Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2002
А С. Смирнов хвастался в те же годы:
Рядовой гражданин… А в наличииЕсть советская власть у меня,И партийных заданий величие,И дорога, и цель, и броня.И страна — где в почете работники,И священное чувство одно, —Что со мной,Как на первом субботнике,Сам ИльичПоднимает бревно.
Проклятый вопрос счастья человеческого, тысячелетьями мучивший недовольных, в то время решался просто: «Эй, товарищ! / Хочешь быть счастливым? / Хочешь жить сегодня в коммунизме? / Если хочешь быть счастливым — будь им! / Хочешь в коммунизме жить — / живи!» (Н. Бялосинская).
Странное все же дело — слово. Гигантские холсты соцреалистов, многие сооружения советских архитекторов воспринимаются ныне как, собственно, некий мировоззренческий и эстетический кич, который даже забавен, а то и вызывает некоторое уважение за свою добросовестную ремесленность. Не то — поэзия. Здесь невозможен, оказывается, некий эквивалент Иогансону или Посохину: слово сакральней камня и краски и не выдерживает идеологических профанаций. Тут мало ремесленного умения, даже и мастерства: энергию высшего задания, вдохновения ничем не заменишь. И омертвение души тут сразу же налицо.
Кроме того, развитие настоящего стихотворения всегда неожиданность, никогда не знаешь, что в итоге получится. Советский же стихотворец ангажирован «заказом» еще на уровне замысла. Заказ этот может быть персонально не сформулирован, четко не обозначен — но автор хорошо понимает, чего от него хотят, и — по молчаливой договоренности, трусости, конформизму — никогда не преподнесет никаких сюрпризов. Он — винтик идеологической пропаганды и в качестве такового функционирует. Он не знает, что такое свободный полет фантазии, воображения. «Куда ж нам плыть?» — это не про него. Душа его не «стесняется лирическим волненьем» — он садится за стол, рассчитав, о чем сегодня напишет. В виршах своих он порой ерепенится, грозит какому-нибудь дежурному противнику, но стоит на него цыкнуть, погрозить пальцем, как сразу стушуется и скукожится. Были в соцреализме свои патриоты, даже свои западники и новаторы — но все они одним мирром мазаны: все они подневольная идеологическая челядь. Просто одних власть держала на более длинном поводке, других — на совсем коротком. Одни ездили, например, представительствовать в капстраны, другие лишь в соц. А третьи и вовсе сидели дома, дарование их было столь мизерным, что годились они уж совсем только для внутреннего пользования, пили тут водку и, выпив, слегка базланили. Но даже и такую судьбу вполне можно считать халявной.
Тексты «Уткоречи» исчерпываются еще во время пробега по ним глазами. Да они и не рассчитаны, впрочем, на медленное прочтение или на перечитку. Потому как отсутствует в них интонационный нюанс, оттенок — важнейшая компонента стиха. А где его нет — там поэзия, прямо скажем, не ночевала. Если говоримое «в лоб» не обогащено душевным движением, дополнительным смыслом, фонетической спайкой, юмором, а то и иронией (открывающимися порой не сразу, но лишь в процессе постижения и освоения стихотворения, вживания в его повествование, «психологию» и течение) — то это, как правило, не стихотворение, а поделка или плакат. Что, разумеется, вовсе не означает, что любой пафос или лиризм непременно надобно подперчить сарказмом или подкислить двусмысленностью. Конечно нет. Но все-таки и самый священный пафос нуждается в многоцветии художественной полноценности.
А еще кроме эстетической и интонационной полифонии за текстом должно биться живое сердце. Когда рождались строки, оно билось? Билось. Вот это биение и должно навсегда уцелеть в стихотворении, быть его неумолкающей «фонограммой», отличая стихотворение-откровение от идеологизированного муляжа (впрочем, как и от интеллектуальной головоломки: ведь лучшие стихи — «простые» стихи).
Всего этого советские вирши, как правило, лишены. В них отсутствует интонационная сложность, проникновенность, а биение сердца имитирует ремесленная колотушка. Они не просты, а элементарны.
…Несмотря на похвалы Маяковскому, Сталин не любил авангарда, и советская поэзия в целом как бы ориентировалась на традиционную, дореволюционную. Но между нею и поэзией русской та же разница, как между СССР и Россией.
Симуляция советского энтузиазма приобретала порою какую-то аж хлыстовско-религиозную экзальтацию. В. Костров, к примеру, утверждал даже про свою верующую бабушку, что ее «молитвы совпадали / С повеленьем партии самой».
Понадобились мгновенное обрушение тоталитарного монстра и последовавшая за этим «великая криминальная революция», чтобы стихотворец Борис Примеров, как рассказывают, книгочей и ценитель Константина Леонтьева, написал «Молитву», действительно обладающую весьма мощной, хотя и специфической энергетикой:
Боже, который Советской державеДал процвести в дивной силе и славе,Боже, спасавший Советы от бед,Боже, венчавший их громом побед,Боже, помилуй нас в смутные дни,Боже, Советскую власть нам верни!
И, помолившись таким манером в 1995 году, удавился.
Ничего себе приношение на курган советской поэзии…
Странная книга: в ней задыхаешься, гибнешь — какое чувство юмора ни имей.
В заключение хочется сказать следующее. Думаю, каждый, кому не безразлична современная литература, доволен, что имя Дмитрия Галковского вновь возвращается в читательский оборот — пусть хотя бы как составителя своеобычной антологии советской поэзии. Но — Платон мне друг, а истина дороже. Нет хуже, когда предисловие к книге представляет собой лоскутный комментарий к длинным цитатам: закрадывается подозрение, что автору не так уж много есть что сказать и обильным цитированием он попросту заполняет место. Убери цитаты — и собственно оригинального текста останется с гулькин нос. Ведь получилось так, что многие стихи оказываются напечатаны в антологии дважды: в толще текста, но уже до этого — в предисловии. Зачем? Они этого, конечно, не стоят. Мало допустимая, по-моему, в грамотном издании вещь. А все потому, что Галковский поскупился на «эксклюзивный» текст и воспользовался в данном случае своей старой новомирской статьею[33]. Но статья и предисловие принципиально разные и отнюдь не взаимозаменяющие жанры. Терпеть не могу ставшее уже штампом бессмысленное словосочетание «Вместо предисловия», якобы свидетельствующее о скромности автора: дескать, на полноценное предисловие не претендую, но несколько незаурядных мыслишек все же высказываю. Но в данном-то случае и впрямь: не собственно предисловие, а — вместо предисловия эссе десятилетней давности.
Но еще больший, уже концептуальный, протест вызывает послесловие к антологии известного псковского критика и эссеиста Валентина Курбатова «Корешком вверх». Советские стихотворцы, утверждает Курбатов, «опережая своего читателя и только формулируя его тайные желания, норовят укрыться в пазуху счастливой, защищенной безответственности. Это они не Ленина и Сталина славят, а только благодарно перелагают на них ужас и тревогу бытия, спасаясь в их тени от необходимости собственного решения. Ведь это все старая, родная, церковная, даже монашеская традиция — уйти в послушание, довериться определенному тебе наставнику всем существом, зная, что перед Господом ответит духовный отец, замененный здесь всеобобщающим Вождем, которого не зря поэты так часто зовут именно Отцом». «Я понимаю, — спохватывается псковский почвенник, — что все по краю хожу, что говорю нестерпимое, но ведь когда-то надо! Что же самое-то больное, самое родное и важное от себя прятать?» Но напрасно думает Валентин Курбатов, что договаривает тут недоговоренное. Увы, большинство самиздатских и тамиздатских публицистов еще с 70-х годов выводили советскую власть напрямую из византийской традиции. И ныне многие наши правые либералы делают то же самое. Только делают это с омерзением, а не с сочувствием, как Курбатов. И, честное слово, это даже понятнее. Но и умиления тоже хватает — почитайте, к примеру, газету «Завтра»: там коммунистический режим, сталинщина — естественные преемники отечественной традиции. И там же из номера в номер муссируется то самое, что утверждает Курбатов, настаивая, что мы именно «с этим, ЭТИМ (!) выстояли в Великую войну и последующее тягчайшее воскресение». То есть благодаря вере в Сталина. Страшно, дико, и опускаются руки. Словно и не было военных страниц Солженицына, Астафьева, множества мемуаров и исторических исследований незашоренных коммунистической пропагандой авторов. Русский народ выиграл Отечественную войну не благодаря, а вопреки сталинской клике.
Есть нечто трагикомичное в том, что у антологии, составленной яростным, даже раскаленно яростным антисоветчиком Д. Галковским, такое кроткое послесловие, считай, приравнивающее идеологических попугаев и проституток к смиренным послушникам и жмущимся к Отцу блеющим бескорыстным овечкам.
