Назим Ракха - Плакучее дерево

— Мне полагается быть там, — сказала она.

Мейсон, капеллан и Дункан Льюис привели Роббина в комнату казни. Льюис, как начальник команды по исполнению приговора, снял с Роббина кандалы и попросил его лечь на стол. Затем четверо из команды Льюиса коричневыми ремнями с пряжками размером с кулак прикрепили его к столу. Ноги, руки, грудную клетку.

Всех членов команды Мейсон выбрал лично. Просмотрел личное дело каждого, результаты психологических тестов, а также расспросил относительно причин, почему они вызвались участвовать в исполнении приговора и поддержали ли это их решение близкие и церковь. Все четверо ответили, что симпатизируют Роббину и видят свою работу в том, чтобы доставить ему минимум страданий. Однако независимо от того, сколько раз он отрабатывал с ними процедуру исполнения приговора — лично прошел с каждым в комнату казни, показал, как нужно пристегивать ремни, заставил их потренироваться друг на друге, пройти последний отсчет, — ничто из этого не спасет их от эмоционального потрясения, когда они почувствуют, что все происходит по-настоящему. Может, шок наступит не сразу, не сегодня, подумал Мейсон. Может даже, не раньше чем через неделю или даже год. А может, лишь тогда, когда они сами доживут до старости и будут ждать собственного последнего часа. Но то, что этот момент наступит, он знал точно. Он убедился, что на смертнике застегнули все ремни, испытывая при этом и благодарность и стыд. Особенно после того, как Роббин приподнял голову и поблагодарил всех.

Мейсон написал своей команде письмо, в котором сообщил, что горд тем, что работал вместе с ними, и попросил, чтобы такую же преданность делу они выказывали и при его преемнике. Затем он написал Уотерсу — сообщил, где искать те или иные папки, а также ввел в курс тех или иных дел, которые, по его мнению, требовали своего продолжения. Тюрьма все больше и больше превращалась в клетку для умалишенных. Теперь тюремные камеры все чаще заполняли безумные люди, которым требовалась медицинская помощь и лекарства. Мейсон обратил на это внимание еще в Иллинойсе, в случае с собственным братом. Тьюлейну место было в клинике, а не в тюрьме. Более того, из-за этого он все чаще и чаще попадал в неприятности — ввязывался в драки, покушался на жизнь полицейского. Все это требовало перемен. Вся система требовала перемен, но самое лучшее, что он мог бы сделать, — это найти средства, чтобы пригласить психотерапевтов. Все это он изложил в записке своему преемнику и генпрокурору, которую те получат в понедельник, после того как сам он подаст в отставку.

Роббин вновь положил голову на подушку. Его дыхание было глубоким и ровным. Мейсон кивнул коллегам, и те, за исключением Льюиса, вышли из комнаты. Спустя минуту вошла медсестра, в зеленом хирургическом костюме, зеленой шапочке и маске. Эта женщина работала в тюрьме вот уже десять лет. До этого она была медсестрой в педиатрической клинике. Мейсон всегда находил эту смену поля деятельности несколько странным и, глядя на нее сейчас, еще более странным счел ее больничный наряд. Ведь ей предстояло лишь посмотреть на монитор и запустить капельницу, вот и все. По инъекции в каждую руку. Единственное объяснение, которое пришло ему в голову, было то, что этот костюм придавал ей некую анонимность и чувство собственной значимости, без которого выполнить то, что ей предстояло сделать, было едва ли возможным. И все же нервы взяли верх, и, как она ни старалась, поймать вену никак не могла. Мейсон внутренне напрягся: ведь если у нее не получилось ввести иглу с первого раза, ей придется надрезать Роббину вену. А этого ему хотелось меньше всего. «Боже, умоляю Тебя, — прошептали его губы, — сделай так, чтобы ей не пришлось делать надрез. Только не это».

После очередной безуспешной попытки Роббин заговорил — попросил ее успокоиться и взять себя в руки.

— Вы когда-нибудь наблюдали китов? — спросил он.

— Я выросла в Ньюпорте, — ответила она через маску. — Мы их видим постоянно.

— Понятно, — произнес он. — Представляю.

На этот раз ей удалось попасть сначала в одну вену, затем в другую. Она вытерла ему руки, выбросила ватные комочки и куски смоченного в спирте бинта и сняла резиновые перчатки. Затем встала рядом с Роббином и стащила с лица маску.

— Я буду молиться за вас, — сказала она и, поскрипывая резиновыми подошвами о скользкий линолеум, вышла.

Мейсон вновь подошел и, встав рядом с Роббином, посмотрел на часы и покачал головой влево-вправо. Шейные мышцы одеревенели, желудок сжался в узел. В половине двенадцатого он выпил чашку кофе и до сих пор ощущал во рту его горьковатый привкус. Ему хотелось его сплюнуть. Или же расплакаться. Или с силой вогнать во что-нибудь кулак. А лучше все сразу, подумал он и посмотрел на телефон, надеясь в душе, что тот зазвонит.

Ровно в полночь начальник тюрьмы штата Орегон кивнул Дункану Льюису, который, в свою очередь, отвернулся и дернул за шнур. Шторки поехали вверх. В комнате для свидетелей стояли трое мужчин и одна женщина, их каменные лица ничего не выражали. Роббин приподнял голову, посмотрел на репортеров и вновь опустил.

— Ее там нет, — произнес он.

— Нет.

— Вот и хорошо. Я боялся, что она придет.

Мейсон не ответил.

— Вы хотите что-нибудь сказать?

— Если только вы того просите.

Роббин приподнял голову, посмотрел сквозь окошко и вновь откинулся на подушку.

— Подумаю позже, — произнес он и подмигнул начальнику тюрьмы.

Блисс посмотрела на часы.

— Одна минута, — прошептала она. Затем сквозь шорох шин об асфальт она услышала пение. Вернее, кто-то скандировал хором. Пьяные голоса что-то выкрикивали в такт мелодии, которая была ей знакома еще по школе.

На-на-на,На-на-на,Хей-хей,Проща-а-а-й, по-о-ка!

Подъезжая к парку, они с матерью проехали мимо толпы, собравшейся возле тюремных ворот. У некоторых в руках были свечи, на лицах — скорбные маски молчания. Другие явно пребывали в приподнятом настроении, обменивались ликующими возгласами и банками с пивом.

Блисс закрыла глаза и пожала матери руку. Она представила начальника тюрьмы. Спокойного, исполненного чувством собственного достоинства, а также долга и справедливости, которые по всем параметрам превосходили ее собственные. Она не знала, что, собственно, сделало его таким, каков он есть, но она знала точно, что хотела бы узнать о нем как можно больше.

— Скажи, — произнесла мать, обращаясь к дочери под аккомпанемент скандирования, — тяжело быть прокурором?

Блисс открыла глаза и кивнула:

— Я жутко устаю. Видеть всю эту боль, поломанные жизни, искалеченные во всех отношениях, и не иметь возможности все это исправить. — Она втянула голову в плечи, защищаясь от пронизывающего ветра. — Все это жутко угнетает.

Мейсон посмотрел на свои ботинки. Через тридцать секунд он достанет из кармана перчатки, наденет их и даст сигнал дежурному в кабине, который нажмет на кнопку и повернет краники на трубках, по которым в вены Роббину начнет поступать летальная смесь, отмеренная невидимыми руками и доставленная по назначению холодными, бездушными, бесчувственными устройствами. Они жужжат, гудят и пощелкивают, не ведая никакой разницы между жизнью и смертью.

Тогда у себя дома Мейсон не позволил себе прикоснуться к Блисс. Не привлек ее к себе, не стал осторожно снимать, слой за слоем, одежду, отделявшую их обоих от чего-то такого, что они оба пытались избежать. Вместо этого он сказал ей, как ее мать может помочь Дэниэлу Роббину. Затем он отвез Блисс в мотель, после чего вернулся на работу. Оказавшись у себя в кабинете, он пролистал мнения адвокатов, статуты, административные правила — все, что так или иначе могло подсказать ему, что ждет Роббина в последние дни его жизни и что ждет его после того.

Когда-то Мейсон мечтал о великих делах. Освободить людей, исцелить болезни — не важно, что именно, главное, чтобы был результат. В детстве он искренне восхищался Мартином Лютером и Робертом Кеннеди, много читал про Ганди. Но затем Тьюлейн разрезал ему шею, а мать наложила на себя руки. И тогда Тэб Мейсон решил для себя, что великие дела — это не по его части. Достаточно того, что он будет держать преступников за решеткой. Уже этим он облагодетельствует человечество.

Он поднял взгляд от мысков ботинок:

— Дэниэл, ты готов?

Тщедушный человек на столе закусил губу и кивнул. Взгляд его серых глаз был устремлен на начальника тюрьмы. Тот медленно извлек из кармана перчатки.

Глава 54. 30 октября 2004 года

Кладбище, как оно запомнилось Ирен, располагалось на холме, окруженное железной оградой и клубками перекати-поля.

Она вышла из старенького грузовика, захлопнула дверцу и шагнула за ограду. Здесь ее тотчас окутала тишина, такая всеобъемлющая и безграничная, она, казалось, ощущала ее кожей. Ни ветерка, который бы колыхнул траву, ни птиц, ни жужжания насекомых, ни звука колес по асфальту. Лишь пространство, раскинувшееся под огромным, бездонным небом. Ирен застегнула пальто, пониже натянула шапку, вздохнула полной грудью и тихо выдохнула.