М. Стедман - Свет в океане
— Смотри, видишь кукабарру? Как будто она улыбается, правда?
Девочка не обратила на птицу никакого внимания, пока та вдруг не разразилась громким криком, будто захлебывалась от смеха. Остановившись в изумлении, малышка принялась разглядывать птицу, которую никогда не видела так близко. Снова раздался громкий хохот.
— Она смеется. Наверное, ты ей понравилась, — сказала Ханна. — А может, предвещает дождь. Кукабарры всегда хохочут перед дождем. А ты можешь повторить? Вот так? — И она очень похоже сымитировала крик птицы, чему ее научила мать много лет назад. — Давай, попробуй!
У девочки ничего не вышло.
— Я буду чайкой! — заявила она и издала пронзительный крик, практически неотличимый от тех, что издают эти птицы, которых она знала лучше всего. — Теперь ты попробуй!
После нескольких неудачных попыток Ханна со смехом признала свое поражение.
— Ты должна обязательно научить меня, родная, — сказала она, и они продолжили путь.
На пристани Том вспоминал свой первый день в Партагезе. И последний. И как в период между ними Фицджеральду и Наккею удалось переквалифицировать предъявленные Спрэггом обвинения на менее тяжкие, а то и вовсе их снять. Адвокат убедительно доказал несостоятельность обвинения в похищении ребенка, что повлекло за собой снятие и других связанных с этим обвинений. Признание Томом своей вины в административных нарушениях могло повлечь за собой суровый приговор даже на суде в Партагезе, не говоря уже об Албани, не выступи в защиту обвиняемых Ханна, настаивавшая на снисхождении. Да и тюремный режим в Банбери был намного мягче, чем во Фримантле или Албани.
Наблюдая, как опускавшееся солнце растворялось в водной глади, Том ощущал, как глубоко в его жизнь вошел Янус. Он ловил себя на мысли, что до сих пор с наступлением вечера невольно готовился подняться по сотням ступенек и зажечь маяк. А вместо этого сидел на причале и провожал взглядом чаек, паривших над морской зыбью.
Он думал о мире, который продолжал жить своей обычной жизнью, даже не заметив его отсутствия. Люси, наверное, уже уложили спать. Он представлял ее личико, такое беззащитное во сне. Интересно, как она теперь выглядела? Снились ли ей сны о Янусе? Скучала ли по маяку? Он думал и об Изабель, о том, как она лежала на узкой железной кровати и оплакивала свою дочь и прежнюю жизнь.
Время исцелит ее. Он обещал ей. Обещал себе. Она обязательно поправится.
Поезд до Албани отходил через час. Он дождется, когда стемнеет, и пройдет на станцию через город.
Через несколько недель Том с Изабель сидели на чугунной скамье в саду частной лечебницы. Розовые циннии уже отцвели, и теперь их цветы подернул коричневый налет, похожий на ржавчину. По листьям астр ползали улитки, а лепестки сорвал и унес куда-то вдаль южный ветер.
— Я рада, что ты не такой худой, как был, Том. Когда я тебя тогда увидела, ты выглядел просто ужасно! Как ты? — В голосе Изабель звучало участие и какая-то обреченность.
— Не волнуйся за меня. Сейчас нам надо подумать о тебе. — Он увидел, как на скамейку сел сверчок и принялся стрекотать. — Врачи говорят, что тебя можно забрать, как только ты захочешь, Изз.
Она опустила голову и намотала на палец прядь волос за ухом.
— Нельзя вернуться в прошлое. Нельзя изменить то, что сделано, через что мы оба прошли, — сказала она.
Том не сводил с нее пристального взгляда, но она отвела глаза и прошептала:
— И к тому же разве что-то осталось?
— Осталось от чего?
— От всего. От… нашей жизни.
— В Маячную службу мы вернуться не можем, если ты об этом.
Изабель вздохнула:
— Я не об этом, Том. — Притянув к себе ветку жимолости со стены, она принялась ее разглядывать. Потом сорвала цветок и стала выдергивать лепестки, которые падали на юбку, превращая ее в разноцветное мозаичное панно. — Потерять Люси — это все равно что лишиться части тела. Как после ампутации. Даже не знаю, как выразить словами…
— Слова тут не важны. — Он хотел взять ее за руку, но она отстранилась.
— Скажи мне, что чувствуешь то же самое.
— Разве от этого тебе станет легче, Изз?
Она собрала лепестки в аккуратную кучку.
— Ты не понимаешь, о чем я говорю, так ведь?
Он нахмурился, подбирая слова, и она перевела взгляд на огромное кучевое облако, надвигавшееся на солнце.
— Знаешь, до тебя очень трудно достучаться. Живя с тобой, я иногда чувствовала себя такой одинокой.
Помолчав, он спросил:
— Что ты хочешь от меня услышать, Иззи?
— Я хотела, чтобы мы были счастливы. Мы все. Люси удалось преодолеть тот барьер, которым ты оградил свой внутренний мир. Ты начал оттаивать, и это было так замечательно! — После долгой паузы выражение лица ее вдруг изменилось от горьких воспоминаний. — Все это время я понятия не имела, что ты сделал! И каждый раз, когда ты ко мне прикасался, каждый раз, когда… У меня и в мыслях не было, что ты что-то скрываешь!
— Я пытался поговорить об этом, Изз. Но ты не хотела ничего слушать.
Она вскочила на ноги, и лепестки посыпались на землю.
— Я хотела сделать тебе больно, Том. Больно так, как ты сделал мне! Ты это понимаешь? Я хотела отомстить! Неужели тебе нечего сказать на это?!
— Я знаю, милая, знаю. Но это все в прошлом.
— Так ты прощаешь меня? Вот так все просто? Как будто ничего и не было?
— А что мне остается делать? Ты же моя жена, Изабель.
— То есть крест, который придется нести…
— Я хочу сказать, что обещал провести с тобой всю жизнь. И я хочу провести свою жизнь с тобой, Изз. Я понял, что будущее есть только у тех, кто не пытается изменить прошлое.
Она отвернулась и сорвала несколько цветков жимолости.
— Что мы станем делать? Как будем жить? Я не могу каждый день общаться с тобой и продолжать ненавидеть за то, что ты сделал. И еще стыдиться себя!
— Нет, любимая, не можешь.
— Все разрушено. Ничего нельзя исправить.
Том взял ее руку в свою.
— Мы постараемся наладить свою жизнь. Другого нам не дано. Нужно научиться жить с тем, что есть.
Она задумчиво встала и пошла по дорожке, оставив Тома сидеть на скамейке. Обойдя сад, она вернулась.
— Я не могу ехать обратно в Партагез. Он теперь для меня чужой. — Покачав головой, она взглянула на облако. — Я не знаю, где и кому я теперь не чужая.
Том поднялся и взял ее за локоть.
— Мы с тобой семья, Изз, и должны обязательно быть вместе. И не важно, где именно.
— Ты по-прежнему так считаешь, Том?
Она рассеянно перебирала листья на побеге жимолости. Том сорвал сочное соцветие.
— В детстве мы их ели. А вы?
— Ты не шутишь?
Он чуть придавил зубами основание цветка и высосал каплю нектара.
— Тут совсем мало, но попробовать точно стоит.
Сорвав новый цветок, Том поднес его к губам жены.
Глава 37
Хоуптаун, 28 августа 1950 года
Сейчас в Хоуптауне мало что интересного, если не считать длинной пристани, которая помнит славные времена, когда город служил главным портом золотых приисков. Сам порт был закрыт в 1936 году, через несколько лет после того, как туда переехали Том и Изабель. Брат Тома Сесил пережил отца всего на пару лет, и когда он умер, оставленных денег хватило на покупку фермы неподалеку от города. По местным меркам их владения были довольно скромными, но все равно захватывали несколько миль побережья. Дом стоял на небольшом возвышении, за которым начинался пологий спуск к пляжу. Они жили тихо, иногда выезжали в город, а управляться с фермой им помогали наемные рабочие.
Хоуптаун расположен на берегу широкой бухты в четырехстах милях к востоку от Партагеза — достаточно далеко, чтобы не встретить знакомых оттуда, и в то же время достаточно близко, чтобы родители Изабель могли приезжать к ним на Рождество, что они и делали до самой своей смерти. Том и Ральф изредка переписывались, обмениваясь обычными короткими письмами, но все равно очень для обоих важными. После смерти Хильды дочь Ральфа переехала с семьей в его небольшой дом и заботливо ухаживала за отцом, здоровье которого в старости сильно пошатнулось. Когда Блюи женился на Китти Келли, Том с Изабель послали подарок, но на свадьбу не поехали. Партагез ни Том, ни Изабель больше не посещали ни разу.
Почти двадцать лет их жизнь текла мирно и размеренно, напоминая тихую реку, со временем лишь углублявшую свое русло.
Слышался бой часов. Пора отправляться в путь. Теперь до города с его скоростными шоссе можно добраться совсем быстро, не то что в прежние времена, когда они только приехали. Завязывая галстук, Том краем глаза заметил незнакомца с седыми волосами и понял, что видит в зеркале свое отражение. Костюм на нем сидел мешковато, а воротник рубашки был явно велик для торчащей из него шеи.
