Ирина Ратушинская - Наследники минного поля
Алёше действительно часто надо было ездить в Москву: по главной теме. У него докторская была на подходе, а его проект — один из главных для института. И что он привозил оттуда размноженную на московских ксероксах святоотеческую литературу — Света была в курсе, разумеется. Ещё он привозил компактно изданные Евангелия на тончайшей бумаге, в коричневых переплётах: тамиздат. Света была знакома и с фотографом Вовой, и с юным художником Дмитрием, и с его женой Аллой, тоже художницей, и с прочим кругом православных Алёшиных знакомых. Все они были очень милые, особенно когда попривыкли к Свете и перестали учить её праведной жизни. Нелегальная сторона Алёшиной деятельности Свету не смущала. Напротив, она ему помогала охотно: всегда помнила, кто должен когда забежать и кому что передать. Андрейка в Польше, несомненно, занимался тем же самым: в католических только кругах.
Московские Алёшины контакты ширились сами собой, но он соблюдал осторожность. Давно уже утратил иллюзию, что уж в православном-то храме все свои. Знал он уже, как зависят церковные старосты от уполномоченных, и кто такие уполномоченные, и что такое регистрация церковного совета, и даже кто в их приходе следит за службами и регулярно пишет доносы на отца Владимира.
А тот и сам знал, и относился к этому философски. Так и объяснял Алёше:
— Каждый приход — это малый слепок мира: обязательно найдутся и свой Пётр, и своя Марфа, и свой Закхей-мытарь. И — свой Иуда, что ж тут удивительного? А ты молись и думай: сам-то я — кем стою перед Богом?
Так что Алёша, правда, был осторожен. Хотя в Москве было всё по-другому: за что на Украине посадили бы сразу — в столице считалось детскими шалостями, за это даже не слишком журили. В Москве надо было — ого-го, чтобы загреметь под арест, и каждый арест сопровождался большим шумом. А религиозный самиздат — чуть не в метро читали.
С Инной Алёша познакомился случайно, на приватной художественной выставке в одной из московских квартир. Она была автором двух работ, там представленных. Работы Алёша не понял: выпуклые коричневые рыбы, наискось расчленённые серо-зелёными плоскостями, и множественные глаза с красными потёками. Но все громко восхищались, и Алёша тоже: не позориться же ему было со своими провинциальными вкусами.
А сама Инна — тоже не ахти какое произвела на него впечатление. Она была лихо одета и раскована, да. Таких раскованных женщин он, пожалуй, ещё и не видел. Как понял Алёша, она была из художественно инакомыслящих кругов. Заодно и в курсе всех диссидентских дел, и лично знакома чуть не со всеми, кого регулярно упоминали на коротких волнах, называла их запросто: Володька, Наташка, Лариса. За ней и самой как-то с неделю ходили кагебешные «хвосты», и она говорила об этом с великолепным презрением. То есть, слишком много говорила, по Алёшиному мнению. Что его в восторг не приводило.
— Это вы из Одессы, да? Так вы знаете Журавлёвых!
Алёша что-то не помнил никаких Журавлёвых… Но она настаивала:
— Не можете вы их не знать! В Одессе и нет никого, кроме них!
— Что вы говорите, надо же. А я-то думал, что в Одессе миллион населения…
Она засмеялась и хлопнула его по локтю:
— Вы лапочка! Ну, кого вы ещё можете назвать в Одессе? Или рисуночки не клеёночке почитаете за нетленку?
Ах, так это она про художников… Ну, из художников — каждый «один в Одессе», лучше не спорить на художественные темы. Глаза могут выцарапать. А она и не предполагала, что будут с ней спорить.
— Димка — который деревянные скульптуры, ну вы не можете не знать: это же просто двадцать первый век! А Алка — концептуалка, ну?!
Она-таки добилась своего: теперь Алёша угадал, о ком речь. Это про Дмитрия и Аллу, он просто никогда не интересовался их фамилией, вот и забыл… Друзья Вовы-фотографа, Алёша даже как-то со Светкой к ним на шестую станцию ездили. Дмитрий тогда ещё ваял дыру в здоровенном бревне, только тогда нельзя было разобрать, что это такое будет.
— Почтил наконец-то, вспомнил убогих! Можно подумать, что вы в своих знакомствах ниже Дали не опускаетесь, сноб некованый. Вы когда обратно едете? Я обещала Алке достать ей альбом Дали, передадите?
Ну, он зашёл перед отъездом за тем альбомом. Средь бела дня. Но Инне — что день, что вечер — было всё равно: Алёша немедленно должен был выпить с ней на брудершафт. Поцелуй несколько затянулся, и поздно было изображать из себя Иосифа прекрасного, когда её рука былу уже у него в штанах. И не очень хотелось.
Алёша был несколько растерян, а Инне, казалось, всё по фигу: ей это было — как сигарету выкурить.
— Тебе было хорошо?
— Ага.
— Ну и ладушки.
Журавлёвы альбому обрадовались, в следующую поездку передали Инне письмо и три холстика — серию, которую Алла хотела показать понимающим людям в Москве. Алёша был уверен, что на этот раз его грех не попутает. Но попутал, к тому же дважды. Уж очень с Инной было просто: она ничего от Алёши не хотела, ни на что не претендовала.
— Ох, до чего ж люблю трахаться!
Чистая, то есть, физиология. Он же не влюблён в неё, ещё чего не хватало! Но, конечно, пора с этим делом завязывать. Свинство всё-таки. Мальчик он, что ли, прыщавый.
В конце июля Инна приедет в Одессу, она у Журавлёвых будет, на Фонтане.
— Встретимся на баррикадах!
Журавлёвы вызвонили его, позвали «на шашлыки». Это означало: «есть, что почитать». Надо полагать, очередную порцию литературы получили. Он приехал со Светой. Во избежание. Книги действительно были: новые, и щедро. Инна же и привезла. И шашлыки они тоже делали: Журавлёвы сложили жаровенку над обрывом, а погода была хорошая. Инна дурачилась и даже несколько перепила, но на Алёшу продолговатым взглядом не смотрела. Там ещё был Сергей — подводник, она всё больше развлекалась с оборотом в его сторону.
И отлично. Вот добьёт Алёша проект, он на финише уже. Закатится в отпуск вдвоем со Светой.
— Светка, давай куда-нибудь поедем, чтоб только ты и я! В Коктебель — хочешь, поедем? Ну что дети, большие уже дети. Побудут недельки три у деда на даче. А мы поживём, как свободные люди.
ГЛАВА 27
О событиях Алёша узнал, как и вся Одесса: военные корабли вышли на рейд, а это что-то да означало. Война, что ли?
Потом узнали из «вражьих голосов»: оккупация Чехословакии! Советские танки в Праге! Душат демократию! Потом уже — по нашему радио: интернациональный долг, происки мировой буржуазии, защита демократии.
Потом, кто был обязан присутствовать на закрытых партсобраниях, получили ещё и такую версию: уже американские самолёты в чешское воздушное пространство влетали, промедли мы хоть на день — и были бы чехи под НАТО. Потому что Дубчек, как всему миру известно — хитро законспирированный НАТОвский наймит.
И, возмущайся не возмущайся, понимали все, что так и будет, и ничего тут не поделаешь. Не больше мы тут можем воспрепятствовать, чем сами чехи. Но всплывали каждый час новые подробности, и от них подступала знакомая тошнота.
Алёша был доволен, что партосбрание было закрытое. Хуже, когда открытое и с обязательной явкой всех не-членов. Так что он спокойно доводил документацию: работа не такая уж неприятная. Даже оставляющая место для тихого самодовольства. Этот проект красиво получился, можно и возомнить о себе, ублажался Алёша. Впадём в грех гордыни, всё равно выпадать через пару дней, если не раньше. Там оформления остаётся всего ничего.
Он мысленно помянул всех матерей и праматерей, когда во второй половине дня все отделы потянули-таки в актовый зал. Директор института как человек разумный ухитрился отсутствовать: что-то там где-то там он срочно выбивал. Будь Алёша более продвинутым сапиенсом, его бы тоже здесь не было. Можно было, в конце концов, найти предлог для отсутствия, если загодя головушку потрудить и вычислить, когда надо отсутствовать. А он, как дурень, увлёкся и про все эти дела позабыл.
Парторг Иван Савич чувствовал себя, будто ему десять сантиметров росту прибавилось. И вёл себя соответственно.
— Товарищи! Вы все в курсе происходящих событий, так что я их охарактеризую кратко.
Следующие сорок минут он со вкусом этим и занимался: кратко характеризовал, потрясая газетой «Правда». Если бы с ним разом приключилось всё, чего мысленно желали ему истомлённые сотрудники — захватывающая бы получилась картина. Но даже не кашлянул, паразит. А вместо того достал из папочки заготовленный под конец подарок:
— Поступила инициатива сотрудников нашего института обратиться к партии и правительству с открытым письмом. Позвольте мне зачитать текст.
Текст был, разумеется, исполнен горячей и единодушной поддержки принимаемых мер по борьбе с происками мировой буржуазии в братской республике. А также всего, что понадобится впредь.
Все помалкивали с постными рожами: похоже было, что дело ограничится прослушиванием всей этой бодяги, без прений. Но не ограничилось: распустили всех по отделам и стали по отделам же собирать подписи. Этого только не хватало! Вляпались.
