал и приказал:
- Напишите на Шкварка… своими словами. Звонили директору?
- Он не сможет быть на базе раньше, чем через час, - с удовольствием ответил вышедший из повиновения Емеля.
«Ага» - с досадой подумал униженный тайный хозяин захваченной автобазы – «конечно, лучше появиться тогда, когда их не будет и всю кашу расхлебает заместитель. Тоже понимает, что к плохим событиям лучше опоздать».
- Идите. Если понадобится, я вызову, - отыгрался он вяло и неэффективно на партразведчике.
Усевшись за стол, Альберт Иосифович пододвинул поближе телефон, готовясь к основательному разговору, поднял трубку и набрал заветный номер, которым пользовался нечасто. Ответили сразу, будто ждали звонка.
- Цареградский слушает.
- Здравствуй, Сеня, это я – Альберт, - смягчённым извиняющимся голосом поздоровался Шендерович.
- А, Алик? Здравствуй, здравствуй, давно не виделись, не говорили. Как семья, здоровье, как жизнь? – по-приятельски приветствовали на том конце провода.
- Всё в норме, - ответил Алик, - если не считать мелких неприятностей.
- Тебе можно позавидовать, - дружелюбно рассмеялся Цареградский. – Махнёмся неприятностями?
- Большому кораблю и большие шторма не страшны, - польстил, отказываясь от неравноценного обмена, Шендерович, - а маленькому и ветерок страшен.
- Ладно, ладно, тебе ли плакаться. Причаливай и выкладывай свою мелочь.
- Семён Абрамович…
- Андреевич, - сухо и жёстко поправили там.
- Извини, запамятовал, замотался совсем… - неловко начал оправдываться уничтоженный Альберт Иосифович, проклиная на чём свет стоит и свою забывчивость, и повальную манеру больших кораблей менять опознавательные знаки в призрачной надежде смешаться с ведущей, по определению вождя, нацией. Придётся повременить со своим ветерком. – У тебя-то как дома? Про работу не спрашиваю, знаю, что нормально.
- Ничего, живут, маются от безделья, выдумывают развлечения.
- Так приходите как-нибудь, вместе помаемся, что-нибудь придумаем. Наталья уже не раз вспоминала: забыли, говорит, совсем, хочется с Элеонорой почесать языки. С меня – штрафной коньяк.
Семён Абрамович, то бишь – Андреевич, засмеялся, прощая оговорку.
- И не один.
- Замётано, - сразу же согласился штрафник. – Заодно отдам должок.
Цареградский примолк, то ли соображая, о чём речь, то ли размышляя о размерах приятного сообщения, но уточнять по телефону ничего не стал и окончательно согласился:
- Лады. Будем. Жди послезавтра к восьми.
Старые приятели, знакомые ещё со школьной скамьи, оказавшись на разных уровнях, встречались домами редко – больше перезванивались или обходились краткими беседами в горкоме и на различных общественных мероприятиях. С одной стороны, для избранных даже недолгие незапланированные спуски вниз не поощрялись – усложнялся досмотр, контроль и слежка, необходимые для обеспечения безопасности их самих и, особенно, рядом и выше стоящих, с другой – исключался риск для отставшего в движении, если вдруг – а это «вдруг» в послевоенное время случалось с пугающим учащением – приятель с верхнего уровня лишался головы, и начиналась зачистка вниз. Приятельские отношения между ответственными руководителями вообще не приветствовались потому, что могли оказаться базой для заговоров против власти. Поэтому Шендерович, приглашая Цареградского, одного из секретарей горкома, в какой-то мере рисковал, и рисковал больше гостя, но последний нужен был в делах базы как палочка-выручалочка и кроме того помогал друзьям по преферансу дельным информированным советом, изредка авторитетом, принимая за услуги, не морщась, приличные «должки» через верного приятеля. Хочешь жить – умей вертеться!
Альберт Иосифович гордился приятельством, но, сдерживая себя, никогда и ни с кем не обмолвился о нём и, просматривая газеты, с замиранием сердца выискивал покровителя среди опальных политиков. Сколько раз уже Семён Абрамович, вынужденный превратиться в Семёна Андреевича, заманивал подзадержавшегося на административной лестнице приятеля в инструкторы и даже в важнейший отдел руководящих партийных кадров горкома, предлагая ему прямую и недолгую дорогу в секретари на смену поизносившейся старой гвардии, и всякий раз польщённый выдвиженец отнекивался, стараясь не обидеть щедрого благодетеля, желающего то ли добра, то ли зла, завидуя прочному положению главного механика на автобазе. Нет, не нужны Альберту Иосифовичу властные партийные регалии, а деньги он и на базе имеет такие, что и не снились горкомовским бонзам. Он трезво оценивал свой уровень компетентности, не зря же причислял себя, перебарщивая, к осторожным реалистам и прагматикам. Не обладая ни чрезмерным честолюбием, ни бойцовскими качествами, он больше всего боялся высоты и боли. Ведь что такое жизнь? Большая гора, на которую с рождения интенсивно, а вернее – по воле божьей карабкаются все. У подножья – изобилие, тепло, сытно и свободно, а вверху – голо, холодно и тесно, а всё равно лезут. Самые шустрые и сообразительные опережают, ленивые, тупоумные и доходяги отстают, пока совсем не застрянут в завалах и засеках. Чем выше к вершине, тем меньше штурмующих, и всё больше теснота, всё больше напрягают оставшиеся измотанный на подъёме организм. Здесь-то вот и нужны бойцы с крепкими ногами, кулаками, локтями и зубами, мозги уже не играют большой роли. Ослабевшие катятся вниз, вовлекая в человекопад спешащих снизу, а гиганты духом, не боящиеся высоты и боли, ползут дальше, не в силах остановиться, потому что лезть в гору уже легче, чем спускаться, потому что потерявшего темп спихнут и даже не намеренно, а чтобы не мешал движению. За доходягами отстают работяги, изнурённые трудом. Чуть выше застревают те из них, кому бог отпустил лишку разума, но не снабдил соответствующими мускулами. Вершина – вся в трутнях. Они, занятые только движением вверх, терпеливые к толчкам и ушибам, сохранили силы и добрались-таки до заветного голого пика. А там место только одному, доползшему хитростью и силой или выдавленному случайно сгрудившимися в последнем натиске ничего не соображающими телами. Ему уже можно вздохнуть – сколько чистого воздуха, какой простор, какой обзор – всё и всех видно! Овладевает чувство орла, властелина мира, но – как низко падать! И потому отвлекаться некогда, только и успевай отдавливать цепляющиеся за последний карниз пальцы и спихивать вниз наиболее нахальных, освобождая место тем, кто согласен охранять, и нет продыху. Нет продыху и всей копошащейся вершине, спазматически дёргающей ногами, чтобы отбиться от наседающих, и руками, чтобы зацепиться за верхних. Мерзость! Альберт Иосифович благоразумно остановился среди тех, кто выбрался из обслуживающей рабочей массы, там, где копится так называемая интеллигенция с мягкими локтями и обострённым чувством боли, выбрасывающая из себя флуктуациями трутней разного калибра и, в том числе, самого низкого пошиба, типа фашистских вождей.
- Семён Андреевич, - чётко выговорил он отчество нужного еврея, начав, наконец, и нужный разговор, - к нам тут нагрянула группа НКВД.
- Чего им надо? – сердито спросил Цареградский, не очень обрадованный тем, что его пытаются вмешать в дела не подконтрольного никому наркомата.
- Да как-то непонятно, - оправдывался Шендерович за свою маленькую неприятность, которой осмелился озаботить большое руководство. – Ко мне они не заходили, а сразу направились к шофёру, которого мы недавно приняли.
- Что за тип? Прошляпили? – не на шутку разозлился покровитель.
- В том-то и дело, что нет. Его не тронули, а арестовали деда-сторожа. Старику уж за семьдесят, песок сыплется. При немцах, правда, был здесь, может, в чём и проштрафился.
- Слушай, что у тебя там, стреляют? – поинтересовался Цареградский, услышавший в трубку характерные хлопки.
- Это они развлекаются из дедова ружья. Старшим у них Кравченко. Не подскажешь, кто таков и с чем его едят?
- Кто, кто?
- Кравченко.
- Должен тебя разочаровать: его не едят, он сам кого угодно съест. Авторитетный молодой командир спецкоманды, занимающейся приведением в исполнение приговоров чрезвычайных судов и трибуналов и арестом наиболее опасных врагов народа. Сын комиссара по кадрам республиканского Управления НКВД. Испугался?
- Ага.
