Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
Одним словом, своими силами выходила Митьку, а на нем все, как на собаке, и затянулось – все до последней трещинки. Когда уж совсем выздоравливал, Стефан Розе Марковне позвонил, сказал, слышал, мол, про беду с мальчиком. Хочу, говорит, зайти навестить вас всех, а то давно чаю вашего не откушивал, Роза Марковна.
Мирская встрепенулась – такие люди, Господи Боже, какие люди!
Чай пили все вместе, почти по-родственному: сама, Митенька и Стефан, милый сосед и благодетель. Ну и конечно же все то самое, без чего жизнь нельзя считать полноценной: скатерть, оборочки, твердые салфетки, то-се, мельхиор там, вазочки. Лимончик, тончайший, на блюдце с обводкой золотом и кобальтом, сахар-рафинад – упаси боже – только кусковой, колкий, звонкий, белейший. Это не Куба вам, господа, это родной житомирский буряк, откуда и Зинуля и Сарочка родом.
– До чего ж хорошо-то, Роза Марковна, искренней не бывает, – вставая из-за стола, сказал Стефан. И не кривил душой. Подумал, что никогда уже не будет в его жизни такого стола. Может, будет и лучше во сто крат, да и есть давным-давно, но такого – нет: все, проехали времена, ушла культурка, выцвела, порушилась. Шиндец, одним словом, а не щипчики вам для белоголового сахара. – В общем, выздоравливай, Дмитрий, – по-отечески насоветовал перед уходом Стефан. – А я пока в Америку слетаю, в Нью-Йорк, дела предпринимательские зовут.
– В Америку? – Лицо Мирской озарилось радостным удивлением. – Неужели в Америку саму, Стефан?
– Теперь это дело несложное, – поднимаясь из-за стола, ответил он. – Беспосадочный перелет, девять часов с небольшим, и вы там.
– Счастливый, – вздохнула Роза Марковна. – Я вот к своим годам дальше Житомира по доброй воле и не добиралась никогда, Зиночке тогда паспорт ездили выправлять. Это когда Боренька у меня родился, через год после того. Да, в двадцать седьмом, точно. И все. После этого всю жизнь в Москве так и просидела неподвижным сиднем, как Илья Муромец. Ну, если не брать эвакуацию только – в Ташкент.
– С какого ж вы года, Роза Марковна? – сделав заинтересованное лицо, но так, чтобы невольно не задеть старуху неделикатным вопросом, поинтересовался Стефан.
– С третьего, миленький, с третьего.
– Это, стало быть, вам девяносто в этом году? – и на самом деле поразился Стефан, не предполагая услышать, что такое возможно.
– Уже было, миленький, уже позади. Вон Митька телевизор японский купил мне к дате, новый, с большим экраном и чрезвычайно удобным управлением через пульт. Новости все по нему смотрю – блестяще все видно, как в кинотеатре.
– Нет слов, – развел руками Стефан и подумал, что коли так, то скоро можно будет перейти к очередной части задуманного.
Короче, весть была из приятных, несмотря на все удовольствие общения со старухой. Он подошел к Мирской, взял ее руку, нагнулся и поцеловал морщинистую кисть. Уходя, подмигнул по пути «Женщине с гитарой». И на какой-то миг ему показалось, что и она ему тоже.
Почему на этот раз ему удалось преодолеть сопротивление визовых работников посольства, Стефану было неизвестно. Быть может, подумал он, истек положенный срок, отфильтровывающий уголовных лиц от получения разрешения на въезд в страну. А может, очередная перетряска в стране внесла каким-то образом свои изменения в политику предоставления права на посещение Соединенных Штатов. Или так сработала солидная бумага от крупной деловой компании, с которой договорилась местная нью-йоркская братва, организовавшая Стефану приглашение и одновременно supporting letter.
Одним словом, все сошлось, и через неделю после чая у Мирских аэрофлотовский «боинг», на котором пассажир первого класса Томский совершил перелет через Атлантику, приземлился по расписанию в аэропорту JFK.
– Цель вашего приезда в США? – спросил его негр-таможенник при выходе в свободный мир. Стефан не понял, но догадался, о чем вопрос.
– Бизнес, – бодро ответил он, и негр, удовлетворенно кивнув, проставил в паспорт шлепку.
«Вот она, демократия в действии», – подумал Стефан и пошел на выход, где уже дожидались его пацаны, откомандированные местным авторитетом для встречи важного человека. Тот получил сигнал из Москвы загодя, по самому верхнему каналу, и, кто есть Стефан, уже знал.
Прием от всех прежних встреч сильно не отличался и был похож и на магаданский семилетней давности, и на последующий московский: шикарная хата, только на русском Брайтоне, стол, девки на выбор, затем отдельный гостевой апартамент класса люкс на весь срок гостевания и приставленный местный хлопчик с шустрым английским и «Мерседесом 500», отданным в распоряжение гостя на весь период. Остальное – по конкретному желанию, начиная от тихоокеанской баночной селедки до разнокалиберных проституток любого цвета.
Первые дня три Стефан отсыпался, привыкая к другому часовому поясу и осматриваясь. Вечером посещал русские рестораны, пытаясь определить для себя различия с московскими. Различия были. И не в пользу местных. Жратва была вкусной, но не изысканной, сервировка, имевшая отчасти посудный разнобой, оставляла желать лучшего, эстрада била по ушам и так же проигрывала столичной излишней громкостью и пошлым содержанием. Девки – вот те были не немного, а сильно гаже родных, московских, просто не шли ни в какое сравнение: дурно говорили по-русски, но не потому, что сбивались на английский акцент, а оттого, что происходили не из московских семей, а съехались черт знает откуда, со всего СНГ. Яркие губы, обильная сверх всякой меры бижутерия, блестки какие-то, люрекс бесконечный, тут же меха неуместные, красные шпильки и сами жопастые какие-то, без линии, без доведенности и шарма.
«Шалавы», – подумал Стефан на четвертый день брайтонской жизни и скомандовал хлопцу:
– Завтра в Вашингтон едем, будь готов.
Вашингтон тоже не пришелся по душе: черных – море, а главное, никто никому не нужен, у всех озабоченные морды, как будто завтра ядерная зима и нужно успеть доделать самое необходимое.
В Департаменте Казначейства, куда они добрались без особого труда, все оказалось не так, как он сам предполагал. Собираясь лететь, визу приготовил полугодовую, на случай бюрократии и многомесячных походов за собственным лимоном. Девушка в окошке, опять же черная, улыбнулась на вопрос, что хлопчик его задал, об эквиваленте уничтоженных в семьдесят третьем году бабок, пощелкала клавишами и вежливо поинтересовалась:
– В каком банке, мистер Томски, вы желали бы открыть счет на эту сумму?
Не будучи готовым к такой простоте решения сложного, Стефан растерянно дернулся к провожатому:
– В каком?
Тот подумал и предложил:
– В Чейз Манхэттен бэнк. Так и так туда съездить надо. На Эмпайр-стейтс билдинг залазить вас хочу и на паром. Хозяин говорил, вам надо будет, статую осмотреть с воды, Свободу.
– Чейз Манхэттен бэнк, – твердым голосом подтвердил Стефан черной казначейской девке хлопчикову идею и уже совсем уверенно закрепил местной добавкой: – О’кей!
Та чего-то распечатала и подала в окно:
– При открытии счета не забудьте отдать оператору вот это.
Хлопец перевел.
– Не забуду, не переживай, – усмехнулся Стефан и коротко распорядился: – Домой едем, на Брайтон.
До Манхэттена они добрались на другой день к обеду, после того как Стефан, проснувшись у себя в апартаменте, выгнал вчерашнюю черную стройняшку, оказавшуюся еще хуже, чем наша толстожопая, зависшая у него на ночь перед отъездом в Вашингтон. Набрал хлопца и распорядился:
– Машину!
И снова проблем не возникало. Все про все заняло пятнадцать минут. И снова ему улыбнулись вежливо, но равнодушно, и эта часть не впечатлила. Зато впечатлил сам Манхэттен.
«Вот где можно делать дела, – подумал Томский, – здесь, а не там, – имея в виду Брайтон-Бич – Только здесь мы на хер никому не нужны, а там нам и самим не надо. Валить надо домой, незачем здесь время просто так прожигать. Скажу мальчишке, пусть билет компостирует на послезавтра».
Пока к паркингу от банка шли, заметил на углу Мэдисон-авеню и 22-й магазин любопытный, с книгами по искусству и живописью, выставленной в витрине.
– Ну-ка, – кивнул пацану на витрину, – зайдем.
Первая же книга в яркой суперобложке, что лежала ближе к входу, называлась «Кубизм», и это не могло не заинтересовать Стефана. Открыл, листанул, выискивая знакомые по тем своим «студенческим» временам работы, снова туда-сюда пролистнул и…
…Сначала он обнаружил знакомый синий фон, а уже потом только ее саму. Она смотрела на него, слегка кося глазами на сторону, но именно это и делало ее прекрасной. И он подумал, что странно, почему он не замечал этого раньше, в прихожей у Мирских. Быть может, оттого, что привык к мысли о том, что это уже принадлежит ему и зачем тогда вглядываться, раз все равно никуда от него не денется. Он опустил глаза ниже и обратил внимание на так же неизвестную ему ранее деталь – рука, что обнимала гитарный гриф, имела не пять, а всего четыре пальца, но выглядели пальцы так, что у смотрящего не могло возникнуть сомнений относительно справедливости изображенного автором на холсте. Ниже было указано: Пабло Пикассо, «Женщина с гитарой», масло, холст, 170х110, 1914 год.
