Григорий Ряжский - Колония нескучного режима
Спиркин прибыл в аэропорт на чёрной «Волге», институтской. Штерингасу, зажатому обстоятельствами, вынужденно пришлось представить англичанок академику. И он, стараясь не вызвать ненужного интереса шефа, сделал это вежливо, мимоходом и весьма уклончиво, без детализации. Сказал, это сёстры, как видите, Присцилла и Патриция, живут в Союзе, замужем за родственниками моих знакомых, работают в провинции, преподаватели музыки и английского языка. Потом, после паузы, когда остались с шефом наедине, добавил, на всякий случай, что, мол, по обмену они тут, по долгосрочному. Едут в отпуск, а Патриция заодно ещё рожать будет у себя дома, в Лондоне. И всё.
Относительно Триш это не было выдумкой. К моменту, когда пришло печальное известие о кончине сэра Мэттью, та была на седьмом месяце беременности. Лотерейный билет, на который ссылалась гинеколог в лондонской клинике, в итоге оказался выигрышным, хотя и с опозданием в годы. Но всё равно, оба были счастливы, и она, и Юлик. Шварц, когда узнал об этом, ещё полгода назад, бросил всё и унёсся в город, за цветами, шампанским и банкой с крабами. Вбухал все деньги, что нашлись, в покупки. Обратно прикатил на такси с калужскими номерами, стал выгружать на траву перед домом многочисленные свёртки, упаковки и пакеты. Затем выдал таксисту двойной счётчик, как и обещал. А ещё отлил в бутылку из-под «Фетяски» тёти-Марусиного первача, в виде дополнительного бонуса за скорость, весёлость и здоровье будущей мамы и её дитя.
— Девчонка у тебя будет, — угодливо отреагировал пожилой таксист, принимая благодарность от счастливого клиента, — они таких любят отцов, как ты, чтоб ласкаться с ними, играться и вообще. Бойких таких папашек, весёлых. А тебе самому девочка тоже лучше, чем пацан. Чтоб ласкаться с ней, играться опять же и вообще. У меня у самого пацанка. Так она как родилась, сразу, считай, ласкаться начала, играться и вообще. А после мы с моей ещё себе родили. Пацана. Так тот, как родился, сразу ж неласковый стал. И дома совсем почти не игрался. И не ласкался, считай, вообще. И с коленок всё спрыгивал, а сам во двор больше бегал, с пацанами играться. И вообще. Ну и доигрался… В тюрьме сейчас, на зоне отбывает. Ещё восемь лет чалиться. А девчонка моя, наоборот, — замуж пошла, свою пацанку родила, внучку мою, так та уже сразу, как родилась, ласкаться стала, играться, и вообще. Скоро говорить начнёт уже, а пока гукает только. Так что с девками лучше, надёжней, веселей. Ласковей. И вообще…
Когда таксист исчез, обдув на прощанье гору подарков синим выхлопом, Юлик медленно опустился на траву, тупо уставился в небо и, вдохнув нерассосавшегося таксомоторного дыма, неожиданно для себя шевельнул губами в направлении жижинского неба, туда, где его могли услышать местные ангелы-хранители:
— Спасибо вам, ребятки, что не подвели… Что услышали… От меня и от Тришеньки. Я отслужу, обещаю. Слышите?
Каким именно образом и когда именно ему удастся отслужить ангелам, Юлик представления не имел. Чувствовал лишь, что слова эти вышли из него не по принуждению, а сами собой. Вернее, кто-то маленький, совестливый, справедливый и очень нужный, с определённой поры поселившийся в его серёдке, лишь слегка подтолкнул их наверх, к губам. И, сделав дело, маленький вновь затих, в той самой своей уютной сердцевине. Сразу вслед за этим резко потемнело, и полил сильный, ровный дождь. Без всякой к тому привычной подготовки. И по-майски громыхнуло вдогонку. Или всё было наоборот, не важно, он точно не запомнил. Тогда они с выскочившей из дому Триш едва успели затащить в дом всё, что он привёз: все эти пакеты с едой и свёртки с подарками. И Шварц догадался, что его услышали. Там, наверху. И схватив жену, утащил её в спальню на второй этаж. А потом они любили друг друга, в приступе внезапно нахлынувшей страсти, как и тогда, тринадцать лет назад, в подвале на Октябрьской, когда Триш увидала писанные маслом по холсту глаза Ирода… А дождь, нескончаемый и монотонный, в это время падал на землю, заливая жижинские крыши и наполняя свежей влагой оживающий после зимней мертвячки глиняный овраг…
Рожать, с самого первого дня, как выяснился факт беременности, решено было в Лондоне. Прежде всего, исходя из медицинских соображений — как и в случае с Прис. А заодно и с юридической точки зрения глянули на проблему — чтобы сразу решился вопрос с гражданством будущего наследника. С каким — естественно, все понимали. Лететь, как и в прошлый раз, когда носила Приска, планировали заранее, примерно месяца за полтора до родов. Однако всё теперь получалось иначе. До срока оставалось два с половиной месяца, но после похорон уже не было смысла возвращаться всего-то на месяц. Тем более что ещё потребуется неопределённое время, чтобы вступить в права наследования, и, возможно, заняться продажей брайтонского дома и лондонского дедова жилья. Нориной небольшой квартиры, как решили сёстры, в качестве перевалочно-гостевого варианта им хватит на всю оставшуюся жизнь. А вырученные средства от наследства можно использовать в целях укрепления финансового семейного статуса. На всё это потребуется немалое время, и этим они смогут заняться сразу после похорон. Родится ребёнок — будет не до того.
Похороны, как уже было известно, были назначены на четверг, а доклад доктора Штерингаса планировался на пятницу. В субботу конференция продолжалась, но это был последний день её работы. Воскресенье — выходной. Обратный билет у Севы и Спиркина был на понедельник.
В аэропорту «Хитроу» простились и расстались. Договорились созвониться и встретиться уже на похоронах, у деда. Девочки поехали домой, Спиркин с Севой — в отель, устраиваться. За то время, пока добирались, Лондон уже успел поразить Севку своей неброской, доведённой до мелочей органикой, несмотря на лёгкий, как ему показалось, траурный акцент — сочетание красных телефонных будок с чёрными такси-кэбами. Голова слегка кружилась от свалившихся впечатлений, и потому плохо верилось в тот факт, что вокруг самый настоящий Лондон. И что это не сон, а вполне ощутимая явь. И что есть люди, известные и уважаемые, которые живут в этом городе и знают о его, Севкином, существовании, и что они читали его, Севкины, научные работы, и что по этой причине очень ждут его и хотят с ним, с Севкой, познакомиться. А быть может, даже подружиться.
На следующий день была регистрация участников и приём по случаю начала работы Международной конференции по генетике злаков. Пока регистрировались, выяснили, что форум будут представлять ведущие генетики мировой биологической науки, а открывать заседание первого рабочего дня, в понедельник, предстоит самому Кристиану Шилклоперу, из Кембриджа, нобелевскому лауреату, выдающемуся учёному-генетику, одному из основоположников зарождающейся генной инженерии.
В перерыве первого дня к Севе подошёл симпатичный, черноволосый, невысокого роста парень, на вид чуть старше Штерингаса, тоже участник конференции. Протянул руку для пожатия и представился:
— Хоффман. Роберт Хоффман, Лондонский институт селекции и генетики. Можно просто Боб. — Он вгляделся в приколотую к лацкану Севкиного пиджака пластиковую табличку, улыбнулся и спросил: — Вы ведь Всеволод Штерингас, верно? — Севка кивнул и пожал протянутую руку. — Чрезвычайно приятно с вами познакомиться, я читал ваши работы по злакам и был немало удивлён, что в России подобные исследования находятся на таком высоком уровне. Даже высочайшем, я бы сказал. Не мог этого предположить. Мои поздравления! — Сева тоже улыбнулся в ответ и слегка покраснел, не зная, что сказать. Но всё же ответил:
— К сожалению, у нас не так хорошо обстоят дела с препаратами. Мы могли бы продвигаться значительно быстрее, если бы не сталкивались с трудностями… скорее технического плана, чем научного.
— Да? — искренне удивился Хоффман. — То есть с идеями всё в порядке? — Он улыбнулся. — С пробирками заминка? Не хватает мощности лабораторий? Подводит финансирование исследований? А вы не пробовали подать на грант? В вашем случае, уверен, вопрос был бы решён довольно быстро. Исследования, которыми вы занимаетесь, вещь чрезвычайно важная для любой экономики, особенно для сельского хозяйства. Затраты окупятся многократно и очень быстро. Не было у вас такого опыта?
Сева замялся:
— К сожалению, не я ведаю подобными делами. Дальше лаборатории не хожу… — В это время к ним подошёл Спиркин, и Сева представил шефа Хоффману. Боб так же обворожительно улыбнулся и выдал:
— А вы пригласите меня в ваш институт, на стажировку, в лабораторию Штерингаса. Вот вместе и займёмся выбиванием гранта для ваших исследований. Заодно подучусь немного у вашего сотрудника, как дактилоскопировать хромосомы с помощью его красителей. Вы не против?
Разговор тот получился больше шутливым, нежели носил характер практического свойства, но Спиркину запомнился. И в итоге сыграл свою роль. Но это было уже потом, когда они вернулись в Москву и академик серьёзно начал обмозговывать идею того, как неплохо было бы на самом деле вытащить из капиталистов денежный грант с помощью Штерингаса и этого доброхота-англичанина, имеющего, по всей вероятности, нужные связи.
