Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет
С одной стороны, если ОНИ — военные, отказавшиеся от своей формы, то можно надеяться на смягчение их бескомпромиссности и суровости.
С другой, если все штатские, но даже Анис, будучи женщиной (хотя совершенно неженственной), надела мундир, то вряд ли можно найти более убедительное свидетельство того, что по отношению ко мне Комитет занял предельно жесткую позицию.
Председатель прервал тревожные размышления.
Когда-то хорошо поставленным, а теперь уже слабым и дребезжащим «комитетским» голосом и на чисто «комитетском» языке он произнес:
— В начале сегодняшнего заседания прошу почтить память павшего пятью минутами молчания.
Разом двинув креслами но полу, все встали.
Кроме меня. Я не пошевелился, поскольку и так стоял (Комитет никому не позволяет сидеть в его присутствии), и таким образом невольно оказался в числе скорбящих.
На стене за председателем висел портрет в траурной рамке, и, пытаясь заполнить бесконечные пять минут нашей общей печали, я смотрел покойному прямо в глаза. Как странно они двигались, каждый сам по себе…
Пока Коротышка был жив, разумеется.
Председатель немощно откашлялся, как бы подзаряжая батарейки, питающие голос, и заскрипел.
Свою речь он адресовал комитетчикам, но почему-то при этом смотрел только на венки, так что казалось, будто он обращается к тем, кто их прислал. — «Уважаемые коллеги! Нам редко приходилось собираться по чрезвычайным поводам, выходящим за рамки привычных ситуаций. Сегодня — именно такой случай.
Что касается нашего погибшего товарища, то на теперешнем заседании мы говорим о нем в третий раз.
Впервые разговор о нем зашел, если мне не изменяет память, в середине пятидесятых. Тогда мы приняли решение ввести в Комитет этого полного сил и жизни юношу.
Второй случай представился в позапрошлом году, когда он принимал поздравления по случаю присуждению премии „Золотой Орел“ за неустанное служение целям организации, которую мы представляем.
И вот сегодня…
Наш коллега играл видную роль не только в подготовке впечатляющих перемен, происходящих в окружающей нас действительности, но и в придании этим переменам наиболее удачной формы, я бы сказал, формы свершений. Благодаря его усилиям сегодня уже отчетливо видны горизонты, едва видневшиеся в пятидесятых и полностью скрытые в шестидесятых и начале семидесятых годов, горизонты исполнения самых дерзновенных надежд и чаяний человечества, горизонты, свободные от опасностей, угрожающих ныне цивилизации. Мы имеем в виду, прежде всего, древнюю как мир мечту о единстве народов или, другими словами, о Соединенных Штатах Земли, когда люди, населяющие нашу планету, объединятся в государстве, строящем для них прекрасное будущее всеобщего процветания.
И вот мы потеряли его…
Велика наша потеря, огромен ущерб, причиненный делу прогресса, интересам мира, демократии, социализма!»
Старец остановился, давая слушателям возможность осмыслить трагический вывод, потом продолжал:
— Надо особо подчеркнуть, что в своей многоплановой деятельности Комитет выступает как самостоятельная организация, не связанная с официальными властями или их исполнительными органами.
Слухи о наших связях с ними абсолютно беспочвенны. Редкие примеры, когда такие контакты действительно были, лишь внешне нарушают этот принцип, а в действительности подтверждают его незыблемость.
К числу подобных исключительных ситуаций относится и дело, которое мы сегодня рассматриваем. Оно настолько опасно для общества, что мы будем вынуждены…
Надеюсь, все вы отчетливо представляете себе, какое значение для будущего будет иметь ваше решение.
Разбор этого, и без того трудного случая, отягчен нашей горечью и возмущением, ибо имеет самое прямое отношение к гибели прекрасного гражданина, достойного члена нашей организации.
Комитетчики, на протяжении всей речи не сводившие с меня неподвижных, настороженных взглядов, глухо загудели. Я попытался воспользоваться тяжелой паузой для того, чтобы сказать ИМ все, но… Голос предательски дрогнул, а обличительная речь вылетела из головы. Я как будто слышал себя со стороны и не узнавал. Неужели это мои слова? — Прошу дать мне возможность высказаться по затронутому вопросу и объяснить свое поведение.
Надеюсь, вы будете столь великодушны, что разрешите мне говорить по-арабски, так как изложить непростую ситуацию, пользуясь родным языком, будет значительно легче.
Примите мои глубочайшие соболезнования, ибо постигшая вас утрата — горе для всех.
Не повернув головы, Блондин цыкнул на меня:
— Вас никто не спрашивает.
Председатель отпил глоток воды из стоящего перед ним стакана и, мучаясь старческой одышкой, продолжал: «Комитет был создан для служения целям революции, идеалам религии и морали. Его члены неослабно поддерживали устои общества и укрепляли демократию.
Вполне понятно, что подобные усилия сделали нас объектом злобных нападок со стороны подрывных элементов всех мастей, пытающихся противостоять Комитету. Это они спровоцировали шумиху по поводу методов, применяемых в нашей работе, обвинили в садизме и демагогии.
Враждебные голоса трезвонят о якобы тесной связи между нашей деятельностью и политическими переворотами, межобщинной резней, локальными войнами, которых в арабском мире хоть пруд пруди. Они приписывают нам загадочные самоубийства и бесследные исчезновения, падения с крыш и гибель в дорожных катастрофах.
Нападение на члена Комитета является свидетельством эскалации агрессии против нас и требует особых мер пресечения.
Преступник сознался в содеянном и сейчас находится здесь, перед нами, что создает обманчивое впечатление простоты задачи. Не поддавайтесь ему. Ваш долг — разобраться в этом деле до конца!»
Чуть живой старик окончательно выдохся и сел, немощно откинувшись на спинку стула.
Офицер Анис повернулась ко мне:
— Теперь можете говорить вы.
Все время я внимательно следил за комитетчиками, ловя каждый взгляд, кивок, жест, интонацию, — словом все, что могло указать на ожидавшую меня участь. Увы, обычно мягкий голос Анис сейчас был суров.
Я не рассчитывал на доброжелательный прием и, еще по пути сюда, приготовился к худшему. Отпираться бессмысленно, каяться нелепо. Впрочем, сожаление о совершенном ни разу не потревожило меня, и это окончательно убедило в неотвратимости кошмарной развязки.
Произошло то, что и должно было произойти. Я, конечно же, понимал, что новая встреча с Комитетом неизбежна и, готовясь к ней, построил свою защиту на обвинениях в его адрес. Для этого была собрана масса обличающих фактов. Таким выступлением мне хотелось показать врагу свое мужество и несгибаемость перед лицом приближающейся расплаты.
Стоило, однако, увидеть перед собой эти злобные маски вместо человеческих лиц и услышать хрип трупообразного председателя, как собранная дома твердость мигом улетучилась.
Слабым, дрожащим голосом я жалко залепетал на языке Комитета:
— Прежде всего, позвольте поблагодарить за оказанную мне высокую честь побеседовать с вами. Еще раз хочу заверить вас в том, что понимаю и разделяю горечь невосполнимой утраты, ибо не каждый день Комитет теряет своих членов.
Тут я невольно улыбнулся, но ответной улыбки ни от кого, естественно, не увидел.
— Я признаю свою вину и готов понести наказание, но все же надеюсь, что при вынесении приговора вы учтете мою честно прожитую жизнь, незапятнанную репутацию и условия, вынудившие на отчаянный поступок.
Вам хорошо известно, что, будучи самым обыкновенным человеком, я ни разу не был причастен ни к каким актам насилия и встречался с ними только в детективных романах.
Готовясь к собеседованию, я много работал, чтобы глубокими знаниями и широкой эрудицией заслужить ваше доверие, а в дальнейшем сотрудничестве — признание и поддержку, какими пользуются лучшие творческие силы страны (всем известно, что своими успехами они обязаны вам).
Но мне не повезло…
Вы превратно поняли обычную любознательность, а угроза собственной жизни потребовала от меня крайних мер для ее спасения.
Председатель одернул меня:
— Сразу после совершения преступления вы заявили, что он не предпринимал попыток насилия по отношению к вам, не угрожал и на вас не нападал. Ведь это ваши слова?
— Да, мои. Однако ваш коллега был вооружен пистолетом, а, значит, насилие по отношению ко мне было задумано с самого начала. И, не опереди я его, это насилие было бы совершено!
Кроме того, прошу принять во внимание мое душевное состояние и нервное перенапряжение, ведь из-за постоянной слежки мне ни на секунду не удалось сомкнуть глаз.
Блондин резко подался вперед, хищно блестя разноцветными глазами:
