Юлия Вознесенская - Женский декамерон

— Рано ты у него в глазах читать научилась! — засмеялись женщины.

Но все согласились, что провести последние дни вне родного дома — это действительно ужасно. Тут начала рассказывать свою историю Галина.

— В прошлый раз я вам рассказывала, как двое ребят художников пожертвовали своим достоинством для спасения подруг. А сегодня я вам расскажу, как «счастливое платье» заставило одну невероятную трусиху держаться в таких же обстоятельствах с невероятным мужеством.

История шестая,

рассказанная диссиденткой Галиной, которую она сама назвала «Историей о счастливом платье»

Была у меня подружка Марина, отличная машинистка и невероятная трусиха. Ее родителей посадили в 49-м году, и они погибли в лагерях, поэтому она считала своим долгом что-то делать для демократического движения. Но когда ей приносили для перепечатки «самиздат», она всегда предупреждала: «Ради Бога, не говорите мне, откуда и куда это идет! Я такая слабая, что боюсь не выдержать допросов. И никаких имен мне не называйте! Тех, кого я знаю, я не выдам, потому, что люблю их, а если меня начнут расспрашивать о незнакомых и угрожать — я не выдержу». Ужасно боялась она стукачей, подслушивающих аппаратов и всего, что исходит от КГБ. Но работу сама просила: «Я должна что-то делать. Только мне важно не знать ничего лишнего». Сложно с ней было. Кое-кто ее успокаивал. «Зачем им тебя брать? Если всех машинисток арестовывать, что «самиздат» печатают, то тюрьмы лопнут!» А кое-кто старался избегать иметь с Мариной дело: «Раз сама предупреждает, значит знает свои слабости: не выдержит в случае допроса».

Жила Марина бедно и все мечтала сшить себе черное бархатное платье с черными же вологодскими кружевами. Это платье было ее идеей фикс, она деньги на него несколько лет выкраивала. И вот купила она и бархат, и вологодские кружева, страшно дорогие, и отдала платье в ателье. Хотела появиться в нем на новогоднем вечере. Надо добавить, что среди наших друзей у нее была тайная любовь: вот она и мечтала предстать перед ним в этом невероятном платье-мечте. Но не удалось Марине прийти на наш новогодний вечер в своем сказочном платье: перед самым Новым годом ее арестовали. И вот идет следствие, тянется месяц за месяцем. Поначалу, узнав об аресте Марины, мы все вспомнили ее слова и решили, что начнет она давать показания, и пойдут аресты один за другим. Но время идет, а никого по ее делу не вызывают даже на допросы. И это даже плохо, потому что невозможно составить себе представление о том, как идет следствие. У Марины был старший брат, ему только дали возможность взять адвоката для нее и сообщили, когда будет суд. Конечно, на суд мы все пришли. Кому повезло, тот попал в зал, а остальные толпились в коридорах и на лестнице. Судили ее в городском суде.

И вот сидим мы в зале, ждем. Вдруг открывается дверь и два конвоира с винтовками в руках вводят нашу Марину. Весь зал ахнул. Она была в своем роскошном вечернем бархатном платье! Бледненькая, конечно, после нескольких месяцев в запертой камере, но красивая, как в сказке: уж как она ухитрилась это сделать в камере, но прическа была у нее самая что ни на есть вечерняя, в стиле «ампир», и копна белокурых волос перехвачена бархатной ленточкой. Такая же ленточка на открытой шее и на ней крестик. Это был первый знак того, что Марина держится крепко: право носить крестик в тюрьме нелегко отстоять.

И вот идет судебный процесс, и мы видим, что никаких показаний ни на кого Марина не дала. Свидетелями выступили только две ее соседки по квартире, которых КГБ заставил дать показания, что они видели, как к Марине приходили люди, приносили и уносили какие-то бумаги, Сама Марина не отрицала, что печатала «самиздат». «Я считаю, что в этом нет ничего плохого. Чтобы составить себе представление о правде, люди должны знать всю правду. Но раз людей преследуют за это, зачем же я стану помогать преследователям?» Это было все, что она сказала суду. Все остальное время процесса она почти не смотрела на судей, сидела на скамье подсудимых вполоборота к ним и спокойно смотрела в зал, на друзей, иногда нам улыбаясь. Вид у нее был такой, будто она только что танцевала вальс за вальсом и вот утомилась и отдыхает, «присев посреди бала на скамью подсудимых», как пошутил кто-то. Между прочим, тот, кого она тайно любила, глаз с нее не сводил.

Дали Марине немного, всего три года лагерей общего режима по статье «за распространение клеветы на советский строй». Когда стал известен адрес ее лагеря, я написала ей письмо и спросила, откуда у нее взялись силы, у «трусихи-то»? А Мариночка мне отвечает: «Галка! Ну, можно ли было в таком платье ронять свое достоинство! И вообще вести себя неподобающим образом? Мне было так обидно, когда меня пришли арестовывать: я как раз в тот день получила платье из ателье и не могла нарадоваться на него. Я все представляла себе, как буду в нем встречать Новый год в одной компании с Н. И вдруг являются они, за мной, и я поняла, что новогоднего вечера у меня не будет. И тогда с отчаяния я взяла и надела свое платье-мечту и в нем пошла в тюрьму. И в Новый год я мысленно была с Н. Все дело только в этом платье, а так я ведь трусиха и слабый человек, — ты же знаешь».

Я взяла и показала письмо Н. Он немедленно помчался в лагерь добиваться свидания с Мариной. В общем, все у них хорошо, и Марина очень счастлива. А во всем виновато «счастливое платье»!

Когда Галина закончила свой рассказ, женщины наперебой начали рассказывать о своих «счастливых» и «несчастливых» платьях. Выяснилось, что такие вещи, как покупка платья или шляпки, могут изменить не только настроение, но и судьбу женщины! Эмма, например, поведала один свой секрет:

— Когда я была совсем молоденькой студенткой театрального института, у меня была мечта купить себе красивую зеленую шляпу к моим рыжим волосам. И с тех пор, когда мне очень плохо, я говорю себе: «Кажется, пора мне пойти и купить себе зеленую шляпу». Я иду в магазин и долго выбираю себе шляпу. Если нет зеленых — меряю другие, потом покупаю и иду домой спокойная. Шляп этих у меня столько, что девать некуда. А зеленых и вообще с дюжину. Может быть, кому-нибудь из вас нужна зеленая шляпка? Могу подарить, на выбор!

Но зеленых шляп никто больше не носил, наверное, поэтому и дефицита на них в продаже не было. Тут Ольга начала свой рассказ, и все стали слушать.

История седьмая,

рассказанная работницей Ольгой, повествующая о двух матерях, которым перепутали сыновей в родильном доме, а также о том, как они счастливо вышли из этого сложного положения

Я вам все-таки расскажу историю, которая у меня с первого дня на языке вертится. Я раньше ее не рассказывала, потому что боялась вас напугать. А теперь вижу, что все вы своих ребятишек разглядели, никто не сомневается, что ему подсунули чужого вместо своего. Потому как история моя как раз о таком случае.

Лежали в одном родильном доме, в одной палате две женщины. Одна здешняя, ленинградка, инженерша, а другая — из деревни. Приехала за продуктами, а тут у нее в давке магазинной схватки и начались.

Лежали они рядом в родилке, одновременно родили сыновей, а потом оказались в одной палате и подружились. Хоть и разные были, ну, как мы все здесь с вами. У женщин всегда найдется о чем говорить, коли время есть друг друга понять!

А после выписались и расстались, как думали, навсегда. Прошло лет пять или шесть, не помню уже, как вдруг приходит инженерша на рынок покупать картошку и видит за прилавком старую знакомую. Узнали друг дружку, обрадовались.

— Ну, как ваш сынок-то? — спрашивает крестьянка. Другого-то Бог не дал ребеночка?

А инженерша раньше от бесплодия лечилась, мальчик-то у нее был долгожданный, единственный.

— Хороший мальчик. Мы с мужем на него не нарадуемся. А больше детей опять нет. Муж только удивляется, в кого наш Эдик рыжий? У нас в семье все черноволосые. Ну, может, в какую-нибудь бабушку.

— А у нас Коля как раз черный, как жук, муж даже на меня косился спервоначалу: «В кого бы это чернявый такой, вроде и нерусский?»

А инженерша-то еврейка. Тут она достает из сумочки фотографию сына и показывает крестьянке. Та схватила фотографию, вгляделась да и спрашивает упавшим голосом:

— Как, говоришь, назвали сына-то?

— Эдиком.

И тут крестьянка-то как завопит на весь рынок:

— Сынушка мой, кровиночка! Да как же тебя обозвали-то нехорошо! Да как же ты, родимушка, в чужую-то семью залетел, голубок мой?

Вопит-причитает, даже милиция прибежала на ее крики. А она не в себе, тычет в фотографию и на инженершу показывает:

— Сына она у меня унесла из родильного дома! Сыночка моего присвоила!

Тут и до инженерши дошло, в чем дело, почему та раскричалась. Побледнела она, как смерть, и в обморок грохнулась. Хорошо на рынке был медпункт, вызвали оттуда медсестру, та привела ее в чувство, а потом их обеих повели в милицию — разбираться. Записали адреса и велели в суд подавать, дело, мол, милиции неподвластное.