Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)
— Сделайте погромче радио, — внезапно напрягается Елена Александровна.
Кактус подходит к репродуктору и включает его на полную громкость.
— …Владимир, а второй преступник — Петров Вадим, — вещает грубый мужской голос. — Оба они матерые уголовники. Прокуратурой возбУждено уголовное дело.
— Спасибо, Владимир Иванович, — продолжает голосом корреспондента радио. — А сейчас прокомментирует события в подростковой колонии второй гость нашей студии, заместитель командира ОМОНа полковник Виталий Жадюк: Виталий Сергеевич, так чем же дело закончилось?
— Закончилось все благополучно, — бодрым голосом докладывает репродуктор. — Была провЕдена скоростная операция «Вихрь-антитеррор». Есть пострадавшие. Но главное, что бандиты, взявшие в заложники медсестру и двоих осУжденных, силами ОМОН уничтожены… В настоящее время благодаря детально разработанной операции и четким действиям на местах в колонии номер один все спокойно.
— Вы слышали комментарий начальника ОМОН полковника Виталия Жадюка и заместителя начальника ГУИНа Владимира Бугристого, — сообщает диктор. — Спасибо вам!
Кактус молча выключает репродуктор.
— Семен Алексеевич, — удрученно обращается к Кактусу Мартов, — прямо мистика какая-то с этой фамилией. Может, Алексею своему попробуете набрать.
— Сейчас, сейчас… — Кактус набирает номер.
— Леша, ну как там у тебя? Сестричка жива? Ну, слава богу. ОМОН, как я понял, на этот раз четко сработал. Узнал фамилии преступников? Что ты говоришь? Можно, я громкую связь включу… Спасибо!
— Фамилии узнал, — раздается голос Алексея, — Петров Вадим и второй, который с фамилией артистической — Владимир… Лемешев… А ОМОН твой и ни при чем вовсе. Спасибо одному из заключенных, который в заложниках был. Он этих двоих голыми руками обезоружил и скрутил. Когда ОМОН ворвался в камеру, все уже и без них кончено было. Так они тех двоих перестреляли и парня этого в плечо ранили. Еле я его от них отбил. Вот сейчас перевязываю. Слава богу, ничего страшного. Кость даже не задета. А ОМОНу я его не отдам, и все. Чужой славы захотели. Он и Катюшу мою спас.
— Алексей, как фамилия парня? — кричит в телефон Кактус.
— Не знаю даже. Да он и сам скажет.
— Осужденный третьего отряда, статья сто пятая, часть вторая, — слышится очень тихий слабый голос, — Есенин Владимир Михайлович…
— Леша, дорогой, где ты там? — еще громче орет Кактус. — Слышишь меня? Не отдавай им Есенина, ни за что не отдавай!!! Кричи им, что он под защитой комиссии по помилованию. Кричи, что если они его хоть пальцем тронут, то мы… Хватит нам миловать… Сажать пора… Все дела бросим, займемся только этими Бугристыми Жадюками… Кричи! Громче кричи!
— Сеня, все в порядке. Я передал, и они все поняли! Уходят. Всё, Сеня, конец связи…
И по громкой связи раздаются долгие короткие гудки «ЗАНЯТО».
— Молодчина Кактус. Не ожидал. — Мартов подходит к Семену Алексеевичу и крепко пожимает ему руку. — Боже мой! Как же все здорово, друзья мои дорогие! Как все прекрасно!
— Вы знаете, я всегда была абсолютно уверена, что миловать убийц нельзя, — задумчиво произносит Елена Александровна, глядя на Мартова и Кактуса. — Тем более если на совести жизнь человеческая. Но, видимо, и вправду бывают особые случаи — исключения. И я вынуждена признать, что Есенин — это тот самый, особый случай. Спасибо вам, что вы первыми сумели это понять… Если мы спасем Есениных, то благодарить они должны будут только вас. Не меня, хотя я тоже буду голосовать за помилование.
— Я против, — все так же не поднимая глаз, изрекает Ротиков.
— Ну не надо так. — Елена Александровна вплотную подходит к Ротикову, безуспешно пытаясь взглянуть ему в глаза. — Ты… вы и так сколько горя Есениным принесли. Неужели у вас нет совести?
— Да откуда она у него? — профессионально заявляет Кактус. — Это я вам как врач говорю. Мне уже начинает казаться, что Ротиков это и не фамилия вовсе, а диагноз, болезнь. Притом болезнь заразная — инфекционная, по-нашему.
— Боюсь, и половым путем тоже передается, — рад уточнить Артист.
— Вот придет ко мне такой больной, — продолжает Кактус, — а я его на рентген — что там у него за органы внутренние. Сердце послушаю — о чем стучит. Энцефалограмму обязательно сделаю — какие гадости на уме, кровь проверю на черноту. И в результате, вполне возможно, поставлю диагноз: «острый инфекционный Ротиков». Но лечить не буду! Что я всё лечу и лечу? Кого-то иногда, ох, как хочется покалечить!
— Не будем пачкаться, уважаемый Семен Алексеевич, — успокаивает Кактуса Мартов. — Он и так поступит, как надо. Или я свою завтрашнюю статью в «Вечерке» за ночь так перелопачу, что погоны у некоторых сами начнут спрыгивать с мундиров. Возможно, и не только капитанские.
— Не знаю, как там насчет идиотского диагноза Кактуса, а вот шантаж, оказывается, болезнь действительно заразная, — Ротиков вновь уверен в себе. — Вы, Семен Алексеевич, как врач, полагаю, об этом и не знали? А статеечку вашу, господин писатель, не волнуйтесь, я перекрыть успею. Ни убеждений, ни позиций не менял и менять не собираюсь. И не запугаете. Не боюсь я вас! Покалечить хочется!? Можно и на статью нарваться! Не надо забывать про депутатскую неприкосновенность…
— Неприкосновенность? — ревет всенародно любимым басом Артист. — А я к тебе, паршивцу, прикасаться и не буду. Я тебя, — хлопает кулаком по коляске, — вот на этом «мерседесе» вдоль и поперек перееду. Ох и получит он у меня!
В быстром темпе Артист катит через весь кабинет в сторону Ротикова. Тот испуганно вскакивает с кресла и бежит вокруг стола. Артист на коляске с костылем наперевес за ним. В конце концов Ротикову удается спрятаться за Елену Александровну.
— Ой, за даму спрятался! — тормозит перед самой Еленой Александровной Артист. — Вот и вся твоя хваленая депутатская неприкосновенность. Кстати, её у тебя очень скоро может и не быть вовсе. У Ротикова на носу (господи, ну каламбур с этой фамилией) — выборы. Знаете что, господа? Никогда я во власть не ходил. А сейчас вот готов решиться. По какому вы там округу идете, Ротиков? Можете не отвечать, я знаю — по Центральному вы идете… Вот и я по тому же пойду. За народного все проголосуют — с первого же тура проскочу! А вы, Ротиков, почетное второе место займете. Хотя такой прохвост, как ты, и его абсолютно недостоин… — Артист вновь пытается костылем достать Ротикова, но опять неудачно. — Ладно, но я тебя все равно отметелю. Чуть позже. Так что поднимай свою поганенькую ручонку, пока ещё цела, и голосуй «за».
— Идите вы все, знаете куда? — не решаясь выйти из-под защиты ответственного секретаря, бормочет Ротиков. — Да, чтобы отвязаться от вас, хоть за черта хромого проголосую. Но, предупреждаю, вы здесь долго не задержитесь. Попрут вас вскоре. Не извольте сомневаться. Я уж постараюсь… Это не комиссия, а палата какая-то. Не поймешь только — хирургическая или психическая?
— Психиатрическая, — профессионально поправляет его Кактус.
— Тем более, — буркает Ротиков.
— Итак, Ротиков, ты… вы — «за»? — сухо спрашивает Елена Александровна.
— «За», ещё как «за»! — вместо него отвечает Артист. — Этот мерзавец у нас всегда «за».
Все поднимают руки. Увидев поднятую руку председателя, голосует «за» и Смердин.
— Ну что же, — подводит черту дискуссии Мартов, — решение принято. Единогласно. Давайте все распишемся в протоколе.
Все, включая Смердина, который догадался, что от него требуется, по очереди подходят к столу и расписываются. Последним расписывается Ротиков.
— Вы добровольно подписываетесь, Ротиков! Правильно? — не унимается Артист. — Никакого шантажа, давления, насилия, не дай бог. А то потом скажете, к вам приставали и что мы все здесь голубыми оказались, а Елена Александровна розовая, — и, глядя в упор на Ротикова, заканчивает: — Молчишь? Значит, всё добровольно! В четком соответствии с законом — что главное!
— По-моему, так вы башкой, а не ногой с этой лестницы навернулись, — встав для безопасности позади коляски с Артистом, не слишком уверенно изрекает Ротиков. — Психи.
— Как ты можешь? Ты ведь не такой! — Голос ответственного секретаря вновь дрожит.
— Такой… не такой. Могу… не могу. И эта туда же! Рассюсюкалась. Да все вы у меня вот здесь. Достали!
— Замолчи. Ради меня… ради нашей дружбы… — Глаза Елены Александровны блестят.
— Да на хрен мне такая дружба, — отрезает бывший следователь, — ты же в самые «дружеские» моменты то о доплате химичке, то о том, что кексы забыли в столовую завезти… Кексы, сексы… Нет, Елена… Елена Александровна, вы не женщина, вы директор школы, вы секретарь комиссии… — Ротиков достает из кармана маленький золотистый ключик и вкладывает его в ладонь Елены Александровны.
