Ион Деген - Статьи и рассказы
— Вы, конечно, написали фельетон для «Правды Украины»? — Он знал, что изредка я пописываю для этой газеты, чтобы пополнить свою нищенскую зарплату. Я ответил утвердительно.
— И сколько вам заплатят?
— Рублей тысячу двести. — Это в полтора раза больше моей зарплаты.
— Неплохо. А вы знакомы с героиней вашего фельетона, с главврачом скорой помощи?
— Нет. Я даже не представляю себе, как она выглядит.
— Не представляете себе… А представляете себе, что будет с ней после появления вашего фельетона в республиканской газете? А фельетон, безусловно, появится. Он написан талантливо. Будь я редактором, не на секунду не задумывался бы над тем, опубликовать его, или нет. Но вот из семнадцати врачей нашего отделения больше половины могут рассказать вам, кого вы облили грязью.
— Простите, Пётр Андреевич, я никого не обливал грязью. Я только завернул факт в литературную обёртку.
— Завернули…
Тут врачи, которые только что возносили меня на вершину Парнаса, стали рассказывать о героине фельетона.
Оказалось, что это не просто женщина, не просто блестящий организатор здравоохранения, не просто руководитель одного из крупнейших киевских лечебных учреждений, а шестикрылый серафим, сеющий добро на каждом шагу. Заведующий отделением прервал поток славословий:
— А вам не пришло в голову, что даже выезд на пикник, на майские ландыши был продиктован желанием хоть как-то скрасить нелёгкую жизнь своих подчинённых?
Я стоял, перебирая в руках листы, которые только что были источником моего триумфа, и чувствовал себя, как опущенный в ледяную прорубь.
— Ион Лазаревич, — спросил заведующий отделением, — надо полагать, когда вы писали фельетон для «Правды Украины», вас интересовал не литературный успех, а заработок? Не так ли?
— Именно так.
— В таком случае продайте мне фельетон. Свои тысячу двести рублей вы получите.
К заведующему отделением я относился с огромным уважением. Он этого заслуживал. Но тут я посмотрел на него так, что от этого взгляда можно было окаменеть. Резко, словно вмазывая ему оплеуху, я порвал фельетон на мелкие куски и выбросил их в корзину. Кто-то из врачей ахнул. Заведующий отделением встал из-за стола, подошёл ко мне и обнял.
— Спасибо.
Молодой врач скорой помощи угас и незаметно выскользнул из ординаторской.
Погиб мой шедевр, а главное — дополнительный заработок, в котором я так нуждался.
Прошло несколько лет. Не помню, при каких обстоятельствах я познакомился с главным врачом киевской скорой помощи. Помню, что обратился к ней с просьбой, уже будучи хорошо знакомым с этой сердечной женщиной. Мне понадобилась карета скорой помощи, чтобы из Бориспольского аэропорта перевезти в нашу больницу моего друга, которому в Крыму оказали первую помощь по поводу перелома бедра. Обстоятельства усугублялись тем, что из-за грозы существенно нарушилось расписание прибытия самолётов.
Она оказала услугу в сложной обстановке так, словно слегка передвинула кресло в своём кабинете. К тому времени я уже имел возможность убедиться в том, что это её стиль, что она именно так оказывает помощь. Я уже имел возможность убедиться в том, что в хирургическом отделении поскупились не добрые слова, описывая её в день моего единственного литературного триумфа.
Однажды в моём присутствии заведующий отделением рассказал ей о фельетоне, о моём художественном чтении в ординаторской, о реакции аудитории и печальном финале опуса. Она буквально была огорошена.
— Неужели тот выезд на пикник посчитали криминалом? Кто же вам его так представил?
Я не назвал источника «Майских ландышей». Зачем? Я даже не знал, продолжает ли он работать в скорой помощи. Разлука с ним вскоре после описанных событий не была печальной. А потом я вообще забыл о его существовании. Но сейчас, вспомнив, я решил навести справки.
Это было несложно, так как кареты скорой помощи почти ежедневно доставляли нам больных, и мы были в добрых отношениях со многими врачами их службы.
Кажется, уже на следующий день я спросил у врача скорой помощи о том самом юном коллеге.
— Ах, этот? Неприятный тип. Скользкий. Он уже давно у нас не работает. Делает науку. Если с таким же усердием, как работал на скорой помощи, то великие открытия нам не угрожают.
С этим врачом я был в добрых отношениях, поэтому решил спросить о том злополучном пикнике.
В общем, всё было так, как в скелете моего фельетона. Но благодаря другому углу зрения картина вырисовывалась непохожая на описанную мною.
Выезд состоялся на пяти старых каретах, только что вернувшихся из капитального ремонта и ещё не укомплектованных бригадами. На пикник в три заезда выехали лучшие работники скорой помощи. Это было своеобразной наградой в честь праздника.
— А тот, как вы говорите, скользкий не был награждён?
— Награждён? За что? За нерадивость? Босс считала, что молодой еврейский парень, принятый на работу по блату, выложится, как выкладывается большинство евреев. Именно поэтому она, для которой работа это всё, так относится к евреям и воюет с начальством, чтобы принять евреев на работу. Именно поэтому начальство упрекает её в том, что у неё не медицинское учреждение, а настоящая синагога. Но этот тип не только не вкалывал, а считал, что делает большое одолжение, появляясь на работе.
В такое стечение обстоятельств трудно поверить. Пятнадцать лет я не видел и не имел представления об источнике моего фельетона. И надо же — в тот самый день, когда я спросил о нём врача скорой помощи, поднимаясь после работы домой через парк, я увидел его на аллее, выгуливающим симпатичного сеттера. Не знаю, обратил ли бы он на меня внимание. Но сеттер бросился ко мне и, стоя на задних лапах, передними доверчиво упёрся в моё бедро. Я отозвался на доброе ко мне отношение и стал поглаживать длинное мягкое ухо. Хозяин подошёл ко мне и подал мне руку. Пришлось оставить собаку. Я гладил её правой рукой. В левой у меня палка. Должен сказать, что рукопожатие не доставило мне удовольствия. Его рука показалась бескостной, правда, не такой мягкой, как собачье ухо. Скорее — вялой. Но хуже всего то, что она была влажной.
Оказывается, он знал, что я защитил докторскую диссертацию и всё-таки продолжаю работать простым врачом. А вот он растет и надеется вскоре стать профессором. Сеттер продолжал оказывать мне знаки внимания. Я погладил его и не без брезгливости на прощание снова пожал влажную ладонь.
Что ни говорите, но это не случайность, а закономерность.
В конце той недели ко мне на консультацию пришёл старший научный сотрудник института, в котором, как я узнал при встрече, работает хозяин сеттера. Я с удовольствием ответил на все вопросы консультируемого, а потом в свою очередь задал ему вопрос, что представляет собой его сослуживец.
Ответ, надо сказать, меня не обескуражил. Неуч. Ленив. При необходимости поверхностно нахватан. Тщательно вылизывает все места заведующего отделом. Далеко пойдёт.
Я действительно плохой человек. Ну, зачем мне это понадобилось? Но вдруг очень захотелось снова встретиться с ним.
Что это? Подсознательное ковыряние в ране, оставленной ненужным, порочным, погибшим шедевром, до уровня которого мне ни разу не удалось добраться? Не знаю. Возможно, в ту пору такая мысль даже не рождалась в моём мозгу. Но мне определённо хотелось поставить эксперимент. Уникальный. Не у многих советских граждан была возможность поставить такой эксперимент.
Моим пациентом был очень важный чин очень важных органов. Его адъютант, майор, при вроде бы случайных встречах всегда журил меня за очередную, как там считали, крамольную выходку.
Методика задуманного эксперимента была простой, как выкуренная сигарета.
Очень важным органам о моей намечаемой крамоле должно стать известно только из одного источника. Чистый эксперимент.
Прошло больше месяца после встречи в парке. Каждый день, возвращаясь с работы домой, я надеялся на новую встречу. Тщетно. Эх, дурак, чего я не расспросил подробно о его жизни, о будущем, о работе? Я даже не имел представления о том, где он обитает, как оказался в нашем парке.
Нежные снежинки неохотно снижались, не желая коснуться асфальта аллеи, где их растопчут и превратят в слякоть.
Я неторопливо шёл, все ещё мысленно просматривая недавно законченную операцию. Перчаткой я подхватил снежинку и стал рассматривать её ажурную шестилучевую структуру. Я поймал ещё снежинку. И ещё. У всех всё те же шесть лучей. Шесть лучей. Шестиконечная звезда на знамени страны, о которой я мечтаю.
И тут, как стрела, выпущенная из лука, из заснеженных кустов вылетел вислоухий сеттер и передними лапами радостно стал колотить по полам моего пальто. Славный пёс. Но, грешен, я обрадовался не ему, а тому, что сейчас смогу поставить эксперимент.
