Костас Кодзяс - Забой номер семь
Клеархос сжал рукоятку кинжала. От Старика его отделяло всего лишь полметра. Он подполз еще ближе. Старик поднял голову. Кашель его прекратился.
– Они дошли, – сказал он, вытирая платком затылок. – Если фитиль не отсырел и внезапно произойдет взрыв, они оба погибнут ни за что ни про что. Однажды мне довелось видеть такое… – Клеархос не мог выдавить из себя ни слова. – Что с тобой, парень? Вот, скажу тебе о чем я только что думал. И не знаю почему, пришло мне такое в голову именно сейчас, когда я беспокоился, ждал взрыва… Человек сам сотворил бога и поклоняется ему с дедовских времен. Ему и невдомек, что этот всемогущий, всесильный, всезнающий, как его называют, бог не кто иной, как завтрашний человек. Да что это ты сегодня, приятель, словно воды в рот набрал? Что скажешь о забастовке? Ты новичок, и, бьюсь об заклад, Лукас возьмет тебя в оборот. Он положит, тебе двойную зарплату, если ты но присоединишься к забастовщикам и останешься работать. Но заруби себе на носу – к шахте и муха не подлетит. Па этот раз мы будем бороться не на жизнь, а на смерть. Скажи, как поживает твоя мать? Да, она крепко пилила покойного… Ты что молчишь, как немой? – вдруг спросил он.
Старик почувствовал, как что-то холодное вонзилось ему в спину. Он вскрикнул. Его изрытое глубокими морщинами лицо свела судорога. Оглянувшись, он несколько мгновений смотрел в недоумении на Клеархоса.
– За что ты меня? – прошептал он. – За что?
Но в ту же секунду лицо его стало страшным. Стоя па коленях, он повернулся всем телом и, собрав последние силы, распрямил спину.
– Червяк! Поганый червяк! – взвыл он, пытаясь вцепиться Клеархосу в горло.
Клеархос отпрянул назад. Он дрожал, но не произносил, ни слова. Старик потянулся за ним. Тот оцепенел, застыл на месте. Потом пробормотал что-то. Старик поднялся на ноги. Но, когда он ухватился за рубашку Клеархоса, силы оставили его. Он качнулся и с глухим стуком рухнул лицом в грязь.
Солнце уже садилось, когда Клеархос, перевалив через гору, бегом спустился по склону в предместье Афин. Несмотря на холод, лицо у него пылало. Ноги и руки он ободрал о колючки и камни. Клеархос, наверно, был в бреду, потому что позднее, воскрешая в памяти события того дня, не мог понять, происходили они на самом деле или померещились ему в тяжелом, мучительном сне.
Клеархос помнил, что у подножья горы стояла церквушка. По-видимому, был какой-то праздник, так как около нее настроили балаганов для торговцев и фокусников. Люди толпились, покупая для ребятишек глиняные игрушки, мячи, свистульки. Он помнил, как смешался с толпой. На помосте безрукий человек искусно брился ногами. Около Клеархоса крутился мальчишка. Он грубо оттолкнул его и вдруг увидел голую ногу нищего, страдавшего слоновой болезнью. Огромное, как бурдюк, бедро, вывалившись из разорванных штанов, распласталось по земле. На другой ноге нищего, костлявой и кривой, положив на нее голову, как на подушку, спал грязный ребенок. Клеархоса трясло. Надо было скорее спрятаться.
Приземистый торговец зазывал двух женщин:
– Купите образок. Всего три драхмы.
Клеархоса охватил страх. Как вырваться отсюда? Он не мог пробраться сквозь толпу, его теснили со всех сторон, в ушах у него стоял треск трещоток.
Клеархос помнил, как он остановился около старой торговки свечами и ладаном, уставившись на пламя ацетиленовой лампы. Он не мог оторвать глаз от пламени. Старуха бормотала:
– Кому свечи, кому свечи? Одна драхма за пару!
Пламя ацетиленовой лампы колебалось на ветру. Он чувствовал, как оно увлекало его за собой. Его толкнули. Кто-то окликнул его по имени:
– Здравствуй, Клеархос.
Рядом с ним стоял его сосед, попрошайка Николарас.
– Где я? Когда успело стемнеть? – прошептал он.
Клеархос помнил, что Николарас показал ему свою палку.
– Вот и звоночек я приспособил.
Нищий дал подзатыльник какому-то малышу, и лишь тогда Клеархос заметил сына Николараса.
– Ну, постреленок, шапку в руки – и отправляйся! – закричал Николарас на мальчика и подтолкнул его.
Рожица ребенка была вся в синяках от побоев. Он подошел к женщине, протягивая ей шапку. Николарас весело засмеялся.
– Только так он научится уважать своего отца.
Клеархос хотел забраться в балаган. У него зуб на зуб не попадал, но без билета его не пустили.
Он помнил, как его окружили маленькие попрошайки «Где я? Куда я иду?» – спросил он себя.
Зазвонил церковный колокол. Какая-то девушка крикнула:
– Крестный ход!
Люди побежали смотреть шествие.
Наконец Клеархос выбрался на дорогу. Как только его окутала тьма, он увидел над головой звезды. Он проходил мимо рощи. Несколько размалеванных проституток прогуливались вдоль опушки с одеялами под мышкой. Старые, некрасивые, дешевые, без комнат, они расстилали одеяла недалеко от дороги и устраивались там со своими клиентами.
Он почувствовал, что кто-то схватил его за руку.
– Пройдемся, красавчик?
У женщины с густыми кудрявыми волосами увядшие губы были накрашены сердечком.
– Пять драхм – и как тебе понравится…
Он отдернул руку.
– Давай три драхмы, всего лишь па порцию макарон…
Он прибавил шагу. Проститутка не отставала.
– Пойдем, дашь только одну сигарету. До смерти охота курить.
В ту ночь, вернувшись из «Колорадо», София нашла его· у своей двери. Он сидел, съежившись, на лестнице, его лихорадило, он бредил.
Глава четвертая
Уже смеркалось, когда Кирьякос добрался до дома Илиаса Папакостиса. Он остановился, счищая грязь с ботинок о забор. Прежде чем постучать, несколько раз оглянулся и равнодушно посмотрел вокруг.
Дверь открыла худая женщина, закутанная в черный платок.
– Царство ему небесное, Тасия, – прошамкал он печально сквозь пожелтевшие зубы; лицо его при этом так сморщилось, что кончик крючковатого носа спрятался в длинных обкуренных усах.
Сестра посторонилась, пропуская его в комнату. Она чуть было не коснулась рукой его плеча, но смутилась. Возможно, она отвыкла уже от такой фамильярности с родными. Возможно, ее напугали женщины, которые, собравшись перед домом, наблюдали за ними. Она поспешно закрыла дверь.
Кирьякос остановился и глубоко вздохнул. Он ощутил аромат ладана, смешанный с тяжелым запахом плесени. Затем равнодушным взглядом окинул комнату.
На полу на матраце спали девочки. На широкой железной кровати, покрытой красным вязаным покрывалом, были разложены черный пиджак, в котором венчался Папакостис, залатанные коричневые брюки, отутюженная рубашка и тут же рядом его огромные ободранные ботинки. Тасия завесила простыней зеркальный шкаф. Лампа была погашена. Горела только свеча, воткнутая в бутылку.
– Ты хорошо сделала, что послала за мной своего сыпка.
– Где он, Кирьякос? – спросила шепотом Тасия.
– Где же он может быть? Конечно, в морге, – ответил брат.
Тасия разрыдалась.
– Ах! Я, горемычная, знала, что он кончит этим.
– Да, пришел ему конец, – пробормотал Кирьякос. Он не спеша опустился на стул и, распрямив спину, продолжал: – Ты помнишь, Тасия, я всегда говорил… Думай о чем хочешь, но сиди, братец, да помалкивай…
Слова брата задели Тасию. Она стала нервно ломать пальцы. Потом предложила Кирьякосу кофе. Но тот· отказался, он, мол, бросил курить и пить кофе – не преминул похвастать своей твердой волей, – затем опять заговорил о Папакостисе.
«А он все такой же. Зачем только я позвала его», – подосадовала Тасия. Хоть в глубине души она и была согласна с братом, ей неприятно было слышать из ого уст подобные высказывания о муже. Тем более в такую тяжелую минуту она никому не позволит осуждать его.
– Всегда находятся дураки, которые сами лезут на рожон, – не унимался Кирьякос, считая себя кладезем мудрости, как и все недалекие люди. – А те, что их подстрекают, и в ус не дуют…
Подняв свое бледное сморщенное лицо, Тасия посмотрела в упор на брата.
– Ах, что ты, Кирьякос! Спросил бы лучше, найдется ли у нас хоть что-нибудь поесть.
Кирьякос забеспокоился.
– И на похороны нет? – поспешил спросить он.
По лицу сестры он понял, что у нее не было денег не только на похороны, но и на хлеб. Он помрачнел. После обеда сын Тасии пришел сообщить ему, что в шахте убили его отца, и Кирьякос, повязав замусоленный галстук с торжественным и серьезным видом приготовился к выполнению своих печальных обязанностей. Когда оп вместе с племянником уходил из дому, жена, оттащив его в сторону, прошептала ему на ухо: «Сколько лет твоя красавица сестричка знаться с нами не хотела. А теперь, когда пришла нужда, сменила гнев на милость! Ты не обязан тратить на нее ни гроша».
– Ну, а как же… – снова начал он, в замешательстве почесывая затылок. – Деньги-то ведь нужны.
– А где их взять? Я совсем растерялась, несчастье свалилось на нас так неожиданно… Детей я уложила спать голодными… они плакали! Я сойду с ума, Кирьякос! – внезапно вырвалось у Тасии.
