Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

Она с самого рождения была сиротой, ее воспитывали приемные родители, она росла сама по себе… Мне тоже не хватало образцов, которые могли бы защитить меня в жизни, мне тоже пришлось искать то, чего мне не дали, — поведение, понимание жизни. Может быть, эти лишения сделали нас блаженными?

Я чувствую, как она ищет в своих стихах отца и любовника. Как я. Религия позволила ей прекрасно оправдать эти поиски: когда речь заходит об отце, она говорит о Боге, а когда речь заходит о любовнике, обращается к Иисусу. Бог Отец приказывает, Иисус любит. Уважаешь закон одного — и получаешь наслаждение в поклонении другому. Любопытно, что христиане смогли открыть целый диапазон, позволяющий Божественному принимать форму всего, что необходимо человеку, включая женственность Девы Марии и ясность Святого Духа…

В юности Франц был для меня отцом и мужем. Сегодня я задаюсь вопросом, не дал ли мне подобную же возможность психоанализ в виде титульной фигуры Фрейда и соблазнительной — Калгари.

Впрочем, что с того…

Анна, сестра моя в лабиринте жизни, надеюсь в скором времени закончить книгу, которая откроет тебя всему миру.

Ну а ты, дорогая моя Гретхен, знай, что я посвящу ее тебе. Согласна?

39

Такси везло Энни и Итана из аэропорта Шарль-де-Голль в Париж. После воздушного перелета встреча с землей — где бы она ни происходила: в Калькутте, в Токио или Дубровнике — всегда вызывает чувство встречи с чем-то родным. Даже в незнакомой стране мы не ступаем на чужую землю, мы вновь оказываемся на земле, на нашей земле, земле — матери всех нас. Энни и Итан испытывали это чувство. Опьяненные, они сразу же приняли Европу.

За окном проносились северные предместья Парижа. Это вовсе не походило на Париж, который они себе представляли. Низкие здания, высокие здания, похожие друг на друга, без архитектурных изысков, как на периферии любого мегаполиса, — этакие индустриальные черновики городов. Затем показались первые дома Парижа Османна. Как грибы из земли вырастали навесы над входом в метро. Возникли первые пробки. Как островки спокойствия среди суеты, цвели каштаны. Восхитительные молодые женщины ехали на велосипедах. Чиновники в серых костюмах катили мимо на скутерах. Здесь была совершенно иная автомобильная иерархия, чем в Лос-Анджелесе, и это забавляло Итана и Энни — за рулем самых маленьких машин часто оказывались самые шикарные люди.

Такси углубилось в лабиринт узких улочек между высокими зданиями. Следуя из аэропорта, они ехали сначала по широким улицам, а потом оказались в тисках города, — это говорило о расстоянии, что отделяет Старый Свет от Нового. Горизонта в этих городах, в отличие от городов Северной Америки, видно не было.

Зазвонил телефон. Энни вздохнула:

— Слушаю, Джоанна.

— Ты не ответила на мои сообщения.

— Я была в самолете. Мы только что приземлились в Париже.

— Значит, ты втравилась в эту историю со святой?

— Я же тебе об этом говорила.

— Послушай, Энни, не станешь же ты сниматься в кино в Европе, ты же не можешь пасть так низко! Подобными вещами можно заниматься в конце карьеры, но не раньше. Европейское кино или реклама крема против морщин — это признаки упадка. И потом, что касается гонораров, тоже, дорогая моя…

— Мне очень нравится сценарий.

— Естественно. Но потом нужно вернуться к блокбастерам. Иначе тебе грозит стать фестивальной знаменитостью, а не кинозвездой.

— Джоанна, я не вещь. Я не принадлежу ни Голливуду, ни успеху.

— Энни, да ты вообще плевать хотела на то, чего жаждут люди! Ты получила статус, о котором все мечтают.

— А я о нем мечтала? Да, я достигла положения, которое дорогого стоит, которого многие добиваются. Но хотела ли я этого? Мне нужна моя собственная жизнь, а не чья-то.

— Если я правильно понимаю, ты собираешься играть только то, что тебе нравится?

— Совершенно верно.

— Твоя карьера на этом закончится. Хорошие проекты мирно угасают в заштатных кинотеатрах.

— Все зависит от того, что считать «хорошими проектами».

Энни отключилась.

Итан поцеловал ее:

— Неплохо послала.

— Она права, когда предсказывает мне сложности в будущем. Но что самое трудное? Страдать, делая то, что не нравится, или страдать ради того, чтобы делать, что нравится?

Итан еще раз поцеловал ее, поцелуй был таким долгим, что Энни начала высвобождаться из его объятий.

Машина остановилась перед отелем «Риц». Служащие в ливреях распахнули дверцы, вытащили багаж, спросили, как они долетели.

Энни и Итан вселились в свой номер; окна апартаментов выходили на Вандомскую площадь, от которой они не могли оторвать глаз: теперь эту драгоценность, вышедшую из-под карандаша Мансара, украшали еще и вывески самых известных ювелирных магазинов. Бронзовая колонна, носительница боевой славы, воздвигнутая в середине площади, входила в диссонанс с гармоничными фасадами, гладкой поверхностью мостовых. На их глазах сменяли друг друга столетия: об античном Риме напоминала монументальная статуя, выступавшая в мягком свете нынешнего дня, семнадцатый век воплотился в камне построек, витрины были выдержаны в стиле ампир.

Пока будут идти съемки, Итан собирался посещать кулинарные курсы. Обнаружив, что ее возлюбленный неравнодушен к медикаментозным добавкам, Энни предложила ему поставить манию на службу его страсти — гастрономии. «По мне, будь лучше толстяком, чем наркоманом». Уже на следующий день Итан должен был начать стажировку у известного шеф-повара.

Позвонили снизу: Энни ожидает Грегуар Питц, режиссер.

Энни мигом спустилась.

Грегуар Питц не мог сдержать своих чувств: для этого парня с мягкими чертами лица участие Энни в его фильме было подарком судьбы.

Они устроились в холле и тут же перешли к делу.

— Почему вы прислали сценарий именно мне? — спросила Энни.

— Потому что Анна похожа на вас — она чистая, но чувствует себя потерянной. Она несет свет сумеречному миру, по которому идет. На нее все обращают внимание, потому что она чувствует сильнее, потому что вся вибрирует. Она и открыта, и замкнута. Она хрупкая, но несгибаемая, она не сдается.

Глаза Энни защипало от навернувшихся слез.

Грегуар Питц продолжал:

— Ты ослеплен, когда видишь ее, но ты не можешь ее понять. Остается какая-то тайна. Рядом с ней ты в самом деле оказываешься перед солнцем, ведь обычно мы не смотрим на то светило, что дает нам возможность видеть. Взгляд и разрешение на взгляд убивают друг друга.

Постояльцы отеля «Риц», напрягая шею, делали вид, что их совершенно никто не интересует, однако все время следили друг за другом. Здесь все было представлением: арфистка, которая, в соответствии с последней модой, играла на старинном инструменте, сервировочные столики, уставленные экзотическими сластями, лица, перекроенные скальпелем пластического хирурга, а затем перекрашенные стилистами… Пристало ли говорить здесь об Анне из Брюгге?

Пока Энни пыталась ответить себе на этот вопрос, арфистка начала играть мелодию из «Девушки в красных очках». Тут же все взгляды устремились на Энни: клиенты отеля, которые уже некоторое время пытались понять, кто же эта молодая женщина, теперь получили наводку. Один из них даже позвонил кому-то, чтобы сообщить, что рядом с ним находится Энни Ли.

— Нельзя ли перейти куда-нибудь в другое место?

— Конечно!

Грегуар Питц, который был счастлив уйти отсюда, повел Энни в ближайшее бистро, где пахло кофе, подогретым лотарингским кишем и камамбером, которым хозяйка уснащала длинные половинки багета.

Они уселись за мраморный столик сомнительной чистоты и почувствовали себя значительно лучше. Энни подняла глаза на Грегуара:

— Как вы нашли вашу Анну?

Тот улыбнулся:

— На полке семейной библиотеки лежала книжка, рассказывающая о ее жизни, там же были и ее стихи. Мой отец получил ее от бабушки. А она в начале прошлого века знала ту, кто ее написал, — Ханну фон Вальдберг, экстравагантную венскую аристократку, одну из первых учениц Фрейда. — Он грустно покрутил в руках чашку. — К сожалению, я не мог поговорить с бабушкой о ней: мне было три года, когда бабушка Гретхен умерла.

40

Зачем спать, если ей предстоит умереть?

Судьи единогласно признали ее виновной и приговорили к сожжению на костре. Власти решили не тянуть с казнью, потому что Великий пост вот-вот должен был закончиться. А поскольку и речи не могло быть о том, чтобы привести приговор в исполнение во время Пасхи, а сорок дней ждать никто не собирался, необходимо было торопиться — если невозможно казнить заключенную в Вербное воскресенье, то и Лазареву субботу тоже следовало исключить: убивать в день воскрешения из мертвых — только повод для упреков. Поскольку судебное заседание состоялось в четверг, оставалась только пятница.