Михаил Тарковский - Тойота-Креста
И вёрсты потянулись длинней из-за того, что Женя был почти дома. Он позвонил Вэде, и тот бодро брякнул сквозь шум дороги, что, мол, сегодня выехал по зимнику с Бора в город с пассажирами и что, дескать, давай, жми, братка, ерунда нам обоим осталась, скоро увидимся, через сутки, может…
Так же, в снегу, он проехал Слюдянку и Култук уже со снежной блестящей мокрéтью на улицах и на выезде, остановился на площадке по-над Байкалом, где лепились фанерные сарайчики с дымящими трубами, пахло дымком и за столами крепко одетые тётки продавали золотистых омулей, лежащих аппетитными кучками. На выезде стоял мальчишка с портфелем. Дальше начинался серпантин, дорога подымалась и, описав петлю, загибалась за скалу.
Женя остановился размяться, подкупить омулей и поглядеть на Байкал. Даль была так же мутно-бела. Как на ладони лежали серые квадраты домишек, угловатая нарезка заборов с огородами, причал с кранами.
Назубоскалившись с тёткой в пушистой розовой шапке и красной жилетке поверх фуфайки, Женя осторожно понёс прозрачный пакет, слишком слабый для натянувших его изнутри твёрдых омулячьих морд. Омуля были плотные, лежали тугим рядком. Подошёл парнишка с портфелем:
– Драсьте. Не подвезёте, а то школьный автобус отменили.
– Докудова?– покачал головой Женя.
– Да тут рядом. Килóметров двадцать.
– Ну, садись. Тебя как звать?
– Вова.
Отъехали от площадки, и, когда огибали скалу, Вовка сказал:
– Здесь недавно фура улетела. хорошо, поезда не было.
– А чо такое случилось?
– Да вроде колодку заклинило. Они ещё носятся, как сумасшедшие, им ход-то нельзя терять на подъёмах.
– А водитель?
– Водитель на глушняк. Вот, прямо здесь, я покажу, если остановитесь.
Видно было, что мальчишке охота показать место, и, чтоб не подсекать его порыв, Женя остановился, съехав на снежную обочину: поворот был абсолютно слепым – дорога круто огибала скалу. Они подошли к краю: железный парапет, обломанные берёзки, отвесный склон и стальная линейка железной дороги далеко внизу.
– Н-да, – сказал Женя, – ну чо, поедем?
Поехать сразу не удалось. Левое переднее колесо уже стояло на дороге, но машина не могла взобраться на залавок, и её везло вперёд и боком, задок заносило, притирая к скале. Задние колёса прорезали глубокий снег до щебёнки. Женя накатал взад-вперёд колею и с разгону выскочил на дорогу. Вова выпятил губу, оценив маневр, и начал взахлёб рассказывать про «чайник» с двигателем «турер», на котором носится, как угорелый, чей-то «брательник».
– Да ладно… «Чайник» как «чайник»… Вот как ты в школу теперь ездить будешь? – спросил Женя.
– Да вот так вот…
– Чо, и каждый раз так машину ловишь?
– Да нет, здесь вообще автобус ходит, но его ждать надо. А бывает дубарина такой…
– Да с ветром…
– Но.
– Но чо ж они, козлы, творят-то?
– У нас тут почту закрывать собрались…
Женя только крякнул, стукнув по рулю, и, успокоившись, бодро спросил:
– Ну и чо «чайник», хорошо «валит»?
– Да только шуба заворачиватца. Две турбины, как никак.
Пацанчик вышел посреди леса, помахал рукой и побрёл по снежному своротку, закинув портфель с лямками на спину. А Женя вспоминал белые лезвия Хамар-Дабана и огромный Байкал. И думал о том, что есть какая-то чудовищная ошибка, что при такой природе и таком диком и привычном народном трудолюбии ничего не ладится и всё только катится под откос, как фура с заклиненной колодкой.
А когда встречаешь крепкую русскую семью, то она, кажется, будто держит мир, живя на непреходящих и независимых источниках жизни вроде картошки, рыбы и дров. Особенно когда оказываешься на ночлеге под белёными стенами и в тихом свете керосиновой лампы видишь матицу с крылами досок, как птица, хранящую домашний покой, если ещё не осталось икон. И кажется – вот оно вечное, что всё переборет и вынесет из любого лихолетья.
А потом выходишь на улицу, и всё ощущение выливается из тебя, как синяя байкальская вода из пластмассовой бутылки. Видишь только убогие дома, сараюшки-залипухи и покосившиеся заборы. Разорённые посёлки, вопиюще временного вида магазинчики «Шанс», «Вариант» и «Антураж» да кафе «Вкусняшка» с рестораном «Харакири». И сам городишко будто рынок, такой же грязный и обклеенный яркой и измызганной бумагой. И поворот над лучшей в мире далью и терпеливый силуэт продрогшего Вовки, у которого отменили школьный автобус.
– Да что ж вы… делаете… суки! – Женя ударил кулаком по ободу руля.
И тогда восстал перед ним главный вопрос, которым мучился в ту пору каждый по-настоящему русский человек: «Как соотнести ратное желание защитить дорогое со смирением как главной добродетелью православного христианина?» И как тысячи своих собратьев, в который раз восклицал в справедливом недоумении: «Да как же я могу возлюбить тех, кто разрушает моё Отечество?!» и как человек совестливый, думающий и тонко чувствующий свою землю, он не находил ответа и маялся в его поисках.
С таким разломом в душе он прошёл весь длинный горный участок. Неподалёку от Шелехова на выезде из лесной логовины был правый поворот и виднелся посёлочек. Машину вдруг повело, и Женя прижался к обочине, уже понимая, в чём дело: правое заднее колесо спустило. «Да это пока буксовал под скалой. Оно, похоже, уже было порeпанное. Придурок… на хрен надо было останавливаться на повороте на этом, тоже место нашёл… Как будто первый раз этот обрыв вижу… Послушал пацана…» – и Женя полез за баллонником и домкратом.
Машина стояла на подъёме, норовила скатиться с домкрата, и пришлось подложить под колёса оковалки грязного прессованного снега. Кузов так облепило грязью и льдом, что Женя не сразу нашёл на его низу домкратную площадку. Край дороги был в смеси грязного снега, песка, которым посыпали подъём, и какой-то извечной грязевой взвеси. Женя был раздражён и поминал недобрым словом Вэдю с его «Жми, братка, ерунда осталась!». Женя и настроился на рывок, рассчитывая переночевать аж в Нижнеудинске у знакомого вертолётчика. Теперь, с учётом заезда в шиномонтажку, всё затягивалось.
Колесо помаленьку взвисло над грязным снегом дороги. К ещё большему раздражению Жени, оно не слезало, накрепко прикипев. Монтировки у Жени не было, вернее, была, но маленькая, и её не хватало. Он остановил «корону», «инспруху», но нужного инструмента ни у кого не оказалось, и он бросил отвлекать народ.
Через место, где он копался, косо проходила муравьиная солдатская тропа. Солдатики перебегали дорогу, держа путь от каких-то своих служб в часть, стоящую неподалёку за голыми берёзками. Поодиночке, а больше кучками парнишки проходили, кто молча, кто что-то обсуждая на ходу. Ребята шли всё больше худенькие, и шинели сидели на них как-то совсем отдельно. Шеи тонко торчали из воротников.
Каждый час на подступах к дому становился преградой и проволочкой, и Женя ещё больше раздражился, глядя на солдатиков, живущих в своих расписанных заботах, идущих к теплу и кормёжке, и совсем не думая о том, что любой боец с удовольствием бы поменялся с ним местами и переобул бы колонну «марковников».
Он всё копался и вдруг почувствовал, как над ним нависли две фигуры. Он обернулся и поднял голову: стояли круглолицый и невысокий молодой майор и солдатик:
– Здрссьте. Помощь нужна какая-нибудь? – бойко спросил майор. Его румяное, розовое лицо было совсем детским и лучило участие и радость.
– Да, бляха, монтирочку бы поглавней, а? Прикипело, падла. Гальманул у Култука не по теме.
– Так… Ну, обождите… – сказал он, что-то прикидывая.
– Если есть, вы, может, бойца мне пришлете с ней?
– Да всё щас сделаем. У меня механик есть, – решительно сказал румяный майор, и оба бодро пошагали к части.
У Жени был топор, он отстучал колесо обушком, снял и уже подкатил запаску, когда объявился юный майор в сопровождении солдатика со здоровенным гвоздодёром.
– О, вот это выдерьга! Спасибо, – сказал Женя, улыбаясь, – а вы… – дрогнуло что-то огромное в душе, – отпустите бойца… – и стало набирать светлую и зудкую силу, – и обождите…
Майор стоял, бодро и участливо глядя добрыми глазами – круглыми, живыми, блестяще-серыми. Крепкий, в плотной шинели, казавшейся на нём ещё плотней и толще.
– Вас как зовут?
– Саша, – он протянул руку.
– Саша, спасибо… тебе, – слова говорились крупно, в полный вес и с тихой задержкой, словно их самих сводило от простого и ясного их смысла. И что-то нависло над куском грязной М-55, будто неподъёмное расстояние, пройденное и выстраданное Женей, раскинуло над ними пречистую сень и терпеливо ждало, укрывая и храня их снежным своим крылом.
– Мы же русские люди, мы должны помогать друг другу, – сказало оно Сашиными устами и помогло Жене уложить в душу огромные слова, потеснив всё нажитое и сделав и её в несколько раз огромней.
Женя, глядя в глаза, снова пожал Сашину руку:
– Спасибо, брат. Это так важно, ты… не представляешь… Слушай, паренька щас вёз – у них автобус отменили… Саш, ну как это всё?… Как… вообще… дальше-то жить будем?
