Юрий Мамлеев - О чудесном (сборник)
— Хватит, хватит! Проспись, стерва! — заорала вдруг старушка Бычкова. — Что ты последний ум отнимаешь!.. Заговорщица какая нашлась, — добавила она более миролюбиво.
Гигант Савельич угрожающе привстал.
Танька тут же смылась в свою комнату. Савельич развел руками и извинился перед старушкой Бычковой…
Из комнаты вышла Любочка Розова. От добродушия лицо ее стало совсем нездешним и по-русски красивым.
— Чего натворили, балагуры? — осведомилась она.
— Мы што, мы ничево, — прошамкала старушка Бычкова.
— Это Таня шалит, — высказалась с полу девочка Катя.
Ее одобрили.
В это время дверь в комнату Саши — а была она как раз напротив кухни — распахнулась, и на всех глянуло кривоногое существо с козлиным взглядом и в каких-то лесных, корневых лохмотьях.
— Саша пришел! — закричала ни с того ни с сего девочка Катя, словно привычная.
Остальные были почти в обмороке. Рука гиганта Савельича тянулась, однако, к бутыли с водкой, но тело его было само по себе…
— Неужто правда?! — ахнула старушка Бычкова.
— Правда, все правда, мать! — прорычал Саша, хлопнул дверью и скрылся у себя.
— Психиатра зови! — истошно гаркнул Савельич.
Люба онемела.
Высунулась из-за двери голова Тани Сумеречной, и раздались злобные звуки:
— Я же вам говорила! А вы не верили!
В коридор выскочила Варвара.
— А я вообще ни во что не верю! Хватит уже, хватит! Твари сноподобные! С ума меня все равно не сведете! — орала она. — Никому и ни во что я не верю!
Жила она в комнате рядом с кухней — и, видимо, все слышала, но, правда, ничего не видела.
Гигант Савельич вскочил и стал бить кулаком в стену.
— Умру, умру! — кричал он истошно.
Старушка Бычкова надела на голову кастрюлю и разрыдалась.
Люба, очнувшись от легкого обморока, утешала ее:
— Все бывает, старенькая, все бывает. Может, нам почудилось, может, шутку сыграли. Жизнь-то — она огромная, — Люба развела белыми руками, — в ней чудес-то полным-полно, мы ведь только малость пустяшную от Всего видим. Вот и прорвалось.
Старушка Бычкова чуть-чуть пришла в себя, сняла кастрюлю с головы и облизнула пересохшие от страха губы.
— Хоть бы хорошее что-то прорвалось к нам сюда, Люба, — заскулила она тоненьким от пережитого голоском. — А то всегда одна нечисть прет. А ведь Сашка-то был такой умный, благовоспитанный, тихий… А вон оно как обернулось!.. Милицию позвать, что ли?
— Какая тут милиция, дура! — заорал Савельич весь красный и опять стал бить кулаком в стену.
— Лермонтова-то мне не попорть! — вдруг вырвалось у старушки Бычковой.
— Наш Лермонтов уже давно на том свете и за нас Богу молится, чтоб всех нас спасти, — выговорила Любочка.
Варвара выпучила глаза.
— Неужто уж орангутаном глядел?!. Не верю, не верю! — завыла она.
Гигант Савельич вдруг смяк.
— Поглядеть надо на него, — решил он. — Давайте постучим ему в дверь. Выходи, мол, Саша, и не пугай нас, Христа ради.
— Ты что, ополоумел?! — набросилась на него старушка Бычкова. — Жизни нас лишить хочешь?
— Конечно, зачем это? — поддержала ее Любочка. — Сидит он себе сейчас тихо взаперти и пущай сидит.
— Хорошо хоть твоего Пети-интеллихента нигде нет, — сказала ей Бычкова. — А то бы он сразу с ума сошел. А мы, Любка, люди ко всему крепкие.
— Вот я и говорю, постучать надо! — заорал гигант Савельич. — Сколько можно терпеть непонятное! А то я опять в стену бить буду — все тут у вас разнесу! До последнего телевизора!
Таня Сумеречная опять высунулась из своей пещеры-комнатушки.
— Я запруся, — сказала она, — и буду глядеть на такой кошмар только в щелку!
— Я Сашке, как он придет в себя, голову оторву за такое хулиганство! — заорал снова Савельич.
Но все же пора было что-то решать.
— Не век колдовать и загадывать, — вздохнула на табуретке Бычкова.
Милицию решили не вызывать. ФСБ тоже не беспокоить.
— Сами справимся, — задумчиво сказал Савельич. — Не впервой.
В это время в комнате Саши раздалось шипение. Все замерли. Но потом снова — мертвая тишина. Тут гигант Савельич вместо того, чтобы постучать, разбежался и, как самый храбрый, тяжестью рухнул на Сашину дверь, сразу же вышибив ее, у него уже не было сил терпеть непонятное. Дверь рухнула с грохотом. В середине комнаты на стуле сидел Сашок, вроде бы свойственный, не жуткий, но глаза горели мутным огнем.
Старушка Бычкова со страху первая подбежала к нему и, нагнувшись, посмотрела в лицо.
— Ты какой-то неродной стал, Саш, — прошамкала она. Но гигант Савельич прервал ее.
— Что случилось, Курьев? — заорал он. — Отвечай!
Высунулась Таня Сумеречная, не утерпев. Саша лизнул воздух и ответил:
— Да так, ничего. Только вы все на моих глазах изменились. Бычкова Анна Мироновна словно воздушная струя стала. Варвара померла. А вы, Савельич, еще больше стали, только не по-нашему. А Таня — та вообще, я ее душу видел. Малышка Катя умнее всех стала и жуткая. Потому я и сомлел, — закончил Саша.
Старушка Бычкова совсем онемела.
— Что ты ум мой пугаешь, Сань? — взвилась она. — Я ж за него в ответе! Ты что?!
Саша встал со стула. И тут все увидели, что лицо его опять меняется (хотя сам он, может быть, на это не обращает внимания). Исчезает плавное человеческое выражение, горят не только глаза, но и ум. И появляется что-то далекое, призрачно-глухое. И ушки — да, да, ушки быстро шевелятся.
— К психиатру его! — завопила старушка Бычкова и перепугалась своих слов.
Вышедшая из глубинки Варвара (и все слышавшая) вдруг поверила, что она умерла, — ни во что Варварушка в жизни никогда не верила, а вот в то, что она умерла, — поверила.
— Почему же я тогда думаю, — шепнула она помертвевшими губами.
Таня Сумеречная была на грани распада. Одна малышка Катя внезапно стала веселиться. А Саша все менялся и менялся. Губа выпятилась, глаз поумнел, но в потустороннем смысле, и волосы на голове — как-то страшно, на глазах присутствующих — стали медленно расти, разбросанные.
— Галлюцинация! — закричала Люба и осеклась, словно не поверила сразу в свои слова.
— Где мы, где мы? — шипел, однако, Саша. — Какие-то стали необычные!
Старушка Бычкова в отчаянии посмотрела на Савельича — он как был гигант, таким и остался. И Любочка Розова светилась по-прежнему. И Сашин шкаф вроде бы был на месте. А вот что Варвара осталась прежняя — в это старушка Бычкова уже не верила.
— Плясать, сейчас будем плясать! — закричала вдруг Таня Сумеречная, запрокинув голову в потолок.
Что тут сразу началось!
Чтоб скрыть ужас иного восприятия реальности, гигант Савельич первым пустился в пляс. Ноги он задирал высоко, почти до висячей с потолка лампы, и, гордясь, норовил показать себя перед изменившимся Сашею. Старушка Бычкова старалась не отставать от него, как бы в паре с ним, но сил не было плясать так высоко. Таня Сумеречная обняла Любочку, но в танце своем стремилась увести ее в коридор — подальше от всяких космических «галлюцинаций» (так бормотала она в ухо Любочке, а та только повторяла, что она всех любит, даже галлюцинации, и готова их расцеловать).
Вихрем металась на полу малышка Катя.
А Саша, если только он еще был «Сашей», стоял окаменевши (хотя волосы и росли), как герой пустынных превращений.
— Безумие, безумие! — закричала Варвара, хотя она уже была мертвая. Не хватало только интеллигента Пети (он наверняка бы спел свои сумасшедшие песни). Савельич пляски, однако, не выдерживал и крушил, что подвернется под ноги. То самовар с комода опрокинет, то чайный сервиз в шкафу разобьет, то головой портрет Саниного деда раскрошит. Тане Сумеречной показалось тогда, что дед в отместку сошел с портрета и принялся плясать вместе со всеми, наполовину невидимый, но хитрый и не забывший мир. И по-потустороннему крякал при этом.
На полу сочилась живая кровь.
Любочка слышала стоны, но в своей собственной душе.
Был бы ее муж Петя с ними, то он, не будь дурак, заглянул бы в оконце — мол, что там с миром, но ничего путного все равно бы не обнаружил. Мир как был странным, таким и оставался.
— Мудрецов на земле мало, вот что, — задумчиво проговорила Варвара совершенно несвойственные ей слова, как будто после смерти она стала уже совершенно другой.
— Бурю мы тут устроим, бурю! — орал Савельич, так бурно прыгая, что чуть не ломал потолок.
А Саша, прорастая, все каменел и каменел, и душа его была за миллиарды лет до творения мира.
— Пустите меня к нему! Пустите! — вдруг сорвалась Любочка и, бросив Сумеречную, кинулась к Саше. — Саня, родной! Где ты? Где ты? — она прикоснулась к нему. — Я все равно тебя люблю, ты ведь наш!
Саша согласно кивнул головой.
Внезапно в комнате потемнело. Черты людей как-то стерлись. Все натыкались друг на друга, только малышка Катя ползала между ног.
