Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

Он холодно отрезал:

— Это — лишнее. Вполне хватит того, что есть.

Я развел руками, как бы снимая с себя всякую ответственность, и занялся обедом. Достал из холодильника окаменевшую половинку куриной тушки и положил ее оттаивать. Поставил на плиту кастрюлю с водой. Когда вода закипела, отлил немного в джезву, только на одну чашку кофе. Оставшейся водой залил вымытый рис. Кофе остывал, но пить что-то не хотелось.

Бездумно, как автомат, еще раз промыл рис горячей водой, потом слил ее и положил в кастрюлю масло, соль. Снова добавил воды. Вынул из холодильника помидоры, огурцы, несколько стручков зеленого перца.

Куда мог деться нож для овощей?

Открыл ящик с кухонными принадлежностями, тот, что под плитой, но в нем оказался только большой тесак для рубки мяса с остро отточенным лезвием. Задвинув ящик, отпил пару глотков из кофейной чашки. Надзиратель, по-прежнему, торчал у дверного косяка, вертя головой то в мою сторону, то в сторону книжных полок, тянувшихся вдоль всей стены до самой ванной.

Вот он, маленький нож. Лежит в куче грязной посуды. Я попросил Коротышку полить из кувшина, а сам в это время отмывал тусклую сталь под тонкой струйкой воды.

Пока мы возились с ножом, он продолжал разглядывать книги. Потом, оживившись, кивнул на ближайший ряд:

— Ага, и вы — любитель полицейских романов.

Я промолчал.

— Почему же здесь нет ни одного романа Агаты Кристи?

Вытерев нож, я неспешно начал резать овощи. Немного подумав, ответил:

— Я не люблю детективы, построенные на сплошных сюжетных поворотах, игре обстоятельств. Гораздо интереснее те, где герой преследует гангстеров и бандитов, раскрывая их хитроумные планы. Чаще всего он противостоит обществу и, защищая слабых и бедных от сильных мира сего, не останавливается ни перед чем.

Коротышка язвительно улыбнулся:

— Да вы еще и гуманист!

Не спеша, я взял чашку, сделал несколько глотков и так же неторопливо поставил ее на стол.

— Вряд ли… Некоторые думают, будто во мне до сих пор не изжит подростковый инфантилизм. Это предположение основывается на мнении, что в каждом взрослом человеке сохраняются некоторые элементы обостренного детского восприятия, разумеется, в разной степени. В моем случае причина, видимо, иная.

Сам я не способен на героические поступки, поэтому, сочувствуя угнетенным, сопереживая добру, подспудно желаю победы справедливости и наказания зла. Впрочем, такие мечты свойственны всем людям.

Торопиться решительно некуда, почему бы не порассуждать на нейтральную тему? — Те детективы, что я предпочитаю, не требуют ни капли умственных усилий. Достаточно следить за действием и, в конце концов, все прояснится. Не подумайте, что романы Агаты Кристи нелюбимы мной из-за их необыкновенно высокого интеллектуального уровня. Они построены на наивных загадках и надуманных коллизиях. Жалко на это тратить мозги в то время, когда реальная жизнь полным полна настоящих тайн. Даже напрягая все силы, многие из них так и не удается разгадать.

Коротышка только и ждал случая возобновить прерванный разговор. — Ну вот мы и вернулись к теме странных загадок и непонятных явлений. Мне кажется, у вас маниакальное состояние — вы просто свихнулись на тайнах.

Я прекрасно понимал, что он грубо провоцирует меня в расчете услышать нечто важное, но не смог справиться с накопившимся раздражением и, возбужденно размахивая ножом, выпалил:

— Вы смеетесь надо мной? Ладно, но как объяснить черную воду, что течет из крана? Вот вам первая загадка!

Коротышка фальшиво удивился:

— Неужели есть еще?

Меня понесло:

— Да сколько угодно. Возьмите, например, отношение Доктора к войне и миру. Если сопоставить немногие высказывания на эту тему, просочившиеся в прессу, то в одних он утверждает, будто единственным способом восстановления попранных прав является война, а в других, что единственный путь к этому — мир.

Он спокойно спросил:

— Ну и в чем противоречие?

— В том, что разговоры о войне он вел, осуществляя проекты сугубо мирного назначения, а призывы к миру сопутствовали созданию им армии наемников для любой войны, лишь бы заплатили. Загадка заключается в постоянном противостоянии слов и дел.

Я сделал паузу, чтобы попробовать рис. Убавил под ним огонь.

— Если угодно, приведу еще один пример — третий. Инструкции, прилагаемые к импортным лекарствам в наших аптеках, рекомендуют бо́льшие дозировки, чем принято в тех странах, где они производятся. А почему?

Сковорода для обжаривания курицы уже на огне, теперь в нее надо налить оливкового масла и постараться отскочить от раскаленных, дымящихся брызг.

И кто меня тянул за язык! — Почему карта, висящая в израильском Кнессете, включает в границы Великого Израиля только половину Египта, ту, что на восточном берегу Нила, хотя пирамиды, построенные предками современных евреев, возвышаются как раз на западном берегу?

Сидя за столом вполоборота ко мне и напряженно вслушиваясь, Коротышка не проронил ни звука. Я посмотрел на него и осекся, поняв по жестокой радости в косящих глазах, что безнадежно выдал себя и до конца размотал веревку, которой ОНИ меня удавят. Мне хватило самообладания спокойно, как ни в чем не бывало, накрыть на стол. За обедом тему удалось сменить:

— Полагаю, Вы заметили на полках множество книг бельгийского писателя Жоржа Сименона. Вот кого я ценю, а главного героя — комиссара Мегрэ, просто люблю. В таких детективах мало действия. По существу, это — романы-загадки, настолько превосходящие детективы Агаты Кристи по психологической глубине и социальной значимости, что их невозможно сравнивать. Когда стараешься разгадать предложенные Сименоном загадки, понимаешь, что все неожиданные поступки в поведении обыкновенного смертного объясняются его подсознанием. Когда чаша подсознания переполняется, то последняя, может быть, пустячная капля (говорят, достаточно соломинки, чтобы сломать спину верблюду) преображает человека, и он совершает нечто, идущее вразрез со всей его прошлой жизнью. Скромный тихоня, не способный и мухи обидеть, решается вдруг на зверское, изощренное по жестокости, преднамеренное убийство.

Коротышка промолчал и, похоже, не слышал последних слов, поглощая обед с обычной для него жадностью. Он был занят только едой. Я опустил вилку и, не в силах отвести взгляд, с завистью наблюдал трапезу хозяина жизни.

Вот он крепко зажал в кулаке куриную ножку, твердой рукой подносит ее ко рту, потом аппетитно обгладывает, отрывая куски мяса крупными зубами, пережевывает неторопливо и тщательно, полностью сосредоточившись на этом важном деле.

Я никогда не умел есть так, как едят решительные, уверенные в себе люди, способные уничтожить любые помехи на своем пути. Именно этого мне всегда не хватало.

Мы молча доели. Я снял со стола и поставил в мойку посуду. Молча пошли в ванную и умылись. Молча вернулись в комнату — каждый на свое место.

Я закурил, но едва сделал пару затяжек, как почувствовал непреодолимую слабость, возвещающую о приближении дневного сна. Со мной это происходит ежедневно, вскоре после обеда. Зная, что сопротивление бесполезно, простодушно предложил Коротышке немного вздремнуть. — Я не привык терять время зря, да и вам этого делать не советую.

Он удобно раскинулся в моем кресле и застыл, уставившись в какую-то точку на потолке.

Понятно, что от меня требуется…

Где же ящик с карточками? Вот он.

Я начал бессмысленно копаться в бумажках, изо всех сил пытаясь разлепить веки.

Голова сама собой легла на стол.

Меня, как будто тающего, понесли теплые волны…

От резкого окрика я подпрыгнул над столом.

— Попрошу вас пройти со мной.

Сердце оборвалось, спина стала мокрой.

Напряженно выпрямившись, мой мучитель шел впереди. Я, ничего не понимая, плелся следом. Подойдя к туалету, он решительно распорядился:

— Стойте здесь!

И направился к унитазу. Дверь в туалет осталась открытой. Не спуская с меня глаз, Коротышка снял штаны и уселся на пластиковое сиденье.

Как хорошо, что в коридоре много книг.

Я повернулся спиной к туалету и принялся их разглядывать. Почти все были куплены сравнительно недавно, в процессе подготовки к первой встрече с Комитетом, и сгруппированы по темам.

Отдельно стояли книги по политике и экономике, причем среди прочих было и несколько редких, касающихся иностранных интересов в арабском регионе или милитаризма в странах третьего мира. Именно в монографии на последнюю тему я прочел интересное исследование о корнях садизма, заметного в действиях лидеров этих стран. Собственно говоря, указанные общие корни проливают свет и на жестокость арабских руководителей.

Литературные шедевры с трудом поместились, заняв целый угол. Великие имена, начиная с Шекспира, Пушкина, Сервантеса и кончая Гарсия Маркесом и Нагибом Махфузом.