Эдуард Тополь - Любожид
Но и лобовые, в кабинете, атаки любовников-дилетантов, и профессиональные попытки завязать с Седой якобы случайное знакомство в метро или на улице потерпели полное фиаско. Седа не клевала ни на приглашения в театр «Ромэн», ни на эстрадный концерт Аркадия Райкина, ни даже на премьеру «Сладкой жизни» Феллини в Доме кино. Она не реагировала на пронзительные взгляды, на юмор, на армяно-французскую внешность и даже на роскошные усы богатыря грузина.
Всех, кто подкатывал к ней с флиртом, Седа мгновенно остужала презрительным взглядом своих узеньких рысьих глазок и несколькими непечатными выражениями из лагерного лексикона. Обычно эти выражения носили характер крайне обидный для мужской гордости, и после такого грубого отпора как любители, так и профессионалы приходили к одному и тому же короткому заключению: «Ну ее на…»
Но ехать-то надо!
Десятки людей – и каких людей! – уже имея на руках заветные разрешения из ОВИРа, вместо того чтобы уже-таки заняться бизнесом в Тель-Авиве, или гулять по чистым улицам Вены, или загорать на солнечных итальянских пляжах Остии и Ладисполя, были ради отсрочки отъезда вынуждены лежать в советских больницах с фиктивными воспалениями легких, липовыми микро- и макроинсультами, самопальной желтухой и поддельной кровью в моче. И главное, без всякой надежды на выздоровление!
Майор Седа Ашидова, маленькая, весом в сорок пять килограммов татарка, или, как образно выражались некоторые заинтересованные лица, «п…а с погонами», вдруг сделала то, что не смогли сделать самые злостные ястребы в Политбюро КПСС, – осадила эмиграцию. Не остановила, конечно, нет, но, закупорив московскую грузовую таможню, резко снизила количество выезжающих.
Безусловно, чуть не с самого начала кем-то было высказано подозрение, что, поскольку Седа была начальницей женского лагеря, то она скорей всего лесбиянка. И к Седе на пробу были подосланы несколько баб самого разного калибра и профиля. Но и эту породу женщин Седа в силу своей прежней должности распознала с первого взгляда и выставила из своего кабинета с выражениями еще более звучными, чем при общении с мужчинами.
И тогда догадались: «Седа – целка!»
И стон пошел по кругам еврейской эмиграции.
– Слушайте, что может быть страшней девственницы – майора КГБ? – причитали одни.
– Чтоб у нее там не только засохло, чтоб у нее там кол вырос! – говорили другие.
Но что бы и кто бы ни говорил – это не имело никакого практического значения.
Седа Ашидова на посту начальника московской городской таможни стала не только костью в горле еврейской эмиграции.
Она стала национальным вызовом.
Или еще одним испытанием, которое Бог послал всем евреям России.
Но так же щедро, как Он посылает нам испытания, так, надо отдать Ему должное, Он порой дарует и избавления от них.
На этот раз избавление ввалилось в кабинет Седы шумной толпой лилипутов из единственного в Европе профессионального театра лилипутов «Мечта», состоявшего на балансе Московской филармонии. Будучи людьми наглыми и беспардонными (и превосходящими в этом и евреев, и цыган, вмеcте взятых), лилипуты вломились в кабинет Седы не только не постучав, но даже не поздоровавшись. И немедленно устроили дикий тарарам и представление:
– Не пускай его!
– Останови его!
– Сделай что-нибудь, чтобы он не уехал!…
Одна лилипутка, удивительно похожая на диснеевскую Белоснежку, взобралась на письменный стол Седы и, скрестив свои ножки в мини-юбке, зашептала Седе на ухо:
– Я подложила ему в багаж бриллианты. В коробку с зубным порошком. Конечно, не настоящие, но ты можешь сказать, что настоящие, и задержать его за провоз контрабанды. Ну пожалуйста! Что тебе стоит! Мы же погибнем без него!…
А в это время кто-то из лилипутов играл на скрипке что-то щемяще-жалостливое, еще кто-то ходил на руках по подоконнику и кричал: «Если он уедет, я свалюсь за окно!» – а трое плачущих пигмеев бесцеремонно уселись в углу кабинета прямо на пол, открыли бутылку вина «Кахетинское» и, размазывая слезы по щекам, стали пить по очереди прямо из горлышка.
Седа растерялась. Впервые в жизни она имела дело с людьми, которые были не выше ее ростом, а почти в два раза ниже. И к тому же эти полудети не просили ее пропустить чей-то багаж, а наоборот, просили задержать…
– Кого задержать?… Кто вы такие?… – растерянно спрашивала Седа.
– Нашего директора! – всхлипывая, сказала ей крохотная Белоснежка, сидевшая перед ней на письменном столе. – Мы артисты театра «Мечта». Единственный в Европе профессиональный театр лилипутов! Он создал этот театр, он собрал нас со всей страны, а теперь уезжает! – И лилипутка опять зарыдала, смешно утирая крупные слезы своим крохотным, кукольным кулачком.
– А что? – осторожно спросила Седа. – Он еврей?
Она никогда не думала, что и среди лилипутов есть евреи. Но с другой стороны, почему бы и нет?
– Ну конечно, он еврей! – сказал сбоку какой-то смазливый гномик, похожий на принца. Даже в цилиндре он был не выше письменного стола. – Кто еще может додуматься назвать «Мечтой» театр лилипутов? И поставить в нем «Анну Каренину»!
– У нас были аншлаги даже в Англии! – сказала Белоснежка. – Пожалуйста, не выпускай его! Ну что тебе стоит? Он же негодяй – до сегодняшнего дня ничего не говорил нам о своем отъезде!
– Если он уедет – нас закроют! – с трагическим пафосом пробасил плотный коротышка в красном бархатном камзоле и фетровой шляпе с пером, и все лилипуты зарыдали уже просто хором.
«Ну, в конце концов, – подумала Седа, – я могу и задержать им какого-то лилипута дней на десять. Но ведь не больше…»
– Ну хорошо, допустим, я задержу его на пару недель, – сказала она, улыбнувшись, кажется, впервые в жизни. – Но вам же это не поможет!
– Поможет! Поможет! – разом закричали все двадцать лилипутов, бросая в воздух цилиндры и шляпы, подпрыгивая и крутя сальто в воздухе. – Потом мы его еще уговорим! А потом зарплату получим! А потом поедем на гастроли в Монголию – он оттуда не сможет уехать!
Седа смотрела на их наивную и неподдельную радость, улыбалась и даже не стирала губную помаду, которой перемазала ей щеки благодарная Белоснежка. Конечно, она задержит этим детям их директора. Раз в жизни она может позволить себе быть и помягче. Тем более не к каким-то уголовникам или жидам, а к лилипутам.
– Хорошо… – сказала Седа и уже начала подниматься со своего кресла, когда дверь в ее кабинет снова распахнулась настежь и вошел некто совершенно неправдоподобный-двухметроворостый красавец в длиннополом черном кожаном пальто, белом шарфе, белых лайковых перчатках и с вдохновенным лицом Мефистофеля.
– Эт-т-то что еще такое?! – громко и строго сказал он лилипутам, которые разом замолкли при его появлении. – Это что за балаган вы тут устроили, а? Немедленно извинитесь перед товарищем! – И Седе, вскользь: – Не знаю, простите, как ваша фамилия. Но это такие дети! – И снова лилипутам, точнее Белоснежке: – Матильда! Ну-ка, поди сюда! Иди, иди, бесстыдница!
Белоснежка-Матильда встала на письменном столе Седы и по этому столу приблизилась, потупив глаза, к двухметровому гиганту. Даже стоя на столе, она едва доставала головой до бриллиантовой застежки на его поразительно красивом галстуке.
А гигант извлек из кармана своего кожаного пальто круглую картонную коробку с зубным порошком «Свежесть», брезгливо открыл ее своими длинными пальцами в лайковых перчатках и спросил у Матильды:
– Что это такое?
В зубном порошке тускло поблескивали фальшивые театральные бриллианты.
– Я тебя спрашиваю, Матильда! – сказал гигант своим сочным баритоном. – Что – это – такое? Ты когда-нибудь видела, чтобы я пользовался зубным порошком отечественного производства? И вообще, вы что, господа, в тюрьму решили меня посадить?
– Мы не хотим, чтобы ты уезжал, – тихо, при общем унынии лилипутов произнесла Матильда. – Мы тебя любим.
– Да! Да! – тут же зашумели лилипуты. – Мы любим тебя! А ты уезжаешь! Как мы будем без тебя жить?
Седа смотрела на них во все глаза. А еще точнее – на гиганта в кожаном пальто. Впервые в жизни она видела такого мужчину, а если быть предельно точным, впервые в жизни она расслабилась или, как говорят в боксе, открылась. И надо же было случиться, чтобы именно в тот момент, когда Седа открылась, в её кабинет зашел не какой-нибудь очередной ташкентский Кацман, а он – Вениамин Матвеевич Брускин!
Матильда повернулась к Седе и сказала шепотом, как в театре:
– Помни, ты обещала!
Но Матильда могла и не напоминать Седе о ее обещании.
Господи, что мы знаем о женских сердцах? Даже Ты, Великий, не подозревал, какие сюрпризы преподнесет Тебе самая первая женщина, произведенная Тобой из ребра Адама.
