Рейчел Кинг - Полет бабочек
Она попросила у Томаса закурить, и он с удовольствием достал портсигар. Лили сняла перчатку, чтобы взять сигарету, и, пока она прикуривала, он обратил внимание на две коричневые язвочки, размером с пенни, на ее руке.
— Вы что, обожглись? — спросил он.
Лили отвела взгляд, и Томас мысленно отругал себя.
— Нет, ничего, все хорошо. Эти пятна, они просто появились однажды. Они у меня повсюду.
Свободной рукой она оттянула воротник платья, чтобы показать еще одну ранку на горле.
— Такая жара, а я в кружевном воротничке. Я знаю, глупо, конечно, но я не могу позволить, чтобы люди видели это.
— Вы показывались врачу?
— Нет. Если честно — я очень боюсь. Если со мной что-то не так, мне лучше этого не знать. Здесь так много людей умирает, месье Эдгар. Никто не говорит об этом. Все живут такой веселой жизнью — все притворяются, что счастливы. Но от этого места несет смертью. Моя хозяйка, сеньора да Сильва, умерла две недели назад. Холера.
Томас припомнил ту острозубую женщину в клубе, как шуршали ее юбки. Непроизвольно он отшатнулся. Лили тихо засмеялась.
— От меня не заразишься, я уверена.
Она медленно выпустила дым. Одно облачко поднялось изо рта прямо вверх и окутало ей лицо. Лили помахала рукой, разгоняя его.
— Я могла бы уехать, но что меня ждет по возвращении в Париж? Здесь ко мне относятся как к королеве. Там я была всего лишь куртизанкой. Ах да, вам неловко слышать такое.
Томасу и в самом деле было неловко. Он не привык, чтобы женщины откровенничали с ним о подобных вещах, — но, с другой стороны, ко всему теперь надо привыкать.
— Вы увидитесь с доктором Харрисом в ближайшее время?
— В ближайшее, да, полагаю, что увижусь.
— Не могли бы вы передать ему привет от меня? Скажите ему… — Она покраснела, — Скажите, что ему очень повезло, что у него есть такой друг, как сеньор Сантос. И что я обязательно увижусь с ним очень скоро.
Томас сцепил руки у себя за спиной.
— Зачем вы это говорите?
Что ей известно?
Лили рассмеялась.
— Доктор Харрис влюблен в меня, месье Эдгар. Уверена, вы это знали.
Он действительно знал о чувствах Эрни к этой женщине, но никогда не придавал этому большого значения, поскольку считал, что Лили, как и все, подобные ей, не имеет никакого отношения к любви. Он даже не был уверен, что Эрни способен на подобные чувства, на что-то возвышенное. Доктор занимался удовлетворением исключительно физических потребностей: он сношался со всеми без разбору, безудержно предаваясь плотским наслаждениям, и ему было совершенно наплевать, видит ли кто-то, как он этим занимается, или нет. Любовь — это то, что Томас чувствовал к Софи, а совсем не то, что мужчина вроде Эрни может чувствовать к женщине вроде Лили. Он вздрогнул. А ведь как восхищал его Эрни, когда они только приехали в Бразилию, — он даже попал под его влияние поначалу, и достаточно сильное.
— Эй, месье? Вы хорошо себя чувствуете?
— Да. Я… я как-то не думал об этом. Но при чем тут мистер Сантос?
Она склонила голову набок и посмотрела на него снизу вверх сквозь длинные ресницы. Глаза, затененные полями изящной шляпки, были едва различимы.
— Если бы не сеньор Сантос, я была бы просто не по карману вашему другу.
Она отшвырнула сигарету в канаву, не докурив, и снова надела перчатку.
— Рада была увидеться, — сказала она;— Au revoir.
Томас успел добраться до дома прежде, чем возобновился дождь. Он сразу же прошел в свою комнату и лег на кровать — все его тело взмокло, однако не только потому, что он еще не окреп после болезни, но и из-за сегодняшней жары тоже. К тому же необходимо просто побыть одному, чтобы переварить все, что он узнал.
Он смотрел на вентилятор, лениво вращающийся над головой. Перед глазами вставали образы покалеченных людей — он вспомнил, какие рубцы видел у нескольких рабочих в лагере на Риу-Негру. Еще тогда он задумался, откуда у них эти одинаковые следы, и решил, что, наверное, они остались после какого-то наследственного заболевания, но теперь он знает правду. Спины их были исполосованы, как теперь стало ясно, ударами плетью, и хорошо, если рубцы заживали, а сколько было случаев, когда раны не затягивались и от заражения крови развивалась гангрена или того хуже?
И Сантос. Этот человек проявил свой крутой нрав в присутствии Томаса, но все обошлось без последствий. А все эти жестокости, творимые в верховьях реки, — как же можно увязать благодушный облик их покровителя, который до сих пор проявлял невероятную щедрость к Томасу и его коллегам, с такими невообразимыми зверствами?
Надо рассказать всем об этом, вывести Сантоса на чистую воду. Несомненно, британское гражданство послужит ему защитой. А что, если нет?
«Я просто трус», — подумал он.
Легкий стук в дверь вывел его из задумчивости. В комнату вошел Антонио, неся поднос с чаем, что было удивительно — он никогда никому не прислуживал вот так и обычно сам отдавал приказы другим.
— Надеюсь, вы хорошо провели утро?
Антонио поставил чайный сервиз на стол.
— Да, — ответил Томас, насторожившись.
— И чем вы занимались?
— Занимался? Просто прогулялся немного, посмотрел здание оперного театра и прочие достопримечательности.
— Впечатляет, не правда ли, сэр?
Антонио закончил наливать чай и передал ему чашку.
— А вам удалось найти, с кем поговорить?
— Встретил одну молодую даму. Подругу доктора Харриса.
— Ах да. По-моему, я вас видел. У входа в отель.
Горячий чай обжег губы, когда Томас отхлебнул.
Так вот в чем дело. Оказывается, Антонио следил за ним. Ом быстро поднял на Антонио глаза, и на мгновение двое мужчин застыли, глядя друг на друга.
— Да, возможно, — произнес Томас наконец. Он подал Антонио чашку недрогнувшей рукой, что удивило его самого.
— Нельзя ли добавить молока?
— Вы знаете, — сказал Антонио, возвращая ему чашку, — вам следует быть осторожным и не разговаривать с кем попало.
— Неужели?
Томас по-прежнему не отводил взгляда и старательно делал вид, что его интересует только чай. Он не будет давить на этого типа. Если Антонио известно о его беседе с Родригесом, Томас не собирается выказывать свою осведомленность.
— Я только хотел сказать… — Антонио захихикал. — Эти женщины. Если дать им волю — все деньги у вас заберут.
— Думаю, мне это не грозит, спасибо, Антонио. Спасибо за чай.
Антонио медленно кивнул головой. Взгляд его был жестким. Впервые за все это время Томас заметил, какие черные глаза у этого человека — как деготь. И нет никакой разницы между зрачком и радужной оболочкой. Антонио облизнул губы языком, мелькнувшим, как лезвие ножа.
— Обед будет подан в четыре, сэр.
На другой день Томас уже знал, что делать. Он напишет письмо тому американцу, о котором говорил Родригес, — мистеру Робертсу. Его переполняли чувства, и он долго раздумывал, с чего начать, блуждая взглядом по саду, в котором возились двое чернокожих мужчин — они, сидя на корточках, пололи траву, а затем увозили ее на тачке. В конце концов он сумел выделить среди своих путаных мыслей самую главную и изложить ее на бумаге. «Мне хотелось бы поговорить с вами и обсудить возможность помощи с моей стороны в вашем расследовании».
Томас спустился в столовую, где для него был накрыт завтрак, но в комнате никого не было. Он сунул в карман булочку, чтобы съесть ее по дороге, и вышел из дома.
Найти обратный путь к типографии не составило большого труда. Весь маршрут врезался ему в память, словно процарапанный иголкой, а когда он приблизился к месту, до него донесся отвратительный запах пепла и золы. Он не знал, как передать письмо Робертсу, но Родригес должен подсказать. Впрочем, Томасу надо быть готовым к тому, что помочь не удастся, ведь Робертса могли опять арестовать или даже убить.
Дверь в здание, в котором находилась контора Родригеса, стояла распахнутой. Внутри висел какой-то запах, сладкий и противный, отдававший не то металлом, не то свечным воском — Томас так и не разобрал. Он взялся за перила, чтобы подняться по лестнице, и почувствовал, как под пальцами скрипит песок. Остановился и отнял руку. Ладонь была черной от золы, которую нанесло с улицы после пожара.
Оказавшись наверху, он постучался в закрытую дверь. Тишина. Постучал сильнее. Этот стук прозвучал резко и неожиданно, но так же внезапно заглох, поглощенный стенами. Дверь оказалась незапертой — он толкнул ее и вошел внутрь.
Родригес лежал лицом вниз на полу перед письменным столом — в той же жилетке на шелковой подкладке, что и накануне, с узорами в виде разводов. Вокруг была разбросана бумага, у ног лежала разбитая чернильница. По всему было видно — без драки здесь не обошлось.
— Сеньор Родригес?
Он не шевелился, и Томас, с подкатившим чувством тошноты, на цыпочках подкрался к нему. Наступил на чернила, и бумага налипла к подошвам ботинок. Что-то подсказывало ему, что надо развернуться и бежать отсюда, но он заставил себя остаться. Опустился на корточки и тронул Родригеса за пальцы — они сложились в форме цветка. Пронзило холодом. Томас отдернул руку, оставляя черное пятно на мизинце лежащего на полу человека. Прикрыл глаза. Надо уходить: все равно Родригес мертв и уже ничего не поделаешь. Но что-то в нем — упрямство? чувство приличия? нездоровое любопытство? — заставило раскрыть глаза и наклониться ближе к телу.
