Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
— Побыстрей, пожалуйста…
— Хорошо.
— Быстро-быстро, как можно быстрее. Я жду тебя.
Она идет к кровати и бросается на нее. Когда я возвращаюсь из ванной, она лежит совершенно голая с раскинутыми в стороны руками и улыбается. Я уже написал один раз, что никогда не видел женщины красивей. Но тогда я видел лишь ее лицо. Теперь я пишу еще раз: я никогда не видел более красивой женщины. И не увижу. Ее кожа еще сохранила летний загар, ноги у нее длинные и стройные, ляжки полные. Над лобком поднимается совсем небольшой животик.
Я не Казанова, я не спал с тысячью женщин. Но у всех красавиц, с которыми я спал, был маленький животик. Наверно, он должен быть у всех по-настоящему красивых женщин.
Я перечитываю то, что только-то написал, и нахожу, что это смехотворно. Я вычеркну это.
Нет, пусть уж остается.
Может быть, это и смехотворно, но зато все, как есть.
Точно также у всех действительно красивых женщин где-нибудь обязательно есть родинка. Коричневая или черная. Где-нибудь на лице. Многие из тех, у кого ее нет, рисуют ее тушью. Верена сейчас не накрашена. Черная родинка на левой скуле — настоящая…
— Иди, — шепчет она.
Я теперь, как и она, совершенно голый.
Я приближаюсь к краю кровати, сажусь на нее и начинаю гладить ее ляжки, груди, руки.
— Будь со мной нежным-нежным, милый, — шепчет она. — Ты умеешь быть нежным с женщиной?
— Да.
— По-настоящему нежным?
— По-настоящему.
— Иди ко мне, милый, будь со мной нежным… Я так этого ждала… Мы оба так этого ждали…
Я ложусь лицом ей на ляжки. Мне кажется, что я никогда еще не был таким бережным и нежным. И никогда я еще не был так влюблен. Так сильно. Такой любовью. Еще никогда.
В доме тихо, абсолютная тишина. Где-то лает собака. И в тот миг, когда ее ноги раздвигаются и пальцы вплетаются в мои волосы, у меня снова появляется это дурацкое чувство, что скоро я умру.
20
Я забуду своих родителей. Я забуду Геральдину. Я забуду все. Но одного я не забуду никогда — этой ночи. Я уже говорил, что я испытал с Геральдиной. С Вереной этой ночью я впервые испытываю нечто совсем иное: что мужчина и женщина могут слиться в одно — одна душа, одна мысль, один человек.
С Вереной этой ночью я познаю все, что дает наслаждение одному, приносит наслаждение и другому, что наши руки, ноги и губы движутся согласно друг с другом, будто не мы, а они объясняются между собой.
То, что я испытал с Геральдиной, было хаотическим кошмаром. То, что я испытал с Вереной этой ночью, нежное и парящее, растет и растет, не убывает, не прекращается, становится сильнее и сильнее с каждым разом. На вечеринке мы оба были под хмельком. Сейчас мы абсолютно трезвы. И совершенно трезво и нежно-нежно дарим друг другу наслаждение, она мне, я ей.
Проходят часы. Два часа. Три часа. Иногда я встаю перед ней на колени и, целую ее тело. Или мы смотрим друг на друга, и в эту ночь из ее огромных черных глаз уходят печаль, покорность судьбе и отвращение: я вижу в них надежду и веру. Иногда я просто смотрю на нее, сидя на ковре. Или мы держим друг друга за руки. Или она гладит мои волосы.
Однажды, пристально поглядев на меня, она резко отворачивается.
— Ты что?
— Почему я такая старая?
— Ты не старая… Ты молодая… Ты чудесная…
— Старше тебя на двенадцать лет!
Она поворачивает ко мне голову и вымученно улыбается.
— Иди ко мне, — тихо говорит она, — иди ко мне опять, Оливер. Мне так хорошо. Я так люблю твое тело, твои волосы, твои губы и твои руки. Я люблю в тебе все.
— А я люблю тебя.
Мы погружаемся друг в друга. Она постанывает, но совсем тихо, чтобы кого-нибудь не разбудить. Я думаю, что это самая прекрасная ночь в моей жизни.
В этот момент она говорит:
— Это самая прекрасная ночь в моей жизни.
— Правда?
— Клянусь тебе жизнью Эвелин.
— И у меня, Верена.
— Если б можно было сделать так, чтобы прошлого не было… и начать жить сначала… начать вторую жизнь…
— Вторую жизнь?
— Как бы я хотела опять стать молодой… Как бы я хотела… Такой молодой, как ты…
— Ты и так молодая… И останешься… Ты никогда не состаришься…
— Ах, милый… отдадимся лучше нашему счастью… как знать, сколько еще таких ночей у нас будет…
В этот раз нас подхватывает огромная, исполинская волна, которая медленно и величественно накатывается на берег, поднимается под конец высоко-высоко, а затем мягко растекается по песку. Так мягко… Так нежно…
Верена открыла рот, и я очень боюсь, что она закричит.
Но она не издает ни звука.
В момент оргазма она кусает меня в плечо.
Выступает кровь. Остается след ее зубов.
— Извини… я потеряла рассудок… Я же говорила… Тебе очень больно?
— Ни капли.
— Я принесу пластырь.
— Крови уже нет.
— Оливер.
— Да?
— Мне все время лезет в голову… одна ужасная мысль… просто ужасная…
Она говорит как в полусне.
Уже полпятого.
— Что за мысль?
— Что… что будет, если я… если я все-таки… в тебя влюблюсь?
Она вздыхает. Глубоко вдыхает воздух и потягивается.
Затем снова начинает говорить несвязные слова. Обрывки фраз. Я не все понимаю.
— Портоферрарио…
— Что это такое?
— Море… с тобой… волны…
— Верена!
— Паруса… закат… пурпурные паруса…
— О чем ты?
— Эльба… У него там дом… Когда-нибудь… одни… Только мы вдвоем… зеленые волны…
Я глажу ее.
Она вздыхает.
— Оливер…
— Да?
— Как там… то место…?
— Какое место?
— Из… из «Бури»…
Я не знаю, может быть, все это оттого, что я сейчас так обессилел и устал, но у меня такое чувство, будто я лечу, лечу далеко-далеко, высоко-высоко.
Еще я помню, как, закрывая глаза, говорю:
— Мы из того же вещества, что и сны, и… и наше маленькое существование окружает сон…
Мы лежим лицом друг к другу. Я укрываю ее и себя одеялом, она прижимает меня к себе, положив мне руку на спину, я тоже обхватил ее рукой. Так мы и засыпаем щекой к щеке, грудью к груди, переплетясь ногами, обнявшись так тесно, как только могут два спящих человека.
— Помешаться можно… — бормочет она во сне. — Полное… полнейшее помешательство…
И немного позже:
— Новая… новая жизнь… совсем новая… вторая… разве это… бывает?
21
У меня есть одно свойство, которому завидуют многие люди. Если мне нужно проснуться в определенное время, я просыпаюсь с точностью до минуты — каким бы усталым ни был.
Я сплю голым, на себе оставил только ручные часы. Еще на вечеринке я прикинул, что слуги, вероятно, начинают свою работу часов в семь. Стало быть, мне надо выйти из дома до шести.
И вот, несмотря на то, что я спал в Верениных объятьях как убитый, я просыпаюсь, когда на часах без одной минуты половина шестого.
За окнами рассветает. Слабый, совсем еще бессильный свет нового дня проникает в комнату сквозь щели ставень.
Верена дышит спокойно и глубоко. Я раздумываю, надо ли ее будить или нет, чтобы выйти из дома, но тут вспоминаю, что ее спальня на первом этаже.
Я осторожно высвобождаюсь из ее объятий.
Она глубоко вздыхает во сне, и я слышу, как она говорит:
— Снова молодой…
Затем поворачивается на другой бок, по-детски сворачивается калачиком и прикрывает рукой лицо.
Я на цыпочках выхожу в ванную и моюсь холодной водой. Торопливо одеваюсь. Шнурки лакированных ботинок связываю вместе и вешаю себе на шею.
Еще пару мгновений стою перед Верениной кроватью. Мне хочется осторожно поцеловать ее на прощанье, но ее лицо прикрыто рукой, а я не хочу ее будить.
Тихонько иду к окну. И осторожно отворяю один из зеленых ставней.
На улице уже почти совсем рассвело. Птицы щебечут на голых ветвях деревьев. С подоконника я соскакиваю на желтый, осенний газон.
Выжидаю некоторое время.
Все тихо.
С левой стороны до решетки ограды ближе всего. Пригнувшись, мчусь по траве. На решетке вверху есть поперечина. Хватаюсь за нее и подтягиваюсь, одежда при этом намокает, потому что чугунные прутья в росе. Сверху они очень острые. Об одно острие я раню правую руку.
В какой-то момент с трудом сохраняю равновесие, и кажется вот-вот рухну вниз. Но затем благополучно соскальзываю с противоположной стороны на улицу. Метров сто я пробегаю в носках, потом останавливаюсь. Надо надеть ботинки.
Только бы не наскочить на полицейского!
Но ни один из них мне не попадается. Вдоль по аллее я иду к гаражу.
Ночной дежурный на бензоколонке выглядит бледным и невыспавшимся. Поглядевшись в зеркальце машины, я убеждаюсь в том, что выгляжу не лучше.
В запасе у меня много времени, поэтому я еду медленно по городу и по автостраде.
