Ирина Потанина - Русская красавица. Анатомия текста
— А вот и не метко! — это он, я так полагаю, и про язвительность мою и про последующее подлизывание. — Прибыли меня абсолютно тогда не интересовали. То есть я брал, конечно, свою долю, и прижал бы каждого, кто б осмелился ее у меня отобрать. Но не из корысти, а от принципа. Мне всегда был важен сам процесс. Это потрясающе здорово, взять обычного, ну, разве что немного выдающегося талантами человека, подкрепить обычным, ну, разве что, немного выдающимся заработками, спонсором и из этого ничего вдруг устроить настоящий ажиотаж, суматоху, нежданные прибыли и всеобщую одержимость. Люблю воплощать в жизнь красивые сложные проекты. Это громадный, ни с чем не сравнимый кайф!
— Прямо таки ни с чем? — изгибаюсь, многозначительно протискиваясь бедрами под его лежащую на постели руку… Не отреагирует — обижусь! И категорически не буду развивать дальнейшую инициативу… Работоголик хренов!
— Ну, разве что с одной вещью… — взгляд Артура затуманивается, то ли действительно от желания, то ли направленный железным логическим доводом: перед ним живая, жаждущая женщина, и не ответить на ее призыв означает в лучшем случае полный разрыв, а в худшем — дикий скандал. — Ну, то есть, не вещью, ну, то есть процессом, а точнее процессом, связанным с вполне конкретной особой, ну, то есть м-м-м-м…
Терпеть не могу всю эту болтологию. От других, конечно, приятно слышать было, а от Артура — доки технологий и всевозможных психологический премудростей — как-то не слушается. Постоянно подозреваю, что он специально это говорит, руководствуясь строгими расчетами и знанием женской психики. Нормальных мужчин нормальные женщины любят поначалу ушами, я же, как ни вызывающе это смотрится, сразу задействую другие органы.
* * *Пса звали Гав, он был обожаем Людмилой и, конечно же, считался пуделем.
— По крайней мере, процентов на семьдесят, — сообщает Людмила не без иронии. — Ветеринар, к которому Гав водил меня сегодня, громко сокрушался, что у такой хозяйки и вдруг нечистокровная порода… Пришлось объяснить, что выбирают — мужей или друзей для корысти, а любимых и родных дает судьба. Ветеринар проникся…
Гав смиренно возлегает возле балкона, всем своим видом демонстрируя озабоченность. Прививки ему явно не понравились. Да и в кабинете он чувствует себя совершенно лишним.
— Потерпи, — подбадриваем его мы с Людмилой, — Сейчас дядя Миша приедет и увезет тебя домой. Он уже пять минут, как выехал. Правда, он ездит так осторожно, что добираться будет невесть сколько…
Мы с Людмилой сегодня большие бездельницы. План срывается, впору хвататься за головы, а мы — не в состоянии. То есть не настоящий план, разумеется, не а тот, что для отчетности. «Авось пронесет», — думаем, — «Авось Лиличка сегодня в тексты заглядывать не захочет…» Вообще-то мы намеренно пишем страшную нудотину, чтобы Лиличке ее вычитывать впредь не хотелось. Тоже, между прочим, искусство: написать так, чтоб формально придраться было не к чему, чтоб забраковать вещь не хотелось, но и изучать ее дальше тоже желание бы исчезло. Людмила в подобных делах большой ас, потому как училась в аспирантуре в советское время, да еще и работала в институте филологом. Но и у нее бывает апатия.
— Не могу! Надо расклинить мозги. Давай в шахматы?
Встречаю ее предложение радостью, потому как и самой требуется пауза. В своей работе я как раз дошла до описания первого дня работы у Лилички. Записи о настоящем времени веду постоянно, с того момента, как обрела серьезные подозрения о Лиличкиной нечестности, с того дня, как подслушала их с Геннадием разговор о сорванном Мариной эфире. Это хорошо, это существенно экономит время написания. А вот о начале работы, о тех временах, когда ничего еще не фиксировала, писать не так легко. Приходится вспоминать, выкапывать, отрывать вымысел моей испорченной страстью к сюжетам памяти от событий, происходивших в действительности…
В общем, отзываюсь на призыв поиграть с большим энтузиазмом.
Тем более, что играть с Людмилой — сплошное удовольствие. Равно как и работать, и общаться и даже просто сидеть в одном кабинете, в четыре руки выстукивая дробь на клавиатурах. Людмила — хорошая. Я — плохая. Я вру Артуру…. Беспрерывно вру и пытаюсь урвать себе еще хоть денечек нашей сомнительной идиллии.
— Перестань, — утешала меня Людмила совсем недавно, — Твои угрызения смешны. Они уместны только в том случае, если Артур сам говорит тебе всю правду! А я в этом сомневаюсь. Не тот человек, не те привычки….
— Ох, ну, конечно он говорит мне правду! — я бросилась оправдывать его, сама поражаясь своей горячности. — Конечно всю правду. У нас не те отношения, чтобы замалчивать… Слишком близкие. Любая фальшь сразу чувствуется…
— Но ты ведь замалчиваешь!
— На то я и профессиональная актриса. Хоть и бывшая, — увы, утешения не помогали, совесть моя оставалась безнадежно больной…
— Отдыхаете? — как обычно, без стука в кабинет, слегка покачиваясь, вплывает Лиличка. Выглядит она ужасно. То ли заболела, то ли дебоширила всю ночь… — Я с такими ребятами познакомилась! — шепчет мне украдкой, хотя прекрасно понимает, что Людмиле все слышно. — Сафо, ты обзавидуешься! Так что у меня теперь тоже — новые друзья. И большие интеллектуалы, между прочим! — странно, от нее совсем не пахнет спиртным. Ощущение, что она под воздействием какой-то наркоты. Неужели? Мудрая Лиличка, сильная Лиличка, обожающая себя Лиличка и вдруг пошла на такое саморазрушение…
— По-моему, она всерьез тебя ревнует и скучает без тебя, — скажет Людмила несколько позже. — Она ведь, по сути, очень одинока. Может, она и впрямь считала тебя близкой подругой…
— Близким подругам не врут, и не вынуждают их быть лгуньями. Близкими подругами не торгуют и не оттачивают на них свои навыки кукольника, управляющего марионетками… — на самом деле, я и сама уже переживаю за Лиличку, но отступать — права не имею, потому стану настраивать себя на жесткость и бескомпромиссность.
— Кто как, кто как, — покачает головой Людмила, а потом посоветует важное: — Не бросай ее сейчас. Это и жестоко и не выгодно. Нам ведь важно не вызвать подозрений, да?
Я пойму, что она права и тут же отправлюсь к Лиличке чинить перемирие. И даже повод довольно честный найду, и даже ничуть не покривлю душой, говоря:
— Лиль, ты извини, что вмешиваюсь, но мне совершенно не нравится, как ты выглядишь. Что это за друзья такие, от которых возвращаешься в таком состоянии?
Брови Лилички удивленно метнутся вверх, она завернет нечто язвительное о том, что меня это вообще вряд ли может касаться. Но потом сменит гнев на милость, загадочно заулыбается, пригласит меня вечером «посидеть, как в былые добрые времена». Я не откажусь, и видимость контакта снова наладится…
Но все это будет чуть позже, пока же мы с Людмилой сидим по обе стороны от шахматной доски, а Лиличка покачивается надо мной и громко шепчет свои претензии:
— Что-то не наблюдаю у вас напряженной работы. Положим, мне все равно, я сужу по выработке, — Лиличка кивает на ползущие из принтера Людмилины наработки.
Господи, это ж додуматься только, называть рукопись «выработкой»! И ведь знает же, что может задеть этим автора. Знает, и специально все это подстраивает. К счастью, к этой рукописи ни у меня, ни у Люды не имеется никакого благоговейного отношения.
— Я сужу по количеству продукции, — повторяется Лиличка, — И оно меня пока устраивает. Но что будет, если зайдет Геннадий? Как я объясню ему, почему вы средь рабочего дня вдруг затеяли игру. Подставляете меня, дамочки, подставляете…
— Больше не станем, — вру я, не совсем удачно скрывая напряжение. — Это мы в счет обеденного перерыва. Того, который три дня уже у нас из-за объема работ отсутствует! — как в детском саду, честное слово! Наблюдает, церберит, контролирует. И главное, что? Вовсе не «продукт», выходящий из принтера, а количество этого самого продукта, да еще нашу постоянную занятость. По Лиличкиному выходит, что хороший текстовик — это дятел. Все, как ей хочется. И нос сует только в сторону своего дерева, и стучит безостановочно…
— Хорошо, — нарочно не замечая моего раздражения, тянет Лиличка. — Пусть будет в счет обеденного. Тогда у вас есть еще два перерыва времени… Эх, Сафо, на все ты найдешь аргумент и оправдание. Твою бы ушлость, да в нужное русло… — и тут же, не дожидаясь моего возмущения по поводу «ушлости», направляется к выходу. — Эх, пойду, что ли, гляну, как у вас тут все складывается… — по дороге она забирает стопку бумаг из принтера и одобряюще хмыкает, прикидывая количество листов.
— А! Вашу мать! Какого черта ЭТО тут делает?! — верещит, спустя миг. У Гава, у обычно мирного, безобидного Гава сработал инстинкт. Мало того, что на вверенной ему территории находился некто неприятный, так он еще и попытался унести что-то хозяйское… Гав подскочил и — совсем не больно, но грозно тяфкая, — цапнул Лиличку за лодыжку.
