Хаймито Додерер - Избранное
Изумление сейчас как бы отдалило Зденко, он словно смотрел в перевернутый бинокль. Это было здесь, вблизи, было действительно и несомненно. Он нажал на кнопку звонка, и гора Сезам сразу беззвучно открылась — распахнулись оливково-зеленые створки дверей.
Барышни спустились в вестибюль, обширность которого сообщала дому какой-то барский оттенок, дому, который в остальном был обычным монстром того времени — как в страшном сне, сплошные ниши, раковины, эркеры, все выкрашено ослепительно-белой краской, здание как из взбитых сливок.
В последовавшей засим прогулке в Хальберталь лишь одно-единственное обстоятельство кажется нам заслуживающим внимания: а именно то, что Зденко все время путал одну барышню с другой, так что Фрицу Хофмоку это уже становилось неприятно. Но Зденко, по-видимому, был не в состоянии удержаться от этих промахов. Левая барышня что-то ему рассказывала, а вскоре он обращался к правой так, будто это она только что говорила с ним о катании на пони. То, что Зденко путал их имена, было еще полбеды. Но обе сестрички Харбах вовсе не были так уж схожи между собой, разве чуть больше нормальной меры семейного сходства, не говоря уж о том, что Пипси была меньше ростом, чем старшая сестра. Но юному господину фон Кламтачу они, очевидно, казались близняшками!
И все-таки им всем было весело, и они с широкой дороги сошли на дорожку, ведущую в глубь леса, в зеленую чащу. Куковала кукушка, девушки болтали и смеялись, хотя для Зденко их смех и болтовня значили не больше чем кукование кукушки на дереве. Он просто вбирал в себя благозвучие этих голосов, раздававшихся под высокими зелеными сводами.
* * *Эта прогулка с Пипси и ее сестрой, которую Зденко впоследствии вспоминал так же, как парное молоко, что они тогда пили в «Лесной хижине», привела в результате к тому, что оба эти создания опять появились в саду виллы Клейтона. Хофмок ловко ухватился за эту возможность, а именно за слова Роберта — пусть, мол, они приведут на теннис девушек.
Причудливый фон для новой парочки! Моника теперь даже находила известную привлекательность в глупости барышень Харбах, в интеллектуальной атмосфере, окружавшей молодых людей, они казались совсем уж молочно-невинными. Она наслаждалась тем, что Клейтон окружил себя именно такой компанией. Моника лежала на террасе в шезлонге и пила крепкий чай. На корте началась игра. Роберт, весь в белом, как и остальные — на сей раз он тоже собирался играть, — слез с помоста из просмоленных досок, на котором стояла судейская скамья, и подошел к Монике. Она вступала в это лето, словно сквозь благоухающую стену.
Старина Пепи тоже был здесь и сидел на террасе рядом с Моникой в свете предвечернего солнца. Он был наделен волшебной силой, недоступной человеческому разуму. Моника, похоже, поняла это. Каких только ситуаций из своей деловой практики она ему ни излагала, достаточно было ей показаться ему на глаза, коснуться голосом его слуха, как ей сразу все уяснялось и она без всякого труда принимала определенное решение. В сущности, Монике довольно было только заговорить с Хвостиком.
В этой ситуации проглядывала шаткость, а следовательно, и недолгий век. Но кольцевая дорожка успокаивала своей завершенностью, так это воспринимал не только Зденко, но и остальные два действительных члена «Меттерних-клуба».
С отъездом Роберта Клейтона все кончилось.
* * *Разумеется, теперь Дональд должен был вернуться в Вену, хотя, кроме него, на здешнем предприятии не было ни одного инженера.
В последние дни в Бриндли-Холле он заметно переменился. Самопознание, как нам уже известно, не было ему свойственно, а к чему же иному оно могло в конце концов свестись, как не к расхождению швов, если так можно выразиться, и чем дальше, тем больше (а под конец уже совсем далеко от Моники). Нет, он не отклонился в сторону. Ничуть. Тут крылась одна ошибка. Настолько он это уже понял. Сейчас он мысленно добрался до вечера накануне приема в саду. Тогда у него было что-то вроде тошноты. Недомогание. Это облегчило его положение. Ибо тут просто нечего было обдумывать. Тогда он словно нырнул в облако. В комнате стало темнее. Хлещущий дождь. С Моникой это никак не было связано.
Но обычное его поведение с Моникой было в корне неверным. Ну конечно. Его нерешительность. Но разве тем самым он не оказывал ей уважения?! (Эти мужчины-северяне могут довести человека до сумасшествия возвеличениями своего предмета и следующей засим Тристановой томностью! Вдобавок это всегда не соответствует действительности и на самом деле все обстоит подозрительно иначе! Молодые люди! Сапог!) Но если он обнаружил ошибку, он мог еще все поправить. Конечно, кое-что надо было наверстать. Да, безусловно! Отец просто хорошо относится к Монике. Тем лучше. Жить без отца было бы чистейшим вздором, невозможно! И в то время, как в голове его шевелились подобные мысли, Дональд вдруг вспомнил, что за время, прошедшее между приемом в саду и его отъездом, он ни разу не смог дозвониться Монике.
Когда пароход в окружении чаек подошел к Остенде, а из синей сегодня воды одиноко торчал знак, указывающий фарватер, Дональд проникся решимостью. Да, он все наверстает, исправит любую ошибку. Тогда он просто был подавлен. А теперь пора действовать. С такими мыслями стоял он возле своего плоского кофра в зале таможни. Потом в купе первого класса еще не отошедшего поезда он буквально рухнул на мягкое сиденье. В первый раз в жизни словно чья-то сверхмощная рука, как подъемный кран, подняла его и перебросила в потусторонний мир посреди нашего мира. На свете есть только Моника.
* * *Тотчас же по приезде в Вену он позвонил в издательство, так как на Аухафштрассе никто не отвечал, и узнал, что она в отъезде на несколько дней, так неопределенно это прозвучало.
И здесь снова одиночество в большом доме, хотя, увы, и не полное одиночество, здесь был еще и Август.
Хвостик не мог ему сказать, где в настоящее время находится его отец. Вероятно, все еще закупает локомобили в Венгрии. Ему пришлось лично выехать туда, поскольку Дональд так долго отсутствовал. А там, в Англии, конечно, воспользовались прекрасной возможностью разрешить все свои задачи, ведь с самого начала было ясно, что одной только установкой станков дело не ограничится.
Весна быстро набирала силу, нахально вмешиваясь во все, сводила с ума роскошеством света. Ливни и апрельское непостоянство погоды давно уже миновали, дни стояли сплошь голубые. Сирень еще не расцветала. Но уже близилось время путешествия на юго-восток. Откладывать его на разгар лета было невозможно. Хвостик давно уже составил план поездки, с учетом расписания всех железнодорожных и пароходных линий.
Все это они детально обсуждали в саду, расхаживая взад и вперед по подстриженному газону. С практической точки зрения Дональд мог ехать в качестве технического эксперта, как инженер, ну и, конечно, как младший глава фирмы. Если бы он сейчас, расхаживая по газону, оперся на Хвостика, вернее, на его плечо, это было бы вполне уместным жестом и в известной мере воздало бы должное правде. Так и случилось, хотя и на иной манер: Дональд попросил его остаться к обеду (несмотря на то, что они все уже обговорили) и не желал принимать никаких возражений. Только шутки ради стоит упомянуть, что нашему старичку сегодня вечером предстояла стариковская вылазка, ну, скажем, в скрытую от нас сторону его жизни. Но все это сейчас выскочило у него из головы. Ибо уже в саду и во время деловой беседы он почувствовал, что происходит с Дональдом. Если человек о чем-то умалчивает, сразу чувствуется, что он о чем-то умалчивает; мы также чувствуем, когда у другого начинает скрипеть замок его молчания, когда плотина молчания готова вот-вот прорваться. А Хвостик не был неосведомленным человеком. Он только был угнетен своими личными обстоятельствами. Мы уже сказали, что он понимал серьезность создавшегося положения. Более того, это была ужасающая перспектива: увидеть, как этот молодой человек тяжко борется на том самом ринге, который он, Хвостик, совсем недавно с благодарностью покинул легко и бодро.
Для Дональда лето уже наступило, хотя было еще начало мая, с нерасцветшей сиренью и время от времени развевающимися лентами прохлады, если не холода, в саду и на улице. Но в нем самом был тот мрак, который иной раз зарождается в нас от сильной жары и нестерпимо яркого летнего солнца, заодно с ощущением, будто ты связан по рукам и ногам. Листва была светло-зеленой. Для Дональда она уже потемнела.
Они обедали вместе с Августом, который сразу же после обеда откланялся с лукавой усмешкой. Хвостик и Дональд вышли в холл и сели в кресла. Им подали кофе. Затем Дональд едва не заговорил о том, что на самом деле еще не было свершившимся фактом. Но он сделал всего лишь одно замечание: что, живя в двух странах, в конце концов в обеих перестаешь чувствовать себя дома.
