Ирина Ратушинская - Наследники минного поля
И — получилось, получилось! Сомнений быть не могло! В той чашечке, что стояла на сердолике — все проросли до единого, а в той, что на кирпиче — только первое пока проклюнулось. Это было доказательно, это работало!
Она ликовала целый день, пока Алёша, вернувшись с работы, не раздолбал её результаты в пух и прах.
— Ну, и что это доказывает? У кирпича твоего теплопроводность меньше — вот и всё. А у сердолика — больше, он монокристалл. «Кирпичным» зёрнам холоднее соответственно, ну они позже и идут. Хочешь, у меня выход на пилу есть, я срежу тебе с кирпича пластинку потоньше, чем этот сердолик. И тогда попробуй.
Он оказался прав, к великому Светиному горю: теперь быстрей проросли те зёрна, что на кирпиче!
Алёша утешал:
— С экспериментами — всегда не так, как хочешь, а так как есть. Если, конечно, по-честному. Если после выстрела мишень не подмалёвывать. И зря ты в это лезешь, по-моему. Медицина — это же не наука.
— Как это не наука?
— А так, что точно повторяемые эксперименты не поставишь. Больные все разные, и врачи все разные. Аспирин и то не на всех одинаково действует. Ну хорошо, не закипай: наука твоя медицина, но не точная. Поди разберись, что там от организма, а что от внушения. А в точных науках задача трёх тел — и то уже не решается. Так что на точность плюнь. Тут, может быть, во внушении всё дело — ну и на здоровье.
— Это уже из репертуара бабы Груши.
— А, кстати, насчёт бабы Груши. Я давно хотел тебя спросить: она тебя что, всякой магии учила?
— Да никакой там магии не было. Немного психологии, немного шарлатанства, и большой жизненный опыт, как я теперь понимаю.
— А с шаром этим — ты вправду там что-то видела, или шарлатанила тогда? Ужасная ты была выдумщица, Светка, как я вспомню.
— А с шаром — сама не знаю. Мне вправду что-то мерещилось: вроде как во сне. Но, может, это была детская фантазия. Или самогипноз. Или самопроекция, вроде как с пятнами Роршаха. Это же недолго продолжалось. Баба Груша говорила, что только ребёнок там может видеть. И внятно не объяснила — что, а теперь не спросишь.
— А шар этот у тебя ещё?
— Ну да. Где-то под тахтой в рундуке.
— А покажи.
Света порылась в летних шмотках, уложенных в рундук, нашла шар, запихнутый в носок, под босоножками. Развернула, покатала на ладони. Шар был прозрачный, но отливал металлическим блеском.
— А сейчас ничего не видишь?
— Ничегошеньки.
— Ну и хорошо, — облегчённо вздохнул Алёша. — Эти, знаешь, фокусы, может, от лукавого… лучше не связываться.
— А я и не связывалась, — засмеялась Света, — баба Груша с духами уж точно не водилась! Её только люди интересовали: она говорила, что одни со всеми и со всем связаны, а другие нет. Я, правда, толком не поняла, что это значит. А ко всему остальному у неё было отношение вроде как у этого… ой, забыла имя! Ну, святого католического, он ещё птиц учил жить. Сестрица вода, братец воробей, братец камень… ну, как же его звали-то?
В дверь сунулся Пашка.
— Ма, сгущёнка осталась? Ой, что это? Можно подержать?
— Нельзя, — строго сказал Алёша. — Спрячь его, Светка, от греха. А еще лучше — выбрось совсем. Хватит с меня подозрительных экспериментов.
Свете выбрасывать было жалко. Шар она спрятала, но хитрый Пашка заметил — куда. Ему понравилась эта штучка. Надо будет как-нибудь её выудить, когда родители забудут.
Приходилось Свете признать, что если она не хочет мишень подмалёвывать — надо затею с сердоликом оставлять. А жалко, как же жалко: больше года она с этим возилась! Хорошо ещё, что никому не раззвонила: позору бы теперь не оберёшься. А Алёша не счёт, он свой.
Приходилось признать, что Евгения Ивановна просто обладала большим даром убеждения. Вот и убедила — и себя, и многих других. Больным это даже на пользу пошло, во всяком случае, некоторым. А она сама всю жизнь искренне верила в свой метод. И Свете это передалось.
И ещё приходилось признать, что искренняя вера и реальность — это не всегда совпадающие вещи. Алёша был с этим вполне согласен. Он полагал, что изо всех искренних вер с реальностью совпадает только одна, а всё остальное — подлежит проверке.
— Ты только, Светка, кураж не теряй! Тебе шарлатанить не надо, у тебя чутьё — от Бога, Быченко твой говорит. Он, кстати, сам православный, в отличие от тебя, недозрелой… ну, молчу, молчу! Вот и используй талант по назначению. А всякую там сомнительную романтику оставь покорителям целины.
Миша был озабочен в последнее время. Партийные работники как таковые даром научного предвидения не обладают. Но шкуры их, по достижении определённого партийного стажа, вырабатывают способность к научному предвидению независимо от владельцев. Все. Кроме самых уж толстых.
И Миша чуял шкурой: ой, скоро станут закручивать гайки всерьёз. Кончилась оттепель, теперь попрыгаем. Может, и по нарам попрыгаем. Для сугреву.
Лена мыла первую в этом году черешню: сразу два ведра она купила и пригласила клан пировать. Детишкам вывалила их долю в большой тазик и загнала их всех на кухню. Там на холодильнике висела замечательная картонная мишень, которую она не поленилась изобразить специально к этому случаю.
— Косточками стрелять — вот сюда. Видите, три круга: красный — десять очков, жёлтый — пять, синий — одно. А если друг в друга — минус пятнадцать! Илюша, ты особенно у меня смотри! Лёнечка в очках, так что не вздумайте!
Илюша сделал невинный вид. Лёнечка спрятал очки в карман клетчатой рубашонки. На полчаса, по крайней мере, мир и покой были обеспечены. Можно было идти в «большую» комнату.
— Ребята, я не шучу. Я ничего конкретно не знаю, но начнётся, и скоро. Будьте все уж поосторожнее, ладно? — развивал тему Миша.
— Ага. Будем ходить строем и отвечать, как положено, — готовно согласился Петрик и стрельнул в него косточкой. — А если что, ты связи напряжёшь и нас будешь вытаскивать. Зачем ты иначе и нужен-то?
— А сколько мне удастся лавировать? Это пока удаётся, а дальше — иди знай. Я же не железный, я сам могу полететь, как Толик.
— Уж пожалуйста — не как Толик, — твёрдо сказала Лена. Розовые черешневые серёжки качнулись весомо и упруго, подтверждая интонацию. — Если станет невмоготу — пускай лучше Света тебе инфаркт по знакомству организует. Сделаешь ему инфарктик, Светик, а?
— Что-нибудь придумаем, — промурлыкала Света, — ты, Миша, правда, имей в виду. А пока держись, у тебя семья всё-таки.
— А про это не беспокойся, — жизнерадостно заявила Лена, — меня вон на киностудию приглашали художником по костюмам.
Лялечка вздохнула и сплюнула косточку в кулак.
— А правда, и по радио слышно: всё вроде то же, а на другом накале. Гомулка евреев в Израиль выгоняет — так шум на весь мир. Может, от этого?
Миша пожал плечами:
— Меня бы кто сейчас в Израиль выгнал, я б спасибо сказал. Во у людей проблемы! Светка, может, ты мне устроишь переезд в Польшу? У тебя там контакты, — ухмыльнулся он.
— Я те дам — в Польшу! — замахнулась на него Лена.
— Шутки шутками, старик, а не перебраться ли тебе в Прибалтику? Я слышал, оттуда выпускают по чуть-чуть, — задумчиво сказал Петрик.
— Чепуха это. Если гайки закрутят — перекроют всё без разговоров. Сиди, Миша, не сионируй.
— А я что? Я ничего! Но вдруг, если и у нас начнут выгонять — ребята, чтоб я так жил, у вас будет блат в Иерусалиме! — засмеялся Миша. — Бери, Светка, гитару, про червончики давай! Желаю веселья и прекрасных женщин!
Пашка мчался по выгоревшей траве, закладывая заячьи петли.
— Стой, паскуда! Ноги выдерну! — неслось ему вслед.
Как раз это был тот посул, которым можно было Пашку остановить… Он добежал до скамеек и теперь скакал по ним, как по ступенькам: вверх, вверх. Но этот кривой, даром что инвалид, был дядька здоровенный и отставал только на чуть-чуть. Пашке стало по-настоящему страшно. А до самой верхней ступеньки оставалось ещё несколько рядов, а ноги уже дрожали. Никого больше не было на стадионе, только солнце палило: тихо и беспощадно.
Бутылка, если нещерблёная, стоит двенадцать копеек. Сколько бутылок нужно набрать на рубль? Плюс на каждый десяток — бутылку за так, потому что иначе тётка в пункте приёма посуды начнёт выламываться и вообще ничего не примет. Пашка решил эту арифметическую задачу месяц назад, и с тех пор у него были перспективы в жизни.
Детей нельзя баловать, особенно если это генеральские внуки, прописанные в дедушкиной роскошной квартире, полной к тому же дорогих трофейных вещей. Их надо держать в сугубой строгости — для их же блага. И карманные деньги им вовсе ни к чему.
— Всё, что надо, мы тебе купим.
От такой политики человеку на каникулах становится совсем уж неласково. Пока школа — есть хоть обеденные деньги, которые вовсе не обязательно доносить до школьной столовой. А летом дадут в кои веки полтинник на кино — и всё. Потому что у них с Катькой всё есть, даже велосипеды. Видали бы они эти велосипеды, как Турцию с Лузановки, если б не то Пашкино приключение.
