Елена Блонди - Инга
— Они не раздеваются, — кашлянув, удивился Иван, — смотри, такие адам и евушка, а все равно в купальничке она, и наш — в трусах.
— Ванечка, у них клятва, — укорила его жена, — я не хочу сказать, что они такие вот целомудренные, но думаю, это нелегко — бегать вместе голышом и сдержаться. А может, стесняются нас? Ваня, придумай, куда бы нам деться. Ну? Ты же умный, ты математик.
— Куда тут денешься, — резонно возразил Иван, вытирая потный лоб, — в доме днем жарища, ни сквозняка.
— Да я пошутила!
Лика задумчиво следила за далекими фигурками в воде.
— Она совсем не такая, как я представляла. Зная нашего Сережика (тут Иван фыркнул, но под строгим взглядом жены стал серьезным), я думала, она такая вся беленькая тоненькая воздушная, ну… ну, как болоночка, с кудряшечками. А эта…
— Не нравится тебе?
— Не-ет, что ты, — Лика подхватила подол и устроила его на круглых коленях, — я о нем лучше теперь думаю, серьезнее. Вон какую отхватил себе амазонку, завоевал. Непросто с такой. Глянула, как обожгла. Одна сплошная страсть.
— Да ты когда успела разглядеть? По мне так хорошая девочка, милая, стройненькая. С ножками.
— С сиськами, — в тон подхватила Лика, смеясь. И стала серьезной:
— Нет, Ваня. Я вижу. Будут у них сплошные ураганы. Но он мальчик крепкий, наш Сережик, хочу, чтоб справился.
— Наш-наш, — недовольно ответил Иван, навязывая на белом платке узелки.
— А что? Не нравится тебе, что наш? — Лика, ленясь встать, сидя уперла в бока руки.
— Скучаю без него, — ответил Иван, — вот и ругаюсь. Смотри, носятся по жаре, как два коня, про нас забыли. Вроде он тут, а я все равно скучаю. Ты со мной пойдешь, к удочкам?
— Пойду. А то скиснешь там совсем, в тоске.
Поднимаясь и поправляя сборчатый вырез, Лика задумалась на секунду.
— На третий день придут. К нам уже. А пока пусть их, Ванечка.
Вечером вместе сидели у костра. Лика тихонько пела, разливая по кружкам чай. Иван, поднося к свету клубок запутанной лески, ковырял его пальцами, сматывая на дощечку. А двое молчали, и свет заглядывал в глубокие, темные от пришедшей ночи глаза.
Когда легли, вытягиваясь рядом и прижимаясь горячими боками на деревянном топчане, Инга сказала шепотом:
— Попросить хочу. Если не рассердишься.
— Не рассержусь.
— Разденься.
За дощатой стенкой скрипели сверчки и один — совсем рядом, видно, заблудился под топчаном, на земляном полу. В щель был виден краешек белой луны. Горчик вздохнул, чтоб сердце не колотилось так бешено, вроде он совсем зеленый пацан. И тихо ворочаясь, стащил выгоревшие трусы. Лег на спину, беспомощно кинув вдоль тела руки. Смотрел вверх, чтоб не видеть в рассеянном сумраке своего тела, гладкого впалого живота, и дальше. А рядом, на краю зрения, она сидела, изогнув спину, и стягивала белеющую майку, рассыпая по плечам черные пряди волос. Легла, поднимая бедра, и вытягивая одну и вторую стройные, блеснувшие гладким ноги. Кинула на пол снятые трусики. И тоже затихла, касаясь его локтем и запястьем.
— Вива боится. Что я сделаю так, как она и мама Зоя. Что я забеременею рано. Потому клятва. Ты понял, да?
— Но она ж все равно есть, — хрипло ответил Горчик, — ты обещала. Никакого секса.
Инга пошевелилась, поворачиваясь к нему. Он хотел закрыть глаза и не стал. Такая красивая. Совсем его Инга. И ее рука. Теплая, подрагивающая. Вот тут глаза пришлось закрыть. Зажмуриться, крепко. И еще стиснуть зубы, чтоб не заорать в голос.
— Сережа, — она шептала, снова и снова повторяя имя, — Сережа, Се-ре-жа…
И когда его выгнуло, затрясло, и он замычал, тыкаясь ей в грудь лицом и тяжело дыша, сказала, тихо и уверенно радуясь:
— Это не секс, Сережка. Это — не секс. Молчи. Я знаю.
Он хотел спросить — откуда ж, но понял, не надо спрашивать. А еще подумал, обнимая ее всю, целиком, облапливая руками и ногами, утыкаясь лицом в шею, вот так она — возьмет любого, кого захочет. Художника своего дурацкого… Но эти мысли, такие ревнивые, не принесли злости, потому что одновременно с этим знанием в нем была вера — возьмет, если захочет, но хочет она только его.
За двумя стенами не спала Лика. Лежала, закинув за голову полную руку, глядела в темноту.
Они с Иваном были на первом курсе. И оба — рослые, высокие и сильные. Он рыжий в смерть просто. Все лицо в конопухах. Как увидела его руки, просто с ума сошла, снились ей, лапы как у льва, лапищи. И все как-то сразу знали, что эти двое будут вместе. И они знали.
Улыбаясь, хотела вспомнить, а когда же был первый раз и как. И не сумела, казалось ей — всегда были вместе. И еще казалось, что все вокруг радуются им, когда идут рядом, касаясь плечами, смеются.
… Было очень тошно, когда появилась в Ивана сорок лет эта студенточка, такая вся махонькая, хрупкая. С хваткой, как у бульдога. Очень грамотно она его охотила. И даже пришла с Ликой знакомиться, в гости пришла, предлог какой-то выдумала. Щебетала, а Ванька дурень кофеек подливал, кивал и смотрел влюбленными глазами.
Сильная и уверенная в себе Лика совсем тогда потерялась. Приходила Анька, ахала, слушая горестные новости. Ругалась и напористо подсказывала, что надо сделать. Повеления Аньки менялись каждый день. То волосья ей, значит, выдери, то Ваньку-козла гони к чертям собачьим. А что дети, подашь на алименты, вырастишь сама. Тоже мне муж объелся груш.
А Лика просто закаменела, не имея сил ничего решить. Только ходила бережно, будто нащупывая землю, будто боясь — та проломится от резкого движения. И когда Иван, маясь, пробормотал насчет срочной командировки, да не волнуйся, мол, через две недели вернусь, она только кивнула, следя, чтоб голова не упала, покатившись с глухим стуком. Сильно болела Ленка, и это держало, одновременно горькой обидой выматывая сердце. Градусник, уколы, компрессы. А он там, в командировке, значит…
Вернулся через неделю. Ничего не сказал, только обнял и сразу пошел к Ленкиной кровати, стал доставать какие-то цацки, заколочки, бусы пластмассовые.
Ночью лежал рядом. Молчал. А потом начал говорить, что-то. Но Лика остановила.
— Молчи. Ничего не хочу знать. Только… я второй раз не выдержу, понимаешь?
И он послушно замолчал. А она лежала, как сейчас, без сна, смотрела в темноту и маялась Анькиными уверенными рассказами о том, что если разок попробовал, ох, Лика, теперь пойдет и пойдет…
Не стал. Во всяком случае, ни разу, чтоб на кого так глядел, или о ком рассказывал, не было. А еще Лика ему сказала, уже днем, сидели в парке, смотрели, как Ленка лупит Вадика совком по мягкой спине в дутой курточке.
— Сумеешь если так, что комар носа не подточит, рискуй. Молчи, Ваня, дай скажу, я тоже человек живой. Так вот. Глаз закрывать не буду. И карманы твои проверю когда-никогда. На предмет записочек. Поймаю — пеняй на себя. А не поймаю — значит, не было ничего.
— Совсем мне не будешь теперь верить, да? — упавшим голосом сказал муж, высокий, сильный, рыжий красавец с большими лапищами, — я же никогда, Лика…
— То малая цена, Ванечка. Но она есть, понял?
Говорила холодно и уверенно. И врала, отчаянно врала ему. Потому что знала — будет верить, даже если десять раз уедет в командировки, и станет ей врать, она будет цепляться за эти его слова.
Но счастье бывает разное, всякое, и такое вот, на первый взгляд кривенькое. Он больше не стал. Она верит, не стал. И славно.
Лика поворочалась и фыркнула. Когда через неделю после того разговора пришла в институт, что-то Ваньке нужно было передать, торопилась, цокая по коридору каблуками. И не заметила в стороне промельк какой-то, быстрое шевеление, ахи, звуки. Потом уже лаборант Эдька рассказал, хохоча: шла стремительно, а сбоку эта, кучерявая наша практикантка, увидела, затрепетала и вдруг кинулась убегать, ногу подвернула, свалилась на пол, рассыпала бумаги.
— Смела ты ее, Лика, аки могучий ураган, а сама и не заметила, — ржал Эдька, а Иван багрово краснел, отворачиваясь к окну.
И правда, не заметила. Так все эдькиным хохотом и закончилось.
Через две стены в глухой тишине, полной мирных ночных звуков, послышался слабый стон, и через минуту — тихий смех.
Лика улыбнулась. Ах, мы — старые сводники. Лежу тут, слушаю детей. И сердце тает, будто сама я там. Будто я и Сережик и его темная быстрая девочка Инга. Одновременно. Такое счастье, их слушать.
Утром Лика вышла из дома, зевая и на ходу расчесывая волосы, и остановилась. Двое уже были под навесом, Горчик согнулся, кругля коричневую спину, раздувал костерок. А Инга вытирала котелок для чая, не сводя глаз с худой спины.
— А… — сказала Лика и заулыбалась навстречу светлым спокойным лицам.
Сережа встал, отряхивая руки.
— Доброе утро тебе, Лика. Ставь чай, мы с Ингой к роднику пойдем, вода кончается.
— Доброе и вам. Иван бы сходил, чего суетитесь. Гуляйте.
