Пыльная зима (сборник) - Слаповский Алексей Иванович
Я ищу Его, вот и все, обрезал себя Талий. Хватит крутить. Я ищу Его. Он есть. Никакого самоубийства не грезится Наташе. Она сильна, здорова и жизнелюбива. Просто есть Другой. И ты эту вероятность всегда допускал – что ж тебя трясет и колотит всего, отчего предощущение ужаса в душе?
Он должен был появиться у нее уже потому, что ты слишком был уверен, что никто у нее не может появиться, потому что ты уверен, что для нее достаточно хорош! – зло сказал себе Талий. – Вот – правда.
Но представить – не мог. Не может быть для нее в мире человека лучше меня! – так прозвучала бы мысль Талия, если бы он перестал кружить вокруг и около, а попытался сформулировать ее с действительной и настоящей правдивостью.
На что списывают чаще всего причину измен? Околдовал, обольстил, умением и пылом любовника с ума свел! Но кто, кроме меня, может с ума ее свести? – без гордости, а с прямолинейным осознанием непреложности этого факта думал Талий.
Вот уже сколько лет – и нам все лучше, думал он. Мы набираемся науки и опыта друг от друга. Мы ищем и никогда не устанем искать. Мы не стремимся принадлежать друг другу ежедневно, у обоих есть талант и умение немного потерпеть. И настает день, когда они чувствуют: сегодня. Они говорят друг с другом иначе, смотрят друг на друга иначе. И оба опасаются, что совпадения на этот раз не будет, один думает об этом, а у другого сегодня другое на уме. И оба потом радуются: опять совпало!
Конечно, в основе – ритуал. Они знают, как губам удобнее и приятнее соприкасаться, она обязательно после этого целует его долго в шею и в то место возле шеи, где щекотно, но он – любит, а есть места и другие, и она эти места вниманием не минует, она первой начинает все это, слегка посмеиваясь, слушая, как он что-то бессловесно шепчет, и это всегда довольно долго, а потом наступает его черед, теперь она закрывает глаза и раскидывает руки – не зная, с чего он начнет и где окажется сейчас, он кружит, касаясь, приближаясь и удаляясь, чтобы ожидание ее было все мучительней, потом, достигнув, приникает жадно, надолго, она вздыхает, будто не веря, что это – невероятное – происходит, и это тоже долго, со временем он научился этому, впрочем, у него, пожалуй, есть и природный дар – сдерживаться, как сдерживается он и после того момента, для кого-то начального и почти сразу же и конечного, момента единения, когда она издает легкий вздох-вскрик и тихо говорит слова, которые никогда не покажутся привычными и которые счастлив слышать любой мужчина: «Не может быть!» – и он понимает ее, потому что и сам испытывает такое же изумление: что это бывает, что так бывает, и все сдерживается, вернее, уже не сдерживается, нет необходимости, он уже не чувствует себя, а только ее – и живет ее ощущениями, угадывает их, знает, как усилить, как на время дать отдохнуть, немного успокоиться – и как опять довести до неведомого края, когда она плачет и смеется, в сотый раз произнося: «Не может быть!» – и лишь у порога, за которым предел, он вспоминает о себе – и она тут же об этом догадывается, почти всегда это совпадает с ее тихими словами о том, что он лучший мужчина на свете, и теперь она властвует, зная, что после гладкой гибкости и ласковой ярости любовного бешенства ему нужно плавное течение, плавное, легкое – и точно угадывает, когда течению следует оборваться водопадом – и Талий падает, Талий смеется, почти хохочет – приглушенно, Талий говорит с оттенком грубоватой любовной фамильярности: «Ты гениальная женщина!» – как не говорят мужья женам, но он – говорит (но ведь и она говорит ему то, что жены не говорят мужьям, обычные жены – обычным мужьям).
Она ведь, конечно, допускает мысли, что у Талия может быть с другой хоть что-то отдаленно похожее, значит, вправе и он предположить это. Талий не хочет даже представить, что он у нее может быть один из двух (первым номером или вторым – неважно!).
Но ведь уже – не первый!
Ведь то, о чем когда-то говорил Витя Луценко, было: она собиралась замуж. Что было и как было, Талий никогда не выяснял, но он знал основное.
Человек тот, по имени Георгий, с которым она училась, юный мужчина из несомненно одаренных в сугубо мужском смысле, был очень рано свободен и самоуверен. Мать Георгия, воспитавшая его одна, давшая ему и общее, и музыкальное образование, уверенная в его блистательном артистическом будущем, не перечила ему, когда он заявил, что ему необходимо творческое одиночество – и перебралась жить к своим стареньким родителям. Готовить сыну еду она приходила среди дня: было условлено, что с двенадцати до двух – можно. За эти два часа она стряпала обед, ужин и завтрашний завтрак. Брала белье в стирку – и уходила. Для родственных свиданий отведена была пятница. Почему-то именно пятница, Талий знал эту деталь. В пятницу мать наслаждалась общением с сыном весь вечер, допоздна, пила чай, жадно расспрашивала, с жадностью слушала, потом он под руку провожал ее, она была счастлива.Творческое же одиночество Георгий использовал для беспорядочных амуров и амурчиков, но очень быстро этим утомился и оказалось у него сразу две невесты, которые друг о друге знали – и были даже слегка подруги. «Вы мне обе нравитесь, – сказал он им (не поодиночке, а – сидели вино втроем пили), а я вам нравлюсь – один. По морали бытовой и косной надо терзаться и не знать, что делать. По морали свободной, раскрепощенной, почему бы не пожить втроем – и как-нибудь само все прояснится? А?»
И они жили втроем. Как это было – Талий не хотел знать. Через полгода соперница Наташи сошла, как выразился любимый сын любящей матери, с дистанции. Наташа должна была торжествовать, но вместо этого она ушла от Георгия и сказала, что больше не хочет его видеть. Тут же вернулась вторая, на которой он и женился. Все. Конец истории.
Конец – да не окончательный.
Георгий через год бросил вторую и уехал в город Ленинград. Наверное, славы добывать. Славы не добыл, вернулся, устроился работать в тот же театр, где уже была Наташа. Но и тут лавров ему не досталось, он перекинулся на какую-то коммерческую деятельность, и успешно, сейчас у него своя контора по купле-продаже и обмену квартир, он стал богат.
Осенью прошлого года он явился к ним в дом. Он явился вечером в театральный выходной, в понедельник.
Шел дождь. На повороте возле дома то и дело тряслись и громыхали в колдобинах грузовики – рядом домостроительный комбинат, от этого каждую минуту скандальным голосом взвывала слабонервно-чуткая сигнализация машины Георгия, он не обращал внимания.
Ни чая, ни кофе не предложила ему Наташа, поэтому вид у него был не гостя, а – как и следовало ему – сугубо делового человека. В кресле сидит, вертит в пальцах ключи от машины, лицо буквальное, скучное: решает вопрос. Наташа слушает, но так, будто вопрос этот не ее касается, она просто случайно оказалась при разговоре. Но точно так же сидит и Талий, внимательно читая газету и понимая, что надо бы выйти, однако – не в силах. Да и не требовалось Георгию, чтобы он вышел.
Он говорил:
– Сама понимаешь, мне не женщина для представительства нужна. Не для хозяйства. Не для постели. И так далее. Мне ты нужна. Сын у тебя от другого – это неправильно. Я к твоим родителям заехал сегодня, мне сын понравился. Будто мой. Я его полюбил почти. Мне ты нужна, вот что я понял. Мне тридцать три года уже, я все попробовал, хотя – не в этом дело. Ты мне нужна.
Талий не вытерпел.
– Прошу прощения, что вмешиваюсь, – сказал он. – Насколько я понял, вы просите мою жену выйти за вас замуж?
– Да, – сказал он и посмотрел на Талия сухо, просто. Словно не понимал, насколько нелепа ситуация, насколько комична, несусветна и… Да нет, конечно, понимал, – но ведь актер, хоть и бывший, да еще и по натуре актер – вот и играл. Непонятно только – зачем? На что рассчитывал?
– А со мной как быть? – спросил Талий.
– Разведетесь, – пожал плечами Георгий.
– Плохо вы как-то ее заманиваете, – сказал Талий. – Вы бы напомнили старую любовь. Пообещали бы златые горы. Что в шампанском будет купать ее – и так далее.
