Дэвид Бэддиэл - Время спать
— Спасибо, — говорит Элис.
Она приподнимается со стула, закидывает руки мне на плечи и обнимает. Реальность, как всегда захламленная мелочами, пытается сделать так, чтобы этот момент меньше всего походил на то, чем он должен быть: между нами угол стола, она только привстала со стула, и ей сложно обхватить меня — Элис вообще слишком миниатюрна, чтобы обхватить такого слона, как я, — так что ей приходится стоять, согнувшись, в неудобной позе. Но когда мои руки смыкаются на мохеровой спине, я вдруг ощущаю ее тело, и рожденная реальностью пропасть исчезает. Подумав о том, какое это райское наслаждение, начинаю чувствовать себя очень глупо, потому что это слоган из рекламы «Баунти».
Ее голова у меня на плече. Потом она медленно движется назад, и наши лица теперь совсем рядом, как в той черно-белой оптической иллюзии, где сначала видишь лица, а потом вазу. Господи, как она красива! На долю секунды у меня возникает желание пойти напрямик и поцеловать ее, я уверен, что в ту же самую долю секунды вижу проблеск той же мысли в ее глазах — мы замираем и в пределах этого бесконечно малого мгновения очень долго смотрим друг на друга. В этот момент раздается удар дверного молотка, и я тут же понимаю, что до скончания времен буду оглядываться на эту долю секунды, видя в ней самую главную упущенную возможность своей жизни. Элис хмурится и выгибается, чтобы выглянуть в коридор, а я думаю, что все не так уж плохо — на мгновение я оказался в раю.
— Кого там принесло? — удивляется она и уходит, бросая на меня недоуменный взгляд, который означает всего лишь «кого там принесло?»; в нем нет и намека на «Боже, мы же чуть не поцеловались?»
Жду, пока она уйдет, и выливаю остывший, так и не выпитый чай в раковину; я наблюдаю за тем, как образуется воронка, и чай исчезает в обрамленной блестящей нержавеющей сталью дырочке, прямо как мой план действий.
— О господи! — слышу я крик Элис.
Испугавшись, стряхиваю жалость к самому себе и бросаюсь вон из кухни, в коридор. Я вижу отпрянувшую Элис, а за ней — стоящего на пороге человека внушительных размеров, промокшего насквозь, с измазанным грязью лицом. Чем страшнее мне становится, тем быстрее я бегу, а потом мой страх меняется: это не какой-то псих, от которого я должен спасти Элис — от этих слов я отказываюсь, — это тот самый псих, от которого я должен спасти Элис, это Ник.
— Ник? — у меня перехватывает дыхание. — Что случилось?
— «Уандерласт» затонул, — спокойно отвечает он.
— Только что? И ты в этот момент был на борту?
— Нет, еще два дня назад. Я просто нырял, хотел достать кое-какие вещи.
Хотя мне сейчас есть о чем беспокоиться, в голове вертится одна мысль: «Девять тысяч фунтов?!»
— Господи, — приходит в себя Элис. — Ты проходи, я принесу полотенце и что-нибудь из вещей Бена.
— Подожди, не стоит, — говорит он.
Услышав в голосе Ника решимость, начинаю паниковать. Сильно.
— Я не собираюсь проходить внутрь. Я зашел просто для того, чтобы кое-что тебе сказать.
Элис бросает на меня такой взгляд, будто хочет сказать «о нет, опять его безумные речи», но я в этом сомневаюсь; сомневаюсь и в том, что она не станет его выслушивать. К голове Ника прилипла водоросль, очень похожая на ту, что Иезавель приносила до крыс и лягушек; растение будто зачесано на макушку, чтобы прикрыть лысину.
— Ник, — говорю я, изо всех сил пытаясь поймать его взгляд. — Все нормально. Не беспокойся. Забудь.
— Я пришел, чтобы рассказать тебе правду, — с серьезным видом заявляет он, не сводя пристального взгляда с Элис.
Пытаясь привлечь его внимание, мотаю головой из стороны в сторону прямо у него перед носом — черт, что за мерзкий запах, — но ничего не получается; издалека, наверное, может показаться, что какой-то псих задирает постороннего человека.
— Слушай, ты же побывал в холодной воде, может, тебя в больницу отвезти? — предлагаю я и поднимаю руки, чтобы выпихнуть его, но Ник хватает меня за запястья и со всей силой безумца отталкивает.
— Я расскажу ей, Габриель. Я должен рассказать ей всю правду, — объясняет он.
Я понимаю, что ничего не могу поделать, бросаю беспомощный взгляд на Элис и тут же осознаю, что сам все окончательно испортил; если она и могла принять слова Ника за бред сумасшедшего, то теперь из-за моей грубой и очевидной попытки не дать ему сказать у Ника появился кредит доверия.
— О чем ты, Ник? — мягко спрашивает она.
Похоже, Элис собралась с духом, готова услышать все что угодно, кроме, как мне кажется, рассказа о романе ее мужа с хирпией.
— Габриель влюблен в тебя. С того самого дня, как вы познакомились.
Ник поворачивается, и мы встречаемся с ним взглядами — это какая-то садистская пародия на эпизод с упущенной долей секунды на кухне; но в его глазах я вдруг замечаю то, чего не видел раньше, даже до того, как он покурил той улетной темы, — глубочайшее, абсолютное здравомыслие, которое, пожалуй, действительно в одном шаге от безумия. Это не месть; он не пытается отплатить за мои попытки использовать его в своих целях. Ник пытается мне помочь, раз и навсегда покончить с моей вечно тлеющей опухолью. Получается, именно так можно избавиться от безумия? Без хлорпромазина, без консультаций психологов, без тренингов Эрхарда, а просто нырнув в холодную воду одним жарким днем?
Бум. Бум. Такой звук раздается у меня в голове. Только он не звонкий, не громкий, а далекий, как шум канонады. Потом появляется другой звук: серебрящийся смех Элис. Гляжу на нее, на ее запрокинутую голову, на прекрасное, хотя и искаженное смехом лицо; у меня есть возможность вернуться, снова оказаться в системе привычных координат. Нужно только рассмеяться вместе с ней.
Хрен с ним.
— Да, это правда, — признаюсь я. — Я влюблен.
В то же мгновение она перестает смеяться.
В явно замедленном режиме, чуть изменяясь кадр за кадром, ее лицо обретает серьезное выражение, она смотрит на меня.
— Что тут поделаешь? — говорю я, чувствуя, что слова идут откуда-то из самой души. — Моего брата ты встретила первым. А это случайность — просто захотелось прогуляться по парку, все же дойти до вечеринки… так ты его и встретила. А если бы ты пошла в какое-то другое место, то могла бы встретить меня. Вот и все. Вместо того чтобы записать в своем дневнике три года назад «гуляла по парку» и «ходила на вечеринку», ты вполне могла сделать другую запись: «лишила всех надежд на счастье человека, которого еще не знаю».
Элис стоит, опустив глаза и нахмурив лоб; возникает ощущение, что мне, наверное, лучше уйти. Ник тактично смотрит в сторону, опершись рукой о дверной косяк. Конечно, я не совсем то хотел сказать; но ведь сами знаете — в такие моменты все равно никогда не получается сказать именно то, что хотелось.
— Кстати, именно поэтому Дина меня и бросила, — добавляю, глядя на улицу и замечая, как фонари, зажигаясь, мерцают, а потом свет становится безжалостно ровным. — Она узнала.
Если бы я собрался выложить вообще все начистоту, то рассказал бы о беременности Дины, но мне кажется, что это Динино право. А вот это — мое. Элис поднимает глаза и проницательно смотрит на меня.
— Ты ей сам рассказал?
На мгновение я задумываюсь.
— Ну да. В общем и целом.
— Габриель… — на лице Элис изображается искреннее желание помочь.
Я поднимаю руки и жестом словно отстраняюсь от нее.
— Не надо, Элис. Серьезно. Не беспокойся.
Мне не нужна… знаю, мысль избитая, но я и сам не в лучшем состоянии… не нужна ее жалость. Я подношу руку к ее щеке; она не отворачивается, позволяя мне прикоснуться.
— Я ничего не скажу Бену, — говорит она. — Если не хочешь…
— Это как ты хочешь.
Я изо всех сил пытаюсь запечатлеть в памяти эти пять секунд полного взаимопонимания — так всю свою жизнь отдавший цветам садовник, умирая, мог бы уловить запах розы. В конце концов, след я оставил и контуры его очевидны. Отнимаю руку от ее лица; время вышло.
— Пока, Элис, — прощаюсь я и ухожу.
Мне показалось, что Ник ушел, но он сидит на тротуаре, прислонившись спиной к садовой ограде.
— Вернешься домой? — спрашиваю я.
Кивнув, Ник встает, стряхивая с себя грязь и стебельки тростника.
— Мы как раз должны успеть на обзор матчей последнего тура, — говорит он.
25
Сидящий справа человек в толстых очках что-то мне говорит, но музыка играет слишком громко, чтобы я мог что-нибудь разобрать.
— Что, простите? — переспрашиваю, выковыривая крошечные наушники из ушей и морщась при этом от боли.
— А вы зачем летите? — интересуется он. — Удовольствия ради или по делам? Что вы будете говорить таможенникам в аэропорту Кеннеди?
Сосед смеется, и его смех похож на хриплые звуки аккордеона; в зубах у него много пломб. Я бросаю взгляд на небольшой экран, встроенный в спинку кресла передо мной. Показывают любительские видеозаписи в духе шоу Джереми Бидла «Вот ты и в кадре» — падающие со стульев дети, врезающиеся друг в друга люди, вылетающие за пределы площадки танцоры. Естественно, ничего другого и не захочется смотреть, когда самолет уже выруливает на взлетную полосу. Короткое напоминание о склонности людей к совершению ошибок, встряска для мозгов, если вы подзабыли, что даже самые незначительные желания (пройтись по дороге, посидеть на стуле — а не то что подняться над облаками в огромной коробке из-под сигар) могут вылиться в катастрофу. Пристегните ремни и давайте попробуем попасть в шоу Джереми Бидла.
