Роберт Хелленга - 16 наслаждений
– Тогда ты можешь оформить дарственную на собственность.
– Как это сделать?
– Тебе надо с этим идти в учреждение, не просто к адвокату. Нельзя доверять одному адвокату. Пойди в отделение банка, отвечающее за оформление доверенностей, действительно хорошего банка. Ты можешь организовать все так, как ты этого хочешь, чтобы доверенность была оформлена на пожизненное пользование.
– Например, конкретно для библиотеки монастыря? Епископ хочет наложить свою лапу на библиотеку и перевести ее в Сан-Марко. Если доход с имущества пошел бы на заботу о библиотеке и ее ремонт…
– Ты можешь оформить специальный фонд. Если хочешь, ты можешь устроить так, что первого числа месяца ей доставят сумму в наличных.
– Мешок полный лир? Это должна быть довольно большая сумка.
– Вот что мне надо было сделать для вас, моих девочек, – открыть трастовые фонды. Я всегда собирался сделать это, но… кто мог подумать в пятидесятом году, что через десять лет я стану банкротом? У меня было триста тысяч свободных, и я не знал, что с ними делать. К сегодняшнему дню, за шестнадцать лет, ты же знаешь, что вклады увеличиваются через семь лет на семь процентов? Сто тысяч, и это было сейчас целых четыреста тысяч. Ты была бы обеспечена. Тебе не пришлось бы переживать насчет работы.
Я увидела, как две женщины втиснулись в другую телефонную будку, и подумала, что это Рут и Иоланда. Я посмотрела на большие часы на стене – я была на телефоне три минуты.
– Папа, я не беспокоюсь.
– А, черт с ним.
– Ты знаешь, папа…
– Говорят, что лучше не работать. Я не знаю.
Я до сих пор помню, как папа проявлял свою волю, раз в год. Один раз. Мэг, затем Молли, потом я.
– Но что эти монахини, делают? Что они пытаются сделать? Разве они не должны быть бедными?
– Монахини-певчие служат службу каждый день.
– Службу?
– Это целая серия служб в течение дня. Молитвы.
– И все?
– Есть обслуживающие сестры, которые проводят больше времени за работой.
– Ты когда-нибудь думала попробовать это?
– Не совсем, но это хорошее место.
– Почему бы тебе не приехать в Техас и не жить со мной?
В своем воображении я видела, как он сидел на краю кровати, наклонившись вперед.
– Забудь про монахинь на минуту. У них все получалось по крайней мере уже много сотен лет. У них все получится и сейчас. С четвертью миллиона долларов нам не пришлось бы занимать денег. Мы смогли бы начать все с чистого листа. Никаких кредиторов. Мы сумели бы пережить плохой год, который, я надеюсь на Господа, нам не придется пережить, но тебе стоит подумать об этих вещах. Я думаю о них. Что, если?… Что если?… Что если?… Корневая гниль, червоточины, солнечные ожоги, пожухлость, комиссия водного урегулирования… – Список мне был знаком по его письмам. – Если ты не готов получать воду, когда подошла твоя очередь, – бац, и все. У меня нет подружки. И мне одиноко. Но если бы ты была здесь, все было бы хорошо. И Миссион хорошее место. Ты могла бы познакомиться с людьми. Здесь есть публичная библиотека. Может быть, ты получила бы там работу. И для собак тут прекрасное место. Им здесь очень нравится. Они могут бегать на воле. И мы могли бы построить дом на высоком берегу реки, чтобы ты смотрела вниз на реку. Я не говорил тебе про реку, да? – Он говорил, но хотел сказать еще раз. – То есть я говорил тебе о реке, но не говорил о радиопередаче, которую слышал вчера вечером. Группа фундаменталистов думала, что Второе Пришествие должно произойти на закате в Иерусалиме. Это было в одиннадцать пятнадцать по техасскому времени. Около одиннадцати часов я сказал агенту по недвижимости, что мне надо отлить, и пошел вверх на холм, просто, чтобы подумать. Я не имею в виду, что действительно поверил про Второе Пришествие, но я хотел побыть минутку один. Я пошел наверх, и внизу была река. Она на карте, Марго, Рио-Гранде. Жаль, что ты ее не видела. Я подумал, что это река Иордан, Земля обетованная. Тебе не надо решать прямо сейчас, но ты подумай. По крайней мере рассмотри этот вариант. С монахинями все будет в порядке. Господь Бог позаботится о них, но кто позаботится о нас, если не мы сами?
Я чувствовала, что краснею, как всегда краснею, когда кто-то предлагает мне нечто как гром среди ясного неба. Я не могла говорить. Не могла пошевелиться. Не могла думать. Я притворилась, что не понимаю, и затем сказала первое, что пришло в голову:
– Папа, ты не должен был уезжать из Чикаго. Это было единственное место, которое я когда-либо называла домом.
Я намеренно хотела ранить его, и я знала, что мне это удалось, потому что он надолго замолчал. Я наблюдала, как секундная стрелка поедает минуты. Это будет дорогой телефонный звонок.
В то утро, когда умерла мама, папа просто сидел на краю постели, обхватив голову руками и ожидая, когда придет доктор. Сейчас я представила, что он сидит так же, на краю постели, с толстыми плоскими сосками, как будто кто-то вырезал их из кусочка ветчины дыроколом, резинка на трусах ослабла… В ожидании. Как только я ни старалась, я не могла себе представить Техас. Река, гора, обрыв – все это для меня было пустым звуком. Даже собаки. Бруно и Саски. Что теперь будет с нами? Я хотела позвонить Мэг и Молли, однако мысль о собаках перевернула меня. У меня были претензии к отцу, но я забыла о собаках, забыла, как счастливы они были видеть меня, когда я вернулась из Италии, после того как мама заболела.
– Марго, – наконец сказал он, – ты думаешь, мне это было легко – продать наш дом? Ты думаешь, я сделал это назло тебе? Я повесил объявление ПРОДАЕТСЯ вроде как в шутку. Мэг и Дэн говорили, что поедут на Рождество в Милуоки; у Молли сломалась машина, и она собиралась остаться в Анн-Арборе со своим бойфрендом; ты была в Италии; ты не звонила, до самого вечера накануне Рождества. Я повесил объявление, чтобы дать возможность твоим сестрам задуматься, а затем я сам задумался над этим, когда вышел на улицу, чтобы снять его. Я понял, что настало время двигаться дальше. Я не знаю, откуда я это знал, но я знал. Вот тогда ты позвонила, прямо вслед за этим. Я сидел за кухонным столом и заполнял рождественские чулки. Ты сказала, что влюблена, и я был счастлив за тебя, хотя он и был женатым человеком. Я с тех пор почти ничего не слышал от тебя.
Теперь была моя очередь замолчать, видеть, как падает снег, в то время как он прибивает табличку о продаже к круглому столбу на porte-cochere, смотреть на Рио-Гранде, пока он отливает на вершине холма. Я всегда знала и любила его как моего отца, но я никогда не знала и не любила его как мужчину, кого-то со своим собственным распорядком дня, своими планами, своим будущим, о котором он должен заботиться сам. Где бы он ни был, это все равно было то место, где, когда я вынуждена буду туда вернуться, меня обязательно примут. Но я знала, что не собираюсь ехать туда. Ни сейчас, ни потом, ни чтобы остаться, ни даже с обратным билетом в сумке.
– Ты все eine влюблена? – спросил он.
– Уже нет, – сказала я.
– Он вернулся к жене?
– Да.
– Мне жаль.
– Ничего, папа. Все в порядке. Но мне жаль, что я сказала то, что сказала. Я не очень хорошо подумала.
– Ничего, все в порядке.
– У тебя неприятности, папа? Насколько это серьезно?
Что было тяжелее всего – это то, что он впервые за все время попросил меня о чем-то, что ему было очень нужно. И впервые за все время у меня было то, что ему нужно. И я не могла ему это дать.
– Нет, – сказал он, – не очень серьезно, если все резко не станет хуже.
В тот день мы с Тони занялись любовью первый раз – в моем номере в отеле. Наше воображение разожгла продажа Аретино, а наши тела – долгая, медленная к этому дорога. Ну, медленная по современным стандартам. Кто знает, какие эротические вершины мы смогли бы покорить, если бы не госпожа Хоуль, которая стучала в дверь каждые пять минут.
– Ваш посетитель уже ушел?
– Нет еще, – говорила я, стараясь дать ей понять тоном своего голоса, что мы с Тони бьемся над кроссвордом в «Таймс».
– Извини, – шептал Тони.
– Это не твоя вина.
Это был сизифов труд – катить мяч нашего удовольствия вверх по склону только для того, чтобы он опять скатился вниз после стук-стук-стук госпожи Хоуль.
– Нет еще, госпожа Хоуль.
Наконец-то мы добрались до вершины, как раз когда госпожа Хоуль принялась стучать в дверь в шестой или седьмой раз:
– Ваш посетитель уже ушел?
Я не смогла до конца сдержать крик экстаза, но изо всех сил постаралась скрыть его под итальянской речью.
– La sua voluntade – невнятно произнесла я, – nostra pace.
– Что вы говорите?
– На все воля Божия, госпожа Хоуль. На все воля Божия. А теперь не оставите ли вы нас в покое на несколько минут? Мой посетитель скоро уходит.
Было около четырех часов, когда мы пересекали улицу, направляясь к Британскому музею. Это был мой последний шанс увидеть мраморные статуи Элджина. Шел мелкий дождь, так что мы арендовали зонты на стойке в фойе музея. Госпожи Хоуль поблизости не было видно. У нас у обоих были небольшие проблемы с желудком (слишком много острого карри), и пока мы сориентировались в музее, было пора идти в туалет. Я упоминаю об этом только потому, что в женской комнате, переделанной из мужской (там остался ряд писсуаров), был паркетный пол и самые широкие унитазы, какие я когда-либо видела. Я с трудом доставала от одного края до другого.
