Сергей Морозов - Великий полдень
Бредовые слухи насчет государственного переустройства, общемирового дома и т. д., циркулировавшие после кончины старого правителя и казавшиеся фантастическими, теперь неожиданно находили самое реальное подтверждение. Что касается меня, то я не склонен был относиться к этому слишком серьезно. Я был уверен, что Россия, будь она хоть трижды общенациональной или даже всемирной, есть дежурный номер в длинном списке предвыборных фокусов. Как только пройдут выборы и Федя Голенищев официально вступит в должность, снова воцарятся тишь и благодать, а любая «супер-идеология» за ненадобностью скукожится и превратится в фук. Единственная заноза, засевшая в душе, — это сознание того, что в Москву стала втираться со своими амбициями местная шатия-братия, все эти гориллы, которым оказалось мало таксопарка и Колонного Зала, а Папа с Федей Голенищевым этому не только препятствовали, а ради сиюминутных предвыборных нужд, даже поощряли.
Все бы ничего, если бы пропагандистская свистопляска происходила где-нибудь в удалении. Телевизор можно было вырубить, а макулатуру, которой набивали почтовый ящик, выбросить… Между тем наше семейство, по понятным причинам, пользовалось особым вниманием со стороны нового движения. Незадолго того, как под нашими окнами загудели манифестации, к нам на квартиру зачастили эмиссары из органов местного самоуправления, а также какие-то навязчивые личности, называвшие себя активистами России. Они были так похожи друг на друга, словно их выпустили из одного спецучреждения, и напоминали не то проповедников из тоталитарных сект, не то уличных торговых агентов. Бескровные, словно вымоченные в воде лица. Нездорово горящие, пустые глаза. Специфическая фразеология, наводящая на мысль о размягчении мозга. Если они нарывались на меня, я их выпроваживал еще до того, как они успевали раскрыть рот. Мне, как одному из «лучших людей нашего округа», едва ли не каждый день доставлялись с курьерами официальные приглашения то прибыть на очередное заседание России, то выступить с докладом по предлагаемой тематике, то прислать предложения и поправки к проекту новой идеологии. Впрочем, и это можно было игнорировать… Но этим дело, к сожалению, не ограничилось. Меня коробило, когда я узнавал, что мои домашние втягиваются в эту предвыборную дребедень.
Пенсионеры отец с матерью стали посещать местное отделение России, где, по их собственным словам, они принимали живейшее участие в работе какой-то комиссии по разработке той отрасли идеологии, которая касалась пожилых людей. Я не мог сдержать иронической улыбки, когда они принимались обсуждать текущие новости. Самолюбию наших старичков особенно льстило то внимание и почтение, которые им оказывала Россия. Отцу вручили какой-то нагрудный знак и удостоверение, в котором было указано, что отныне он не обыкновенный старик-пенсионер, а «член России», а кроме того, «заслуженный старейшина округа», советник местной администрации по политическим вопросам или что-то в этом роде. Ни с чем не сравнимое удовольствие доставляло ему сидение в президиумах, где он, наконец, смог приложить свои способности аналитика-любителя. На правах «старейшины» и вообще как человек «сведущий», он растолковывал народу суть политических процессов. Теперь он с утроенной энергией копался в газетах и различных брошюрках из России. Он так морально воспрянул, что напрочь забыл о занятии, которое еще недавно целиком поглощало все его время: создании стратегических запасов гречки и риса на случай какой-нибудь социальной катастрофы. Мать назначили главной общественной попечительницей окружного собрания благородных старушек. Не удивительно, что оба были счастливы и чувствовали, что у них началась новая жизнь. В общем, их гордости и радости не было предела. К тому же, якобы в виду их участия в общественно-значимом процессе, обоим сразу назначили персональную и весьма существенную надбавку к пенсии, которая выплачивалась из какого-то специального фонда. Пользуясь случаем, я даже занял у отца пару червонцев, чтобы пополнить свои иссякающие запасы нюхательного табака. Взамен мне, конечно, пришлось выслушать его суждения относительно политических аспектов новой идеологии.
Телефон у нас дома звонил с утра до ночи. Из трубки слышалось энергично-вкрадчивое: «Это вас из России беспокоят…» Подзывали не только наших старичков, но и Наташу. То, что жену втянули в дела России, не стало для меня неожиданностью. Уже в первых информационных листках я прочел, что в Россию входят женские организации и фонды, которые курировала Мама. Разговоры у нас в доме постоянно вертелись вокруг России. Даже Александр, возвращаясь с занятий, рассказывал, что у них в школе начала функционировать какая-то ячейка детской России, и директор распорядился, чтобы на дополнительных уроках детей в срочном порядке просвещали относительно нового движения, а затем экзаменовали на предмет усвоения идеологии.
Иногда во взглядах домашних я читал что-то вроде недоумения, если не осуждения. А однажды, когда они обсуждали свою общественную деятельность, я позволил себе какое-то ироническое замечание. Отец не выдержал и заметил мне, что тот, кто считает себя творческим человеком, обязан быть в курсе общественной жизни и всего прогрессивного. Иначе, мол, и вдохновение неоткуда будет черпать. Я возразил, что в настоящий момент не поглощен творчеством, а потому имею полное право игнорировать как общественную жизнь в целом, так и все прогрессивное в частности
— Не понимаю, — пенял мне отец, — как вообще можно жить в такой изоляции от людей и ничем не интересоваться!
— В самом деле, Серж, — поддержала его мать, — иногда даже полезно переключиться на что-то другое. Ты бы немного развеялся, что ли. Набрался бы впечатлений.
Я не имел привычки спорить с родителями. Они свято относились к тому, что их сын обладает талантом. Поэтому, уклоняясь от совершенно бесплодной, на мой взгляд, дискуссии, я мягко признал:
— Что ж, может быть. Я подумаю…
Мать подошла ко мне и поцеловала в лоб. Ее уже мучила совесть, что из-за какой-то псевдо-России они так скопом напали на меня.
— У нашего Сержа Божий дар, — с улыбкой напомнила она всем. — Каждый должен заниматься тем, что у него получается лучше всего. Кстати, я заметила, — тут она снова чмокнула меня в лоб, — что последнее время Серж опять сделался какой-то напряженный, беспокойный и одухотворенный одновременно. Совсем как тогда, когда работал над проектом Москвы. Наверное, вынашивает еще какой-то проект. Я угадала, Серж?
Я пожал плечами.
— Вообще-то, — пошутил я, — после моей Москвы, я имею полное право почить на лаврах.
Моя невинная шутка почему-то не понравилась Наташе. Немного погодя, когда мы с ней оказались одни, она заметила:
— Если следовать твоей логике, мы теперь все можем почивать на лаврах. Твои отец с матерью — потому что произвели на свет такого гения, как ты. Александр — потому что у него такой достойный отец, заслуг которого хватит на несколько поколений вперед. Не говоря уж обо мне…
— Ну да, — простодушно кивнул я, — конечно. Ты жена творческого человека, помощница. Тебе пришлось нелегко. Ты многое претерпела, во всем себе отказывала. Тебе хотелось жить по-человечески, а я кормил тебя мечтами…
— Может быть, я не самая идеальная жена и помощница, — перебила меня Наташа, — я знаю, ты именно так считаешь! Но если бы не я, твои мечты так и остались бы мечтами.
— Как это? — не понял я.
— Сколько я унижалась, сколько упрашивала Маму, чтобы та убедила Папу поддержать твой проект! Сколько выслушала поучений! У нее в голове не укладывалось, как я позволяю тебе обращаться со мной подобным образом.
— Каким образом?
— Позволила тебе сесть мне на голову. Другие то мужья делают все возможное, чтобы обеспечить жен… Еще счастье, что Папа распорядился насчет твоего проекта, договорился с архитектурной конторой. Иначе, кто стал бы с тобой нянчиться!
— Ты действительно так думаешь? — потрясенный пробормотал я.
— А разве не так?
— Погоди, погоди! Почему ты считаешь, что тебе приходилось из-за меня унижаться? Кажется, Мама твоя задушевная подруга. И я ей как бы не совсем чужой…
— Странно, что ты этого не понимаешь, — вздохнула Наташа. — Ты же знаешь, как они всегда к тебе относились.
— А как они ко мне относились?
— Как к фантазеру и бездельнику. Вот как!
Мне сразу вспомнился разговор с Папой. Наташа почти в точности повторила его слова. Он обозвал меня фантазером и бездельником.
В глубине души я допускал, что в пылу ссоры или сгоряча Наташа способна высказать мне нечто подобное, но на самом деле так не думает. Теперь я убедился, что и она обо мне такого мнения. Мне и в голову не приходило требовать от жены, чтобы она вникала в суть моей работы, прониклась ею так, как я.
