Нацуо Кирино - Нежные щечки
— Ну ладно, пока. Хорошего вечера.
Мана подбежала к машине и помахала коллегам рукой, на лице торжество: смотрите, я не такая, как вы все! При виде Исиямы и иномарки глаза у девиц от ревности стали колючими. Вместе с тем на лицах было написано презрение к престарелому альфонсу. Таким образом им удавалось восстановить душевное равновесие. Прикидываясь, что им все равно, девицы ушли догуливать, оставив Ману и Исияму наедине.
Исияма нежно спросил у Маны, чье лицо еще светилось победной улыбкой:
— Поедем в ресторан? Что хочешь?
— Якинику[25]— равнодушно процедила Мана, улыбка сошла с ее лица.
— А я был уверен, что ты якинику не любишь.
Исияма удивился неожиданному выбору Маны. Она никогда не просила якинику. Мана стянула с себя босоножки с каблуком сантиметров пятнадцать и осталась сидеть в машине босой, задрала ногу, согнув в колене, и, рассматривая ярко-зеленый с блестками педикюр, безразличным голосом произнесла:
— Есть тут один ресторан якинику, хозяин которого меня бесит.
Исияма не стал спрашивать почему. Он знал, что это означало. Ману «бесили» те места, где к ней отнеслись с пренебрежением. Одного взгляда на Ману было достаточно, чтобы понять: она работает в борделе. Так что сколько бы она ни швырялась деньгами, ее вечно преследовали насмешки со стороны добропорядочных людей. Причина для раздражения у Маны всегда была одна и та же.
— Где это?
— Рядом с парком Накадзима.
Мана наверняка рассчитывала когда-нибудь отомстить обидчику. «Не принимай всерьез» из уст человека, которому никогда не приходилось сталкиваться с таким отношением, могло прозвучать высокомерно. Исияма ехал туда, куда ему было приказано. Его воображение рисовало роскошный ресторан, который на деле оказался ничем не примечательным местечком: красная вывеска с названием и пыльный стеклянный стеллаж с пластиковыми муляжами блюд: холодный суп с лапшой, пибимпап[26], тарелки с образцами мяса. Мана стояла перед автоматической дверью, будто собираясь с духом. Исияма обнял ее за талию, и они вошли внутрь. «Добро пожаловать!» — крикнул полный мужчина средних лет, стоящий за кассой. Увидев Ману, одетую в черный, похожий на нижнее белье летний сарафан, мужчина ухмыльнулся, но выражение его лица изменилось, когда он заметил ее спутника. Мана, у которой на лице было написано «ну, сейчас я тебе покажу!», прошептала:
— Вон, смотри, этот дядька. Он думает, что ты якудза или вроде того. Он меня, как пить дать, принимает за твою любовницу. Думает, что я женщина якудзы, ха!
Исияма посмотрел на свое отражение в зеркале — мелкая химия на голове, броская рубашка от «Версаче», — и его охватило странное чувство: вроде это он, а вроде и нет. Исияме казалось, что он видит сон. От него, нарисовавшего для спектакля декорации, еще и требовалось исполнить одну из ролей. И роль, отведенная ему, была далеко не ведущей. Радость от второстепенной роли заключалась в том, что можно было наблюдать, как меняется исполнительница главной роли — Мана.
— Вот, пожалуйста. — Мужчина боязливо протянул им меню. Похоже, он догадывался, что Мана пришла отомстить.
Исияма взял меню и протянул его Мане.
— Сама выбирай, — сказал он и снова угрожающе повернулся к мужчине. — Заставляешь ждать. Знаешь, сколько времени прошло с того момента, как мы сели за стол? И меню сперва женщине подавай!
— Извините.
Не обращая внимания на потупившегося мужчину, Мана, давясь от смеха, открыла меню.
— Что будешь?
— Пиво разливное, кальби[27] и рубец, — ответила Мана.
Мужчина суетливо стал записывать, но Исияма жестом остановил его.
— Заказ буду делать я.
— Извините.
Мана стала читать меню, обращаясь только к Исияме.
— Я буду еще вырезку. И харами[28]. А в конце будешь холодную лапшу или пибимпап?
— Что тебе больше нравится, — ласково сказал Исияма, обращаясь к Мане и щурясь так, будто смотрит на сокровище.
Игра настолько стала для него нормой жизни, что он и сам уже перестал различать, игра это или его сущность. Дрожа от страха, хозяин забегаловки стал вслух зачитывать заказ. Выслушав его, Мана гаркнула:
— Идиот! Стоило появиться с мужиком, совсем по-другому заговорил.
Исияме было поручено носить кошелек Маны. Он должен был играть роль великодушного, щедрого мужчины. Для Маны. Он должен был обязательно сопровождать ее, когда она покупала себе одежду, и высказывать свое мнение.
Мана предпочитала ходить по бутикам иностранных брендов. Там она выбирала всегда то, что не нравилось Исияме. Он старался, по возможности не задевая ее, вносить коррективы, но основной его обязанностью было следить за тем, чтобы продавщицы не позволяли по отношению к Мане никаких вольностей.
— Вот этот цвет не лучше?
— Так думаешь? — Голос Маны звучал совсем неуверенно. — Неужели лучше?
— Лучше. Этот цвет вам больше идет.
Игнорируя любезность продавщицы, Исияма вставал на сторону колеблющейся Маны.
— Если сомневаешься, бери то, что понравилось с самого начала. Тебе все подходит.
— Тогда вот это.
В конечном итоге Мана выбирала то, что не нравилось Исияме, но тот снисходительно кивал.
— Тебе очень подходит, Мана-тян, — говорил он, а потом грубо бросал продавщице: — Эй, сколько с меня?
Исияма доставал из кошелька от «Луи Вуитон», засунутого в задний карман брюк, новенькие купюры и расплачивался. И хотя это были деньги, заработанные Маной стриптизом и минетом, он расплачивался с таким видом, будто заработал их сам. Такая у Исиямы была работа. Он ею не тяготился. Потому что это было ему в радость. Как-то он подумал, что, возможно, его работа дизайнером была схожа с той, что он выполняет сейчас: отыскать, создать и предложить что-то красивое, что приносит человеку радость, что доставляет ему наслаждение. Некоторые вещи начинаешь понимать только тогда, когда что-то теряешь. Так было и с Касуми.
— Ты эту девочку любишь?
Исияма вышел из задумчивости, услышав рядом голос живой Касуми. Они сидели на лужайке у берега озера, небо над ними было по-прежнему пасмурным. Он вернулся в реальность, но тут же снова погрузился в иллюзию: ему вдруг показалось, что они с Касуми никогда не расставались. Исияма не помнил, как выглядит лицо Маны.
— Что случилось? — заглядывая ему в лицо, спросила Касуми. — Ты девочку эту, похоже, любишь.
Исияма наконец вспомнил смех Маны, вспомнил ее детское лицо с приоткрытым во сне ртом.
— Да. Люблю. Она милая.
— Это хорошо.
— Я сказал тебе, что я как вода, но, честно говоря, и сам не думал, что смогу настолько измениться. Все новые и новые стороны проявляются. Так что сам диву даюсь.
— Я бы тоже хотела найти свой источник жизни, как нашел его ты. Иначе не будет мне покоя, — сказала Касуми, не глядя на Исияму.
Исияма почувствовал, как страдает, продолжая свои скитания, Касуми, и подумал, как далеко вперед удалось уйти ему самому. Возможно, произошло это потому, что он раньше Касуми почувствовал себя свободным.
— Сообщи мне, если что-нибудь узнаешь о Юке.
— Конечно, я с тобой свяжусь. Куда можно позвонить?
Исияма дал ей номер своего мобильного. Касуми убрала бумажку с номером в сумку и посмотрела в сторону ротэнбуро.
— Похоже, Мана залезла в воду. Какое красивое у нее тело.
— Наверное, холодно стало.
— Хорошая девочка?
Исияма кивнул. Интересно, долго ли сможет продлиться такая жизнь. Касуми поспешно поднялась.
— Я пойду. Думаю, Уцуми скоро вернется.
Видимо, им уже никогда не суждено встретиться. Спиной ощущая удаляющуюся Касуми, Исияма вспомнил голубую блузку Цутаэ, неправильно застегнутую пуговицу. Ну и пусть. Сам он собирался оставить все как есть и выжить.
Глава 7
Пристань
1
К пристани шумной гурьбой бежали люди. Похоже, кто-то упал в воду. Беспокоясь, уж не Касуми ли, Уцуми поспешно привстал с земли. Он вернулся в Оодзаки за Касуми, оттуда они поехали в ресторан на берегу озера, пообедали, хотя было уже далеко за полдень. Потом Касуми сказала, что хотела бы прогуляться одна по окрестностям, и ушла. «Не может быть, чтобы Касуми решила утопиться». Уцуми снова опустился на заросшую жестковатой травой землю. Послышался раскатистый гогот — молодые парни покатывались со смеху. Видимо, молодежь дурачилась на причале для прогулочных кораблей, и кто-то упал в воду, решил Уцуми.
Уцуми задумался, почему он так уверен, что Касуми не выберет смерть. Одной из причин была Юка. Другой — то, что у нее хватило решимости уйти от мужа и теперь она излучает какую-то удивительную жизненную энергию. Эта энергия не давала Уцуми, стоящему перед вратами смерти, покоя. В Цутаэ с Мидзусимой тоже все время будто извивался внутри какой-то червь, будто что-то кипело у них в груди — буль-буль, буль-буль. Уцуми вспомнил, как его это раздражало.
