Йоханнес Зиммель - Любовь — всего лишь слово
Вот Геббельс спрашивает:
— Хотите ли вы тотальную войну?
И толпа неистово орет:
— Да! Да! Да! Да. Да. Да.
Это были наши отцы.
Это были наши матери.
Это был немецкий народ.
Не весь народ, конечно. Было бы глупо утверждать обратное. Но это была большая часть народа.
Вы хотите тотальную войну?
Да! Да! Да!
Не с презрением, но удивлением, непониманием, растерянностью смотрят дети на взрослых, когда показывают такие сцены.
Я часто сижу спиной к телевизору и смотрю в лица зрителей.
Кажется, что дети хотят спросить: «Как могло случиться, что вы поверили таким горлопанам, этим жирным харям, этим преступникам? Как такое вообще могло быть?»
Они не произносят ни слова.
Они спрашивают глазами.
И взрослые опускают головы.
Фридрих Зюдхаус не ходит на эти телевизионные вечера. Его товарищи по комнате говорят, что он пишет длинные письма.
Кому — никто не знает.
Нам только еще предстоит это узнать.
Господин Хертерих выглядит все бледнее и изможденнее. Теперь уже никто не принимает его всерьез. Но нельзя сказать, чтобы он мешал нам. Он просто делает все, что надо.
— Кажется, мы его воспитали, — говорит Али.
Между прочим, в своей религиозной нетерпимости этот маленький чернокожий Али устроил приличный скандал.
По воскресным дням многие дети ходят в церковь. Парочки всегда ходят в одну церковь независимо от того, принадлежат к одной или разным конфессиям.
Точнее было бы сказать: парочки ходили вместе.
Это дошло до Али, и он дико возмутился, увидев однажды в своей католической церкви лютеран — трех девушек и трех парней.
Он тотчас же побежал к своему «его преподобию».
Тот позвонил своему коллеге-лютеранину. После чего тот установил, что в его евангелической церкви находятся несколько католиков и католичек.
Оба духовных лица тут же посетили шефа и пожаловались ему.
С тех пор смотрители и воспитатели стали ходить с детьми в обе церкви.
Что мы имеем в результате?
Только то, что парочки разной религиозной принадлежности вообще, перестали посещать богослужение.
Вместо этого они исчезают в лесу.
Вряд ли для того, чтобы молиться…
Ной сказал Рашиду:
— Мне бы заботы этих господ. Будем рады, маленький принц, что здесь нет мечетей и синагог!
— Хотел бы я, чтобы моя мечеть была во Фридхайме, — ответил Рашид. — Как было хорошо дома, когда муэдзины звали народ к вечерней молитве.
Ученики третьего, пятого, седьмого и восьмого классов создали хор. Он репетирует в спортзале и специализируется на негритянских спиритуалах. Среди этих ребят есть просто отличные певцы, они трудятся вовсю и собираются, когда споются как следует, давать концерты в других городах, соревноваться с другими хорами. Один из самых лучших певцов — маленький Джузеппе. Иногда я слушаю, как «Менестрели» — так они себя называют — репетируют. У них в репертуаре много песен. Наш учитель музыки, господин Фридрихс, раздобыл тексты и ноты. Песня, которая мне нравится больше всех, называется «Stand still, Jordan![98]».
Stand still, Jordan! Stand still, Jordan! But I cannot stand still…[99]
But I have to stay still[100].
Потому что пока все, что я имею от Верены, это ее голос, и то не каждый день, хотя я каждый день жду этого голоса, ее звонка, как умирающий от жажды — воды.
— Терпения… еще немного терпения… Он страшно следит за мной… Я не могу отлучиться из дома даже с ребенком… Сейчас он всего на час уехал в город… Я не могу больше говорить, не сердись, милый. До завтра. Я надеюсь, что до завтра.
Надеюсь, что до завтра.
Может быть, у нее есть еще кто-нибудь?
Нет, тогда она вообще перестала бы звонить.
Или все-таки?
Пиши нашу историю и имей терпение, сказала она. Прошло всего две недели, а мне кажется, что целых два года. Но что я могу поделать? Я пишу и пишу нашу историю. Пишу от руки. Подредактировав текст, перепечатаю его потом на машинке. Я исписал уже довольно толстую стопку листов. Ее толщина такова, что впору испугаться и бросить эту затею.
Я уже несколько раз и собирался бросить, потому как мне вдруг начинало казаться, что все это чушь. А может быть, это и вправду чушь…
Еще я должен рассказать об истории, над которой улыбается (но не смеется) весь интернат.
Я уже написал, что у нас есть учитель английского, на уроках у которого мы читаем «Бурю» Шекспира. По ролям.
И еще я писал, что этот мужчина — само очарованье. Молод. Всегда модно одет. Всегда любезен и в то же время непререкаемо авторитетен.
Мы все любим его. И он любит нас — мальчиков немного больше, чем девочек. Но если понаблюдать за ним очень-очень внимательно, то можно заметить, что он словно перелицован, потому как он необычайно осторожный педик, который, конечно же, никогда и ничем не позволит себя запятнать в интернате. Для этого он слишком честолюбив.
Так вот что рассказал Ханзи (который всегда все знает).
Одним прекрасным утром, когда этот учитель английского — его зовут мистер Олдридж — заходит в четвертый класс, он видит на своем столе вазу великолепных цветов.
Кто ее поставил?
Никто не признается.
Мистер Олдридж улыбается, раскланивается на все стороны и, поскольку поставивший цветы так и не отыскивается, благодарит всех.
И снова все в восторге от его любезности.
В этом четвертом классе учится изящная, цвета кофе с молоком Чичита, которая устроила тогда макумбу для Гастона и Карлы. Ей пятнадцать лет.
После урока все выходят из класса. Остается одна Чичита.
Ханзи — этот вездесущий дьяволенок — подслушивает под дверью и все, что услышал, потом рассказывает, конечно же, не только мне, но и всем, кому не лень…
Мистер Олдридж собирает свои цветы и удивленно говорит:
— А ты что здесь делаешь, Чичита? Ведь сейчас перемена?
— Я кое-что должна вам сказать, мистер Олдридж…
(Конечно, все это говорится на английском, но Ханзи уже достаточно владеет им, чтобы все понять. И поскольку он еще подглядывает в замочную скважину, он потом будет иметь основание утверждать, что Чичиту «разбирал псих», «да еще как — скажу я вам — она была вся красная, от уха до уха!»)
— Я слушаю, Чичита!
— Цветы…
— Что — цветы?
— Они от меня, мистер Олдридж!
(«Большой псих, скажу я вам!»)
— От тебя? Но почему ты мне даришь цветы?
— Потому что… Нет, я не могу сказать!
— Но мне хотелось бы знать!
— Тогда отвернитесь, мистер Олдридж, пожалуйста. — Учитель английского поворачивается к маленькой бразилианке спиной, а она говорит еле слышно:
— Потому что… потому… потому что я вас люблю!
Сказав это, она стремительно несется к двери (Ханзи едва успевает отскочить в сторону), проносится по коридору и вылетает на улицу. (Все это по словам моего «брата».)
Когда эта история начинает курсировать по столовой во время обеда, Чичите уже не позавидуешь.
Она просто в отчаяньи.
Кто подслушал?
Кто все разболтал?
Она сидит, не притрагиваясь к еде, и глядит в пустоту. Надо сказать, что некоторые из этих педиков действительно невероятно обаятельны, so help me God![101]
И знаете, что происходит дальше?
Вы помните, что учителя питаются вместе с нами, в том же зале и в то же время. Так вот, мистер Олдридж вдруг поднимается из-за стола, подходит к Чичите, поднимает рукой за подбородок ее заплаканное лицо и говорит с поклоном:
— Последнее время ты так старалась и так хорошо училась, что я решил кое о чем спросить тебя.
— Вы… вы… хотите… спросить… меня… кое о чем… мистер Олдридж?
— Не доставишь ли ты мне удовольствия поужинать со мной сегодня вечером в семь часов в «А»?
(Конечно, все это заранее обсуждалось с шефом. Когда я бросаю быстрый взгляд в его сторону, он ухмыляется.)
Мистер Олдридж говорит так громко, что его должны были услышать все.
Наступает гробовая тишина.
Маленькая Чичита встает, вытирает слезы и делает книксен.
— С удовольствием, мистер Олдридж, — говорит она, — если я не буду вам в тягость.
— В тягость? Для меня это будет радость и большая честь, Чичита! Разреши мне в полседьмого зайти за тобой на твою виллу.
В этот вечер Чичита получает от своей подруги необыкновенно красивое платье, а от старших девочек помаду и духи. А потом под руку с мистером Олдриджем она входит в «А» и они вместе ужинают.
В половине десятого Чичита лежит в своей постели. Она сейчас самая счастливая девочка в интернате!
И, конечно же, она не может заснуть в эту ночь!
Теперь смешки и перешептывания прекратились. Мистер Олдридж исправил то, что натворил Ханзи. Большего Чичите и не надо.
