Николай Дежнев - Дорога на Мачу-Пикчу
Дядюшка Кро в мою сторону даже не взглянул, продолжал с тяжелым вздохом, словно разговаривал сам с собой:
— Каково, думаю, будет Глебане увидеть гнусный пейзаж? Дай, думаю, подведу его к встрече с действительностью постепенно. Ему, думаю, будет приятно перекинуться словцом с Создателем, а там, глядишь, все и образуется. Пусть ложь, пусть не правда, но ведь во спасение. Не виноваты же мы, что только и делаем, что лжем, а оно все никак не приходит!..
Захваченный сладкой горечью собственной речи, крокодил зажмурил глаза, я же свои попросту закрыл. Не было сил видеть стелившийся над водой желтоватый туман. Случилось страшное: я прожил жизнь! Даже если после долгих мытарств я найду эту чертову дверь, к чему она мне? Что ждет меня за ней?.. Реальность?.. А сам-то я реален? Искусство жить в том и состоит, чтобы не растерять на пути к могиле дорогие сердцу миражи! А как быть тому, у кого их нет? Были, но утратились!.. На редкость емкое словцо: «утратились», безликое, но прекрасно все объясняет. Где все то, чем ты когда-то жил?.. — утратилось! И не о чем больше говорить. А любовь к женщине? — утратилась и она! Утратилось все, что было дорого! Но в таком случае кома вовсе не болезнь и даже не пограничное состояние, а убежище от накопившихся за жизнь утрат…
Дядюшка Кро вывел меня из задумчивости, толкнул, как это принято, в бок костяной башкой. Замер передо мной нос к носу, по-собачьи преданно глядя в глаза:
— Слышь, Дорофейло! Ты ведь не обиделся, правда? Откуда мне было знать, что с водопадом выйдет облом?..
Я лишь грустно улыбнулся, положил на его голову ладонь. Убедившись, что зла на него не держу, крокодил продолжал уже другим, набиравшим по ходу речи наглости тоном:
— А чего ты, собственно, ждал? Будущее — всего лишь продолжение прошлого. Люди любят начинать новую жизнь с понедельника, но очень скоро замечают, что она старая и, к тому же, весьма подержанная. А Новый Год с его телячьими восторгами и слащавыми пожеланиями! — оживился он, как если бы я собрался с ним спорить. — Смех да и только! Бьют куранты — и что?.. Да, ничего! Как оно было, так все и осталось. Если бы, шагнув в завтра, человек становился хоть немного счастливее, в будущее ломились бы толпами, а вместо этого люди трутся друг о друга животами и кормят близких с ложечки надеждами…
Передо мной был старый, добрый дядюшка Кро. Сердиться на умильную морду не было никакой возможности. Твоя воля, Господи, какое же досталось мне в друзья трепло! Засунуть бы ему в глотку глушитель, цены бы крокодилу не было:
— Можно тебя попросить об одолжении? Дай мне придти в себя, помолчи хоть пять минут!
Откинувшись спиной на стену сарая я полез в карман за сигаретами. Дядюшка Кро улегся рядом и демонстративно отвернулся. Вот она река забвения, — думал я, закуривая, — забвения, которого у меня нет и не будет. В этом, наверное, Его дар и Его же наказание. Когда-то давно, в юности, я решил, что умру, когда устану смеяться. Что ж, мне больше не смешно. Даже человеческие безумства и глупости оставляют меня равнодушным. Жаль только, в душе нет покоя.
Мне вспомнилась мать, я услышал звук кольца о ручку двери, когда она приходила меня поцеловать. Стояла над кроваткой и улыбалась. Что же, ма, ты скажешь мне теперь?.. Что, что, не слышу?.. Ах вот как! Говоришь, на заднем дворе Господа стоит полный незамутненного спокойствия чан? А рядом выбившийся из людей старый ангел? Я его вижу! Он знает жизнь, как никто, ему довелось хлебнуть лиха. Заметив с небес дошедшего до края человека, старик надевает на лысину потертый нимб и берет в руку солдатскую кружку. Зачерпнув умиротворения, слетает на землю и льет его на израненную душу. Думаешь, пришел мой черед?.. Ты права, это шелест его крыльев! Ангел уже здесь, он читает молитву…
Только на молитву достигавшие моих ушей звуки походили мало:
— Солнышко греет ласково, — бормотал аллигатор себе под нос, — облака картинные, плывут себе над куполами колокольни в Троицо-Лыкове…
Нет, понял я, ангел с кружкой не прилетит. Дядюшка Кро отпугнет любого, не говоря уже о небесном создании.
— Ну хорошо, — прервал я его, — молчать ты не в состоянии, но какая нелегкая занесла тебя в Серебряный Бор?..
От неожиданности крокодил вздрогнул и поднял голову. В его взгляде я прочел смятение. Было в нем и замешательство, и еще что-то, что навело меня на мысль о нечистой совести рептилии. С чего бы это вдруг, удивился я, но виду не подал, а посмотрел на аллигатора строго.
— Какая нелегкая?.. — повторил дядюшка Кро, как если бы слегка недослышал. — Любопытство, Дорофейло, банальное любопытство! Как выбрался из водопада, поплыл знакомиться с местами, где ты любишь бывать. Поговорить, думаю, не удастся, так я хоть издали посмотрю как Глебане на воле живется. Кто же мог знать, что ты снова здесь объявишься!
Прошлую мою жизнь старина Кро действительно изучил неплохо, только ездить гулять в Сербор любила Сашка, а не я. Опять же оставалось непонятным, что заставило прохиндея выглядел таким смущенным:
— Ну и что же ты там увидел?..
— Да ничего особенного… — отмахнулся дядюшка Кро, которому вдруг стало неохота со мной говорить. — Колокольня стоит резного камня… трамвайчик по реке шастает, того и гляди винтом саданет… парочки влюбленные гуляют…
Он запнулся. Выражение длинной морды стало виноватым. Стрекулист поспешил отвернуться, не хотел, чтобы я видел его глаза. Трудно было не заметить, каких усилий ему стоило заставить себя звучать беззаботно:
— Слышь, Дорофейло, чего скажу! Я как-то сдуру ляпнул, что в твой мир возвращаются те, кого там любят и ждут — так пошутил я, ты мне не верь!
Дядюшка Кро еще что-то говорил и все суетился, заглядывал в лицо, но я его уже не слушал. Вот, оказывается, в чем дело: ты видел Сашку, и не одну! Проболтался, а теперь пытаешься запудрить мне мозги. Догадка обожгла. Что с того, что мы расстались? И у нас были в жизни счастливые моменты, и мы знали радость, и нам мечталось при луне…
Дядюшка Кро старался вовсю:
— Я тут сделал открытие! Представляешь, Глебань, оказывается, история не знает справедливости! Висячие сады носят имя этой проходимки Семирамиды, а построил их вавилонянин Навуходоносор! Тот самый шустрый малый, что умыкнул евреев в рабство, а обратно вернуть поленился. Представляешь, люди думают… а на самом деле! — частил он, по-собачьи виляя хвостом и искренне возмущаясь, только врать в глаза лакировщик действительности был не мастер.
Значит, только те, кого любят и ждут! А меня ждать некому, что ж до любви, то смешно и заикаться. Впрочем, какое это теперь имеет значение? Тогда почему так больно и так муторно на душе?..
Выждав момент, я изловчился и сомкнул страшные челюсти, обхватил их в замок руками:
— Все, Кро, представление окончено! Меня не надо утешать, возвращаться в мир мне незачем. И ради бога, не делай такие удивленные глаза, ты прекрасно знаешь, никто там меня не ждет… — желая возразить, крокодил сделал попытку разинуть пасть, но я был начеку: — Уймись, я и сам большой мастер себя обманывать! У меня к тебе просьба…
Силы мои иссякли и дядюшка Кро вырвался на свободу:
— Да я за тебя, Глебаня, — заерзал он по песку, извиваясь огромным телом, — я любого, как Тузик грелку!
— До этого дело не дойдет! Можно, конечно, подождать Харона, он точно не откажет, но мне было бы приятно, если бы на ту сторону меня переправил ты… — предупреждая, чтобы не встревал, погрозил ему пальцем. — Все, Кро, на самом деле все! Если ты думаешь, что я ничего не понял, то глубоко ошибаешься. Человеку перед смертью показывают, как он жил — именно это со мной и произошло! Пора уходить. И ты знаешь… — я помедлил, дал себе время убедиться в правдивости того, что говорю, — я не чувствую особой горечи. Мир людей вовсе не так привлекателен, как это кажется из молодости. Не раз и не два замирал я в растерянности перед жизнью, не в силах поверить, что она может быть такой бессмысленной. Боже Праведный, говорил я себе, стоило тратить силы на сотворение такого мира! Если Ты создавал его всерьез — это печально, если в шутку — жестоко…
Линию смыкания челюстей крокодила можно принять за улыбку, но на этот раз аллигатор не улыбался. Я обнял его за шею и привлек к себе. Дядюшка Кро положил голову мне на колени и затих, как ребенок. Млел, приоткрыв пасть в пароксизме блаженства. Так и сидели мы с ним, на берегу вод забвения, свесив ноги над вечностью. Если во Вселенной, думал я, среди навороченных галактик сыщется любящая тебя душа, ты не одинок. Прижимая к себе чудище, я гладил ладонью кубики его брони, мне было грустно и светло…
Но негодяй был далек от того, чтобы разделить со мной нахлынувшие чувства:
— Хорош, Дорофейло, давай прощаться!
От такой невиданной черствости все во мне перевернулось. Не понять состояния моей души! Подталкивать друга к вратам ада! Я был поражен самым неприятным образом. Возможно, нечто подобное мог бы сказать я, но и то не сейчас и не в такой грубой форме. Но уставившемуся на меня негодяю я готов был простить и не такое. Я готов был сделать все, чтобы скрасить ему горечь расставания:
