Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
Они работали старательно, словно маленькие шахтовые комбайны, вгрызающиеся в угольную породу… Объ-ели живот, оставив голыми острые ребра, съели все внутренние органы, мышцы с рук и ног…
Они закончили свое дело чисто и исчезли в ночной воде так же неожиданно, как и появились…
На дне искусственного водоема остался стоять жен-ский скелет, сжимающий в руке палку с загогулиной на конце…
Новый год вступил в свои права…
12. ВОИН
Кузьминична принесла подкидыша домой и первым делом накормила его. Батый съел вдвое больше, чем ему было положено природой. При этом, сося соску, прилаженную к бутылке, он не отрываясь смотрел на повариху, и было в его взгляде что-то тревожащее пожилую женщину. Только вот что?..
Дома никого не было. Дети, нарожавшие внуков, жили отдельно, а муж, грузин Дато, еще не вернулся с работы, подрабатывая слесарем в близлежащих домах.
Кузьминична уложила мальчишку на семейную кровать, и он тотчас заснул.
Женщина занялась приготовлением ужина для мужа, а параллельно думала о том, как глава семьи воспримет это неожиданное пополнение.
Котлеты получились преотличные. Поджаристые, накрученные из двух сортов мяса, сдобренные чесноком обильно, они расточали запах на весь подъезд, и Дато, входящий в лифт, счастливо улыбнулся своей жизни, наполненной вкусными котлетами и любимой женой.
Когда он женился на студентке кулинарного техникума, его родители, князья в десятом поколении, были не очень довольны, но виду старались не показывать, так как не те времена происходили, и даже наоборот, старались убедить себя, что сын все правильно делает, сравниваясь духом с пролетариатом.
И что самое любопытное, выбор действительно был сделан правильно. Эта русская повариха оказалась настоящей русской красавицей-чудесницей, которая осчастливила потомственного грузинского князя на всю жизнь. Ее простота удачно совместилась с его врожденной утонченностью. Он с упоением рассказывал своей поварихе о горных вершинах, о звездах, которые царапаются о всевозможные пики, названные грузинскими словами, о быстрых реках и серебряных рыбах, живущих в них; делился взглядами на импрессионистов и реалистов, а его возлюбленная и слов таких толком не слышала, но внимала сыну гор восторженно и в благодарность кормила его просто, но до боли в носу вкусно, ласкала его волосатую грудь ночами и рожала сыновей…
– Вот! – показала Кузьминична мужу на спящего Батыя.
Муж поднял на нее свои большие, слегка накрытые поседевшими бровями глаза.
– Мальчишка, – пояснила она. – Подкидыш.
Дато кивнул.
– Накормила?
Кузьминична глубоко вздохнула, и от ее большой груди пахнуло молоком.
Дато опять кивнул.
– Поднимем? – спросила жена, когда они сели за стол и муж сделал глоток «Кинзмараули».
Он сразу не ответил. Закусил котлетой, нацепил на вилку дольку маринованного чеснока, хрустнул им, получил удовольствие от уксусного сока, все это проглотил и только потом проговорил:
– Какие наши годы.
Кузьминична улыбнулась. Другого ответа она не ожидала.
– Как назовем? – поинтересовался Дато.
– Его зовут – Батый.
Муж удивился.
– Не грузинское имя. И не русское?
– Он сам так сказал.
– Ему же месяцев семь от роду! Как же он мог сказать?!
– Наверное, на вид семь, – выразила предположение Кузьминична. – На самом деле больше.
– Так дадим другое! – рассудил Дато, медленно пережевывая пищу. – Чем Давид плохое?
– Хорошее, – согласилась повариха. – У нас Кино убили!
Муж отложил вилку.
– Как?
– Пропороли живот до спины.
Дато отодвинул тарелку, тем самым показывая, что есть закончил.
– Жаль девчонку.
Кузьминична стерла слезу.
– Нашли? – спросил Дато.
– Куда там.
– Что за жизнь, когда воспитателей детских домов убивают! Бедная девочка!..
Муж потер ладонью в области сердца.
– Валидол дать?
Двинув шеей, он отказался.
– Надо будет еще один дом на обслуживание взять. Мальчишку тянуть надо.
– Дети помогут! – строго ответила Кузьминична.
– У них самих забот хватает! Денег брать не будем!
Она знала, что спорить бесполезно. На том и закончили разговор. Посмотрели немного телевизор и легли спать.
Следующим утром Кузьминична проснулась первой, отправилась на кухню обустраивать для мужа завтрак и обнаружила там Батыя. Он стоял возле окна нагишом, упершись взглядом в снежное небо.
Мальчик широко расставил ноги, а пухлыми руками уперся в бока.
– Давид! – позвала Кузьминична. – Давидка!
Он не повернулся, лишь приподнял голову, зарастающую черными волосами.
– Я – не Давид! – произнес ребенок басовито. – Батый! Если твой муж считает, что я грузин, то он ошибается!
– А кто ты?
Мальчик промолчал.
– Мой муж – твой отец, – попыталась было объяснить Кузьминична. – Он тебя кормит и имеет право дать тебе имя!
– Вы взяли меня, чтобы мне помочь? Или себя потешить?
Мальчик обернулся и чуть не сбил повариху с ног взглядом своих черных жестких глаз.
Кузьминична опешила.
– Не вы, так в детдоме бы воспитали! Меня зовут – Батый!
– А вот я тебя сейчас по заднице! – раздался голос проснувшегося Дато. Он привык управляться с детьми, позволяя себе строгости. – Ты как с матерью разговариваешь!
– Ты мой отец? – спросил Батый, и ноздри его крошечного носа раздулись, как у жеребца.
– Не признаешь?
Батый хмыкнул, но не ответил.
Возникла пауза, за которую оба родителя успели рассмотреть, что мальчик, казавшийся еще вчера грудным, сегодняшним утром выглядел как минимум пятилетним.
Кузьминична молча приготовила завтрак и поставила тарелку с оладьями перед Батыем.
– Мяса нет? – поинтересовался он.
– В субботу схожу на рынок! В те выходные не успела! – принялась оправдываться Кузьминична. – Мы мяса много не едим!..
– Мясо полезно! – недовольно поморщился Батый. – В мясе сила!
– Кушай оладьи!
Кузьминична вышла в спальню, где зашепталась с мужем.
– Странный он какой-то, – покачал седой головой Дато.
– Может, выправится? – неуверенно предположила жена.
– И растет, как бамбук после дождя.
– Я слышала, так бывает! – подбодрила повариха, хотя о таком бурном росте младенцев ведать не ведала. – Ну что ж теперь делать! Не обратно же его в детдом отправлять!
– Это верно, – вздохнул Дато и засобирался на работу.
Из глаз Кузьминичны выкатились две крупные слезы, упали на пуховую подушку, в ней и исчезли.
– Бедная Кино! У нее и мальчика-то не было! Нетронутой умерла…
Дато обнял жену и прошептал ей в ухо жарко:
– Люблю тебя! За жалостливость люблю!..
– Ах!.. – ответила жена.
Дато оделся и вышел вон.
Ой, – подумала Кузьминична. – Он даже не позавтракал!
Она вернулась на кухню, где перед пустой тарелкой сидел Батый и хмурил тонкие брови-нитки.
– Мне есть надо! – буркнул он. – Иди за мясом!
– Это что это ты так разговариваешь! – рассердилась повариха. – К матери уважение надо проявлять!
– Если взяла, то корми нормально! А то как собачонку приманили и держат впроголодь!
Кузьминичне на мгновение захотелось схватить мальчишку в охапку и снести обратно в Детский дом, где сверстники живо обломают ему гадкий характер, но тут же ей в голову пришел вопрос: «А кто его сверстники?»
– Будет тебе мясо! – пообещала повариха, умерив гнев.
– Когда?
– Вечером пробегу мимо рынка!..
– Пробеги! – настойчиво поддержал Батый. – Пробеги!..
Кузьминична стояла у окна и смотрела на падающий снег.
Скоро Новый год, – подумала она.
– Между прочим, твой отец воевал, и ты должен его уважать!
– Да?!. – воскликнул Батый, и в этом его вскрике было неподдельное, что удивило повариху, и она обернулась.
– Да, – подтвердила она. – Пятнадцатилетним он участвовал в боях при взятии Берлина и был награжден медалью! Его там ранили! Вот…
– Значит, мой отец был воином?
– Был.
Батый хмыкнул:
– Но не очень хорошим.
– Это почему? – обиделась Кузьминична.
– Если допустил, что его ранили.
– От пули не остережешься!
– Пуля? Что это?
Стирая со стола, повариха объяснила, что пули делают из свинца и заряжают их в такие специальные штуки – ружья, которые ими стреляют, и очень трудно по-сле этого выжить!
– Все равно не понимаю! – сморщил лицо Батый. – Когда сабля или копье – разумею, а что есть пуля?..
– Хочешь посмотреть кинжал? – предложила Кузьминична, рассматривая лицо мальчика, которое менялось с каждым часом. На носу приемыша образовалась горбинка, делавшая его похожим на орлиный.
– Кинжал? – переспросил заинтересованный Батый.
– Его подарили отцу на шестидесятилетие. Этому кинжалу триста лет. Его сделали из дамасской стали, которая способна перерубить самое твердое железо! Хочешь?
Батыю этого так хотелось, что изо рта вытекла слюнка.
