Александр Ширванзаде - Хаос
– Дешево отделались, – заметил со вздохом старик рабочий, свидетель гибели многих собратьев.
Между тем в двадцати-тридцати шагах вспыхнула новая вышка, за ней другая, третья, четвертая, пятая – образовался целый лес пылающих факелов. Железные нефтехранилища взрывались одно за другим, распространяя океаны пламени. Бушевала огненная река, остановить которую была бессильна человеческая воля. Оставалось одно: предоставить все судьбе. Поток огня стремился к широкому болоту, образовавшемуся от проливных дождей и подземных вод. Тут завязалась бешеная борьба между двумя враждебными стихиями: болото поглощало огненные волны и само тотчас же превращалось в пар, – в пар, изрыгающее клокотанье и шипенье, схожие с отчаянным воплем.
Прошла ночь. Осеннее солнце озарило землю первыми лучами. Толпа – замызганная, перепачканная, пропитанная нефтью армия каторжников – все еще продолжала галдеть, бегать, ломать, крушить, таскать части разрушенных машин, трубы и разные обломки. В воздухе сверкали тысячи заступов, ломов, шестов, – огонь презирал все усилия людей и продолжал свирепствовать с еще большей силой. Насосы били все ленивей, словно чувствуя свое бессилие. Рабочие от усталости больше не заботились, куда направлять воду. В водяных струях солнце отражалось всеми цветами радуги, и эти струи скорее дополняли картину пожара, чем боролись с ним.
Приехавшая из города группа англичан и шведов, заложив руки в карманы, дымя сигарами и трубками, равнодушно глазела на невиданное зрелище. За последние пять лет не было таких больших пожаров. Из города все продолжали прибывать хозяева промыслов, заводчики, управляющие – кто прямо с постели, кто от карточного стола, иные с кутежа, из объятий любовницы или из публичного дома.
Смбат, бледный, отдавал нелепые, бесцельные распоряжения. Устав от собственных криков, угроз и увещеваний, он приказал убрать трупы погибших. Случай, конечно, трагический, но об этом он подумает потом, а пока необходимо спасти от огня что возможно. Но было уже поздно – ни одну вышку, ни одно здание не удалось уберечь, кроме недавно построенных казарм.
Антонина Ивановна с помощью рабочих выносила книги из библиотеки.
– Отправили детей в город? – спросила она мужа.
– Да.
– Ваш брат сломал руку, спасая Заргарянов.
– Знаю, – ответил Смбат и исчез в толпе.
Микаэл лежал на голой кровати в грязной комнатке. Он был окружен семьей Заргарянов. Подложив одну руку под голову и бессильно опустив другую, Микаэл кусал губы, чтобы заглушить невыносимую боль. Шушаник у окна помогала врачу, возившемуся с бинтами. Она была донельзя изнурена и еле держалась на ногах. Ах, как много она пережила и перечувствовала за эти несколько часов и какой переворот совершился в ее душе!
Удивительное дело! Человек, от которого Шушаник ничего не ждала, которого почти презирала, от которого бежала, как от чумы, – этот человек вдруг проявил столько героизма. Значит, это ему, такому беспутному, испорченному, обязана она жизнью отца, дяди и даже своею? Что бы могла означать такая самоотверженность? Кто или что внушает ему такую неустрашимость и пренебрежение к собственной жизни? Это не сон, а явь, – явь неожиданная невообразимая и опасная, но вместе с тем и радостная. Как прекрасен он был, когда показался из густого дыма, опираясь на руку Чупрова, – прекрасен какой-то рыцарской красотой. О нет, никогда, никогда Шушаник не забудет минуты, волшебным светом озарившей чудесный образ среди глубокой тьмы. Стоило ли нанесенное ей оскорбление проявленного им рыцарского поступка? Нет, нет, нет! Пройдя сквозь огонь и дым, он без остатка сжег все прошлое и вышел чистым и возрожденным.
А тот, другой, причинивший ей столько душевных мук, которого ее расстроенное воображение так превозносило? Да, он тоже хотел совершить подвиг, но… чужими руками и при помощи золота. «Ребята, три, четыре, пять тысяч тому, кто спасет!» – какой горькой иронией звучат теперь для нее эти слова! Какая чудовищная пропасть легла между ними! И кто из них выше – не тот ли, кто вот тут, на голой кровати, корчится от боли? Один рисковал деньгами, другой жизнью, – но может ли золото заменить жизнь? Кто для Микаэла Заргаряны – жалкий паралитик и незаметный приказчик, да и сама Шушаник?
Старший брат хотел с помощью денег спасти человека, спасшего его детей. Горькая насмешка, брошенная в лицо бедности, как ядовитый плевок. Какое малодушие. Страшиться смерти, когда другие не боялись броситься в огонь ради его детей.
С приукрашенного облика Смбата спала романтическая пелена: незаурядный человек стал заурядным, обыкновенным существом – купцом. Тяжело было расставаться с мечтой, но иначе нельзя. Ведь тот, кого создала ее мечта, никогда, никогда не принадлежал бы ей. Пора очнуться и посмотреть прозревшими глазами на голую правду. Теперь Шушаник не только обязана, но и сумеет забыть этого человека. Вот он снует в толпе, то приказывая, то умоляя спасти обломки оборудования. На лице уже нет прежнего мужества и привлекательности, голос утратил обаяние с той минуты, как он прокричал: «Ребята, пять тысяч тому, кто спасет!..»
Микаэл, кроткий и послушный, как ребенок, дал обнажить руку и сменить повязку. Взглянув на девушку, он прочел в ее глазах глубокое сострадание и нечто другое, и в ту же минуту забыл боль, терзавшую его. Но, кончив перевязку, девушка удалилась едва слышными шагами.
Там, в смежной комнате, лежал спасенный паралитик. Он спал безмятежным сном. Шушаник подошла и села на табуретку у его изголовья. Неясные чувства овладели ее сердцем, мысли путались, утомленная голова все. еще не могла разобраться в недавнем прошлом. Она теперь далеко от толпы, но крики звучат в ушах; пожара она не видит, но перед глазами непроницаемый хаос стихии. Там, в густом дыму, беспомощные родные, тут отчаявшиеся мать и тетка. Там багряный огонь с его несметными страшными языками, тут черные призраки, дикие крики, неистовый визг, пять обгорелых трупов, копоть, грязь, нефть. И в этом хаосе образы двух мужчин: один – высокий, мужественный, в безукоризненном костюме; другой – среднего роста, с ног до головы в саже, пропитанный нефтью; один – чистый внешне и морально, другой – с грязным прошлым и неопределенным настоящим. И вдруг нравственно безупречный, чистый образ бледнеет, исчезает, как мираж, а грязный быстро вырастает, очищается от прошлого, и вот он уже окружен лучистым ореолом.
Утомленная голова девушки склонилась на грудь, руки ослабели, опустились. Но в ушах еще звучат крики толпы.
Явь медленно начинала меркнуть и сменилась кошмаром. Шушаник опять в черте огня, окруженная со всех сторон опасностью. С неба с диким шипеньем сыплются искры, а у ног раскрываются темные могилы, полные человеческих скелетов, хохочущих ей в лицо и хватающих ее костлявыми руками. Шушаник, простирая руки, молит о помощи, но никто не откликается – даже дядя, даже мать. Она обращается к кому-то стоящему далеко-далеко и с улыбкой обнимающему женщину, что стоит подле него в эту страшную минуту. Но вот из хаоса мрака, дыма и копоти выступает черный образ и приближается к ней. И чем ближе, тем светлей и лучезарней он. На лбу его большой шрам. Смело, одним прыжком перескакивает он через могилы, полные скелетов и, подойдя к Шушаник, берет ее за руку в тот самый миг, когда она считает себя во власти смерти…
В ужасе Шушаник проснулась и вскочила, протирая глаза. Осмотрелась: где она, наяву ли это? Неужели она спасена?
Вошла мать, все еще дрожавшая от страха.
– Проснулась? Почему так скоро?
– Неужели я спала?
– Да, и очень крепко. Усни, поспи еще, родная…
– Мама, мама, неужели папа жив, дядя спасен? – воскликнула вдруг Шушаник и с рыданием обняла шею матери.
– Успокойся, милая, все спасены.
– Нет, нет, пять обуглившихся…
– Воля божья…
Из города приехали Аршак, Алексей Иванович, Кязим-бек, Мовсес, Ниасамидзе и еще несколько кутил. Они возвращались с попойки. Крохотная невзрачная комнатка набилась посетителями. Все уже слышали о подвигах Микаэла, передававшихся из уст в уста. Кязим-бек обнял и расцеловал старого приятеля – мужская храбрость всегда восхищала его. Примеру Кязим-бека последовал Ниасамидзе, также считавшийся поклонником героизма.
– Я даже из-за родного брата не бросился бы в огонь, – заметил Мовсес.
– Эгоист! – возмутился Кязим-бек и снова расцеловал Микаэла.
Вошли Смбат с врачом. Выяснилось, что рука у Микаэла не сломана, а только вывихнута, и что врач уже вправил ее. Несчастье случилось в ту минуту, когда Микаэл, передав паралитика Чупрову, поскользнулся и упал.
– Сильно болит? – спросил Аршак.
– Нет, пустяки, – ответил Микаэл, изнемогавший от боли.
– Браво! – воскликнул Кязим-бек. – Раз я вывихнул ногу – три дня ревел белугой.
Приехали Срафион Гаспарыч и Сулян. Инженер в глубине души был рад пожару. За время его службы на алимяновских промыслах, правда, случались пожары, но не такие крупные. Пусть теперь Смбат почувствует, у кого он отнял должность управляющего и кому ее передал.
