Дмитрий Каралис - В поисках утраченных предков (сборник)

— Вот подлец! — сказал дядя Жора, оставив попытки вытащить плотника кочергой. — И еще храпит, как у себя дома! Вы только послушайте!

— Что, уже гости приехали? — позевывая и прислушиваясь к храпу, спросила, появляясь на крыльце, Катька.

— Ага, — кивнул я. — Пел под твоим окном серенады, а потом напился и завалился спать.

— Не смешно, — сказала Катька, направляясь к летнему туалету.

Казалось, в палатке ритмично работал некий механизм, перегонящий по трубам воздух сквозь воду. Помогала ему урчащая шестеренка. Лишь иногда механизм замирал на мгновение, словно раздумывая, а не остановиться ли ему, и храп с пугающими всхлипываниями и бормотаниями продолжался.

Мы позавтракали на нашей веранде, подальше от храпа, и дядя Жора с отцом принялись всерьез будить плотника, чтобы не смешить проходящих по улице соседей.

Они теребили его за плечо, причмокивали на ухо, тонко посвистывали, переворачивали общими усилиями на другой бок, резко кричали: «Зарэжжу!», чтобы он ощутил весь драматизм своего положения, но добудиться удалось лишь звяканьем посуды над самым ухом храпельца.

Яша выполз из палатки и, увидев стоящую на крыльце тетю Зину, пугнул ее:

— Могу помереть! Налей стопочку!

— Иди-иди… — Отец с дядей Жорой, взяв плотника под руки, принялись поднимать его с колен.

— Здесь тебе не рюмочная! — устыдила тетя Зина. — И не ночлежка! Скажи спасибо, что в милицию не позвонила! Катись, милый, откуда пришел!

— Порядочные люди так не поступают. — Яша не спешил подниматься. — Сказали «а», говорите «бэ». Организм требует поправки.

Дядя Жора оставил плотника и подошел к тете Зине:

— Уйди вообще с крыльца! Он думает, что ты с ним кокетничаешь.

— Что ты говоришь! — тетя Зина подбоченилась. — С кем это я кокетничаю? С этим охламоном? Тьфу на вас! Мужики, называется! Не могут пьяного обормота усмирить! Я кокетничаю… Это надо же!..

Тетя Зина ушла в дом, и Яша, вновь норовя улечься, взмолился:

— Мужики! Спирту! Пятьдесят грамм! Сразу уйду…

Отец с дядей Жорой переглянулись и посмотрели на меня.

Я еще надеялся, что пронесет, но Яша выдал меня с потрохами:

— Добрый хлопец, принеси еще шила, ничего не вижу…

— Поднимайся! — твердо сказал отец, не глядя на меня. — Я принесу за ворота. Ну!

— Точно? — Яша повернул в сторону отца лохматую голову с травинками в волосах.

— Точно! Иди и жди меня на бревнах.

Когда плотник ушел опохмеленный, с меня стали снимать стружку сразу в двух направлениях.

Дядя Жора говорил, что только несмышленый болван может налить спирту работяге, не закончившему работу.

Отец напирал на то, что брать спирт без спросу равнозначно воровству. Не важно, для каких целей — вправить палочки-колбочки завирухе-плотнику или выпить самому. Не твое — не бери!

— Надеюсь, ты не пил с ним? — строго посмотрел на меня отец.

— Нет, конечно. Мне его просто жалко стало…

Дядя Жора вернулся из города, поставил свою «Волгу» в гараж и крикнул отцу, чтобы он подтягивался в беседку для подведения итогов.

Мама с тетей Зиной, управившись с первой гигантской простыней, взялись за изготовление второй. Я выравнивал место под две оставшиеся палатки. Задача была непростая: я вбивал колышки, натягивал шнуры и пересаживал кусты черничника. Потом привозил тачкой песок и разбрасывал его лопатой по квадратам. Участок грозил приобрести вид бивуака, в котором остановился эскадрон гусар летучих.

Катька поливала из лейки цветочки и умудрялась смотреть сквозь стекла веранды «Ну, погоди!» по телевизору. Как маленькая, ей-богу! Двадцать лет, с меня ростом, а не чувствует никакой ответственности…

Отец с дядей Жорой листали списки дел и гостей, пили чай и поворачивали головы в сторону близкого леса. Там бродили грибники-браконьеры, собиравшие наши черные грузди и сыроежки.

Возглавлял браконьерскую бригаду пенсионер Павел Гурьянович, рекомендовавший нам плотника Яшу. Он второе лето оснащал углы своего дома бетонными башенками, которые заливали мужики, словленные им у пивных ларьков возле вокзала. Одна башенка была готова и переливалась ромбиками разноцветных стекол. По вечерам в ней симпатично светилась настольная лампа.

— Ну что, нашли Яшу? — крикнул Павел Гурьянович, подходя к забору со стороны леса.

— А мы и не искали! — поздоровался с ним отец.

— Это недели на две, — сказал сосед. — Ему ни грамма нельзя! Таков русский человек.

— При чем здесь русский, — ворчливо заметил дядя Жора. — У меня в КБ семь национальностей, и все выпить не дураки. Только налей да укажи повод.

— О-оо! Не скажите!

Павел Гурьянович стоял у калитки, явно ожидая продолжения интересной темы, и отец махнул ему рукой: заходите!

Павел Гурьянович мне не нравился. Какой-то скользковатый тип с улыбочкой в бородке. Но я подошел — вдруг сообщит что-нибудь про бедолагу Яшу.

— Не скажите, не скажите, — продолжил Павел Гурьянович, заходя в беседку и поправляя листы папоротника в корзине, чтобы не было видно грибов. Он никогда не хвастался своими грибными трофеями. — Не скажите. Вот еврей, например, никогда не напьется. Это наш русский мужик — до смерти работает, до полусмерти пьет. А еврея не споишь…

— А вы пробовали? — спросил отец.

— Я, как всякий русский человек, с подозрительностью отношусь к людям этой национальности… — ушел от прямого ответа Павел Гурьянович; он снял соломенную шляпу и положил ее на корзину. — Но, — он поднял палец и улыбнулся в бородку, — как всякий русский интеллигент, старательно делаю вид, что просто их обожаю! У вас, я слышал, скоро юбилей и будут весьма значительные особы?

Отец с дядей Жорой осторожно переглянулись и посмотрели на меня. «Кто выдал?» — спрашивали их одинаковые глаза. «Ну, не я же!» — ответил я оскорбленным взглядом.

— Да, — отец барабанил пальцами по скамейке беседки. — Девяносто на двоих! Кошмар! Гостей понаедет…

— А я вот без подозрительности отношусь, — дядя Жора взглянул на соседа слегка вызывающе. — Значит, по-вашему, я не русский человек?

И вновь Павел Гурьянович не ответил.

— Гости — хорошо, но всегда возникает вопрос протокола, — продолжил он, усмешливо поглядывая на братьев. — Вопрос совместимости в одной компании некоторых особ с другими особами. — Он поскреб затылок и огляделся. — Вот в одной организации был случай. Спроектировали важный промышленный объект, обмыли это дело, а буквально через два дня по Би-Би-Си передают: так, мол, и так — Советский Союз приступает к осуществлению своих планов по освоению не будем говорить чего…

— И что? — спросил отец.

— Ничего особенного. — Павел Гурьянович поднялся, собираясь уходить. — Просто потом вспомнили, что на банкете были два человека из соседнего отдела с фамилией на «ич», которым совсем не обязательно было там присутствовать… И гостеприимного начальника отправили на пенсию.

— Чушь! — дядя Жора собрал бумаги в стопку и постукал ею о край стола.

— Как знать, как знать… — Павел Гурьянович навесил корзину на руку. — Я через эту калиточку могу выйти?

— Конечно, — кивнул отец. — Выходите…

Чарли проводил Павла Гурьяновича до калитки, задрал лапу на заборный столбик, сикнул и весело вернулся в беседку.

— Черт его знает, зачем он все это рассказал… — Дядя Жора с рассеянным взглядом тронул остывший чайник. — Кирилл, будь другом, поставь еще. И принеси в палатку, там уютней… А кем он раньше работал, Сережа? Не знаешь?

— Шут его знает! — Отец пожал плечами и принялся задумчиво листать списки приглашенных. — Только завари покрепче, Кирилл!

Я взял чайники и пошел на нашу кухню.

Кто же мог болтануть про космонавта? Катька? Мама с тетей Зиной?.. Скорее всего, Катька, решившая выпендриться перед местными кавалерами. Вот, дескать, у нас на юбилее космонавт будет. Или: «Попробуйте угадать — кто к нам на юбилей приедет? Холодно… Теплее… Горячо… Ха-ха-ха, не скажу!» Это в ее стиле. А ребята уже и так все поняли.

Я медленно, чтобы не расплескать заварку из чайничка, подходил к палатке и услышал сквозь брезент приглушенный голос отца:

— Все-таки у него дикая секретность. Может, им нельзя. Поставим человека в неловкое положение… Тебе надо с Серегой посоветоваться.

— Завтра съезжу, — хмуро отвечал дядя Жора. — Не по телефону же такие вещи обсуждать…

— А если нет? Телеграммы давать? И что скажешь в телеграмме? Кошмар, просто кошмар! Я с Гуревичем с институтской скамьи, пол-Сибири облазили, двадцать лет дружбы — что я ему скажу? Легче, по-моему, дать отбой этому парню.

Я побибикал перед входом в палатку, и отец откинул полог, впуская меня с чайниками. Он сидел, поджав ноги по-турецки, и грыз соломинку.