Масако Бандо - Дорога-Мандала
— Спустившись по течению реки, можно выйти к моему дому. Я возвращаюсь туда.
Асафуми положил руку на худенькое плечико Кэсумба.
— Спасибо, — сказал он от всего сердца.
Только теперь он понял, как помогла ему эта девочка, точно знавшая только своё имя и имя своей собаки. В конце концов наши знания не имеют особого значения. Оказалось, что он, считавший, что знает множество вещей, не знал даже того, каков он на самом деле.
— Ну, пока. — Асафуми осторожно погладил Кэсумбу по плечу и зашагал вдоль реки.
За спиной послышались звуки шагов. Обернувшись, он увидел, что девочка и собака идут вслед за ним.
— Решила не возвращаться на Дорогу-Мандала?
Отрицательно покачав головой, Кэсумба зашагала рядом с ним. За ней, опустив обе головы и обнюхивая землю, бежал Кэка.
— Я с тобой.
— Почему?
— Не знаю.
— На город ты уже насмотрелась. Там впереди всё то же самое.
Кэсумба, прищурившись, посмотрела на реку Дзёгандзигава и раскинувшиеся вокруг неё развалины. Солнце стояло высоко, и прибрежные камни раскалились.
— Так зачем же ты туда идёшь?
— Я… — начал Асафуми и осёкся.
Он не думал, что среди этих развалин сохранился дом его деда. Просто Асафуми хотелось вернуться туда. Наверное, ему хотелось обрести себя прежнего — того, кем он был перед тем как заблудился на Дороге-Мандала и убил старика. Того, кем он был, когда считал себя совсем другим. Вернуться к тому Асафуми, что беспечно жил с Сидзукой. И тут же он вспомнил о Сидзуке. Об этой дерзкой, жёсткой и самоуверенной женщине-чертополохе. Об этой моловшей пустой вздор насмешнице.
— Хочу встретиться с любимым человеком.
Немного помолчав, Кэсумба спросила:
— А что значит «любимый»?
Асафуми поглядел на развалины. Что значит любить в этом мире, где люди теряют семьи и остаются одни-одинёшеньки, где люди пожирают друг друга?
— Тебе, наверное, хочется, чтобы Кэка всегда был с тобой, верно?
— Да!
— Значит, ты любишь Кэку.
Кэсумба задумалась, выпятив губы.
— Если тебе хочется всегда быть вместе с этим человеком, почему же сейчас ты не с ним?
Асафуми опешил. Ведь он отправился в путешествие в одиночестве, потому что с самого начала хотел немного отдалиться от жены. Потому что в последнее время ужасно раздражительная Сидзука была с ним совсем не приветливой. Он и правда думал, что любит свою жену. Но раз он не знал даже, каков он на самом деле, как он может утверждать, что любит её? Он понял, что больше не уверен в своей любви к жене.
Это полное враньё, что он хочет встретиться с любимым человеком! Он стремился совсем к другому.
— Беру свои слова обратно, — сказал Асафуми. Кэсумба, похоже, не поняла, что он имеет в виду, но он не обратил на это внимания.
— Я любил свою жизнь. Я слушал музыку, благополучно проживал день за днём, жил без особых происшествий, любил спокойную жизнь. Но теперь я не знаю, действительно ли я любил такую жизнь. Или, может быть, думая, что такая жизнь мне нравится, я закрывал глаза на многое другое. А на самом деле ничего не любил. И потому всегда заслонялся музыкой.
Раз заговорив о том, что у него на душе, он продолжал говорить и говорил не умолкая, как бьющий из-под земли родник. Кэсумба шла молча, слушая его.
— Я родился в городке, что стоит в нижнем течении этой реки. У меня есть родители и старший брат. Наша семья зарабатывала на жизнь продажей лекарств и ничем особенным от других семей не отличалась. Выделялся только дед. Женщина, с которой он жил, для нашей семьи не существовала. Мне это было непонятно. Та женщина была реальна, но все делали вид, будто её не существует. Она была словно призрак. Когда я приходил к деду в гости, она была там. Но когда я возвращался домой, она переставала существовать. Дома меня спрашивали только, как там дедушка. А об этой женщине не спрашивали никогда. Её звали Сая.
— Сая, — буркнула Кэсумба.
— Да, Сая. Но это имя было именем призрака. Именем, которого никто не произносил, которого никто не называл. Когда умер дед, Сая тоже исчезла. Вот так она и впрямь стала призраком. Бесследно исчезла из моего мира. Мне кажется, я любил деда. А может быть, я любил и Саю. Оба они однажды вдруг исчезли, как дым. После этого я с какого-то момента уже не мог обходиться без музыки.
Журчала вода реки Дзёгандзигава. Под их ногами шуршали мелкие камушки. Асафуми смотрел на прозрачное голубое небо и на раскинувшиеся под ним бесконечные руины.
— Я был спокойным подростком. Слушая музыку, я прилежно учился. А потом моя жизнь вся погрузилась в музыку. Жизнь струилась, как музыка, и теперь от неё ничего не осталось. Совсем как эти руины. Куда ни смотри, один только хлам…
Мощной волной его захлестнули воспоминания о дедовском доме. Этот дом для Асафуми был полон грёз. Бесчисленные удивительные истории, что повторял выживший из ума дед. Безмятежность, которой веяло от спокойной Саи. Всё это переплеталось, и переплетения эти образовывали удивительные время и пространство. При каждом посещении деда у Асафуми возникало ощущение, что он вернулся из какого-то далёкого странствия. Но однажды весь этот мир был полностью отринут. Ему сказали, что этого мира больше нет. Это было равносильно приговору, что мир этот не существовал и прежде. С того момента и жизнь самого Асафуми закончилась — он стал примерным сыном, таким, каким его хотели видеть родители.
Он не уезжал, как дед, ни в Малайю, ни в Гималаи, не спал с тамошними женщинами. Он стал примерным сыном: тихо, успешно и без осложнений закончил школу и университет, устроился на работу в престижную фирму. Женился на женщине, с которой жил до брака, совершенно остепенился, и никому бы не пришло в голову показывать на него пальцем. Но эта жизнь не была настоящей. Это была не та жизнь, к которой он стремился, когда, навещая деда, с горящими глазами слушал его истории.
Асафуми понял: он решил вернуться в дом деда, чтобы встретиться с самим собой, с собой, оставившим позади руины своей жизни.
47
Послышался клёкот коршуна, парившего высоко над их головами. Едва передвигая ноги, процессия паломников плелась по Дороге-Мандала. Они могли утолять жажду из горных источников, то тут, то там встречавшихся на их пути, но с самого утра ничего не ели и потому еле шли. К тому же дорога постепенно сужалась и всё круче поднималась вверх. Растрескавшийся асфальт кончился, под ногами шуршали мелкие камни, росла густая трава. Дорога угадывалась лишь потому, что участки, где она когда-то пролегала, ещё не заросли деревьями. Карлик больше не играл на дудке, а однорукая женщина не била по железной крышке — песни и танцы кончились. Они шли молча, как покойники, блуждающие в сумрачной зелёной пещере.
Когда Рэнтаро почувствовал, что сил идти больше нет, деревья вдруг расступились. Подъём закончился, и они оказались на открытой вершине. Внизу на склоне лепились три жалкие лачуги, к которым жались крохотные огороды. Старица ткнула палкой на дома. Это был шанс раздобыть еду, и участники шествия снова оживились. Карлик заиграл на дудочке, однорукая женщина принялась бить по железной крышке. Мужчина, обвешанный болтавшимися виниловыми завязками, пустился в пляс. И остальные, поддавшись воодушевлению, невольно прибавили шагу. Но движения их были вялыми, и вкупе с тащившем повозку рослым мужчиной, идущим тяжёлой поступью, паломники были похожи на неуклюжих деревянных кукол.
Процессия направилась по тропинке, ведущей к домам. Почти весь урожай с полей был собран, но кое-где из земли торчали зелёные кустики. Во дворах росли плодовые деревья, под ними в поисках насекомых копошились куры. Но людей нигде не было видно.
Приказав рослому мужчине остановить повозку у одного из домов, старица крикнула: «Мы паломники к Якуси!» Никто не откликнулся. Она ещё несколько раз повторила: «Мы паломники к Якуси!» и, увидев, что вокруг царит тишина, опираясь на палку, слезла с повозки.
Повсюду были видны следы присутствия людей, но царила гробовая тишина.
Старица подошла ко входу в дом, завешенному сплетённой из мисканта циновкой. Паломники, как волочащиеся за старицей лохмотья одежды, по пятам следовали за ней. Стоя за спиной старухи, Рэнтаро через её плечо заглянул в дом.
Из полумрака хижины в нос ему ударил странный запах. Рэнтаро вспомнились выжженные развалины Осаки. В хижине стояла такая же вонь от гниющих под палящими лучами солнца трупов. Стоило качнуться циновке, и в глубине хижины раздалось жужжание — это скопища мух взвились в воздух. Старица шагнула внутрь, Рэнтаро последовал за ней.
Земляной пол был выстлан травой, валялся деревянный инструмент и лучины. В пол был вделан очаг — на слое пепла лежали обуглившиеся недогоревшие поленья. Вокруг очага валялись три тела. Пощупав их палицей, как мешки с песком, старица сказала: «Они мертвы». Услышав это, стоявшие у входа и заглядывавшие в хижину паломники, попятились назад. Старица вышла из хижины и направилась ко второму дому.
