Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
Он протянул ей руку и помог подняться на ноги. Она пошла дальше, чуть прихрамывая, но ступая с полной нагрузкой на больную ногу, и Рори заключил, что вряд ли она серьезно повредила ногу. Дальше он действовал чисто импульсивно.
- Прибыл полевой госпиталь! — закричал он. Швырнул наземь рюкзак с провиантом и сзади подбежал к ней.
— Примчались санитары с носилками.
Он поднял ее с земли и побежал вверх по песчаной тропе к поросшей травой поляне, на которой прежде стоял лагерь. Она смеялась и упиралась. Одной рукой он держал ее под коленками, другой под мышками. Потом она перестала сопротивляться, обвила рукой его шею и, расслабившись, послушно приникла к нему. Взобрались на вершину откоса - а это было всего несколько ярдов, - и ему не хотелось отпускать ее. Его лицо утопало в ее волосах, голова кружилась от их душистого запаха. Что это за запах? Он совсем непохож на резкий, искусственный, отдающий аптекой запах, который у него ассоциировался с другими девушками. Потом он догадался - это благоухание самого севера, запах пихты, на ветках которой она спала.
Под тяжестью ее тела руки начали побаливать, но он медлил, прижимая ее к себе. Она откинула голову ему на плечо, и губы его нежно прильнули к ее щеке. Когда сил недостало, Рори медленно присел, опустил ее на траву и сел рядом, положив ее голову себе на колени. Они тесно прижались друг к другу. Кэнайна лежала, обратив к нему лицо.
- Я люблю тебя, Кэнайна. — Он не хотел говорить этого, но не мог заставить себя молчать. Невинная шутка о санитарах и носилках, виновато думал он, внезапно сама собой превратилась в нечто такое, чего он не намерен был допустить. Он должен был предвидеть это. Он раскаивался, что дело зашло так далеко. Но теперь слишком поздно поворачивать назад.
— Я люблю тебя, Рори. Я не хотела. С самого начала, с нашей первой встречи в поезде, я старалась не позволять этого себе. Но уже давно поняла, что все происходит помимо моей воли. Я знала, что это не может продолжаться долго. Знала, что пройдет лето и наступит конец. И сперва сказала себе: "С этим нужно покончить сейчас". И я пыталась, но не смогла.
Слова одно за другим срывались с ее дрожащих губ, глаза мигали, их застилала поблескивающая на солнце пелена слез.
— Разве должен наступить конец, когда кончится лето?
— Да, тогда должен. Я не могу вернуться туда и вновь пройти через все это. Даже если я возвращусь с тобой, ничего не изменится. Кроме одного: тебе тоже придется пройти через это. Слишком люблю, чтобы внести это и в твою жизнь.
Тут она расплакалась, зарыдала, и он принялся поцелуями осушать ее слезы, но не мог их остановить. Значит, она решила так же.
Независимо друг от друга оба пришли к одинаковому выводу. Он полагал, что проблема существует для него одного, но она стояла и перед Кэнайной, брак был невозможен не только для него, но и для нее. Теперь боль и безнадежность ситуации предстали перед ними сокрушительней и ужаснее, чем прежде. У них нет будущего, всему их будущему замена в настоящем.
Прежде он пытался сделать это, но безуспешно, сегодня же, когда он думал это предотвратить, ничто на свете не могло остановить того, что должно случиться. Они были тут бессильны, как низвергающаяся вода, на миг застывшая в точке падения.
Они лежали в траве, тесно прижавшись друг к другу. Она закрыла глаза и все еще тихо всхлипывала. Она не помогала, но и не сопротивлялась ему, когда он расстегнул свитер и пояс ее юбки. На мгновение его поразил глубокий смуглый тон ее кожи под одеждой - кожи, которая у других девушек неизменно оставалась молочно-белой, как бы ни загорели их руки и ноги.
Медленно приближались они друг к другу, и сперва он знал, что причиняет ей боль, и она отстранилась от него, потом поникла, будто сорванный цветок на солнце, и все ее тело вдруг обмякло и перестало сопротивляться Она снова разрыдалась, со всею страстью обвила его руками и горячо прижата к себе.
Потом, много позже, они перекусили, но не пошли на Кишамускек. Провести остаток дня, гоняя гусей, показалось чем-то непристойным, почти кощунственным. Кроме того, Рори думал, что на его лице можно без труда сразу же прочесть обуревающие его чувства. Джок чересчур проницателен и умен. Рори не хотел так быстро встретиться с Джеком.
Поэтому во второй половине дня они спустили каноэ на воду, и он развернулся вниз по течению, чтобы отвезти Кэнайну в Кэйп-Кри. Она сидела, как всегда, на носу лодки; но когда они теперь улыбались друг другу, в глазах мелькало нежное и трагическое взаимопонимание, слепое, безнадежное самопожертвование; никогда прежде не смотрели они друг на друга такими глазами. Все должно было бы произойти совсем иначе, подумалось Рори. Он донжуан, она его жертва, он соблазняет ее без любви и всяких там нежностей. Но теперь какое уж соблазнение: это сама неотвратимость, все было предопределено, неумолимо, непреложно, неизбежно, как жизнь, непоправимо, как смерть.
Рори не испытывал раскаяния, только безнадежную пустоту и жгучий гнев: он ненавидел общество, которое вынуждает людей втиснуть всю свою жизнь и всю любовь в одно быстротечное, мимолетное лето.
Лето и в самом деле промелькнуло мгновенно. Целый месяц после молниеносного отъезда П. Л. Рори и Джок постоянно разъезжали: ловили и метили гусей. Лишь изредка возвращались они в Кэйп-Кри, чтобы пополнить запасы провизии, и редко задерживались здесь больше чем на ночь. Кэнайна несколько раз помогала им, когда они работали в ближайших окрестностях, но по большей части Рори и Джок работали одни. После нескольких неудачных поначалу опытов они наловчились, и вскоре все пошло хорошо.
Была уже середина августа, короткое северное лето близилось к концу. На мелководьях залива появились первые перелетные птицы из Арктики — стаи береговых птиц, которые летели на юг вдоль побережья на своих изящных, обтекаемой формы крыльях. На прудах и поросших мхом болотах молодые гуси давно сбросили мягкий желтый пушок, в котором по" явились на свет. Теперь у молодых и старых одновременно появились маховые перья, и с безупречной точностью старые птицы вновь обретали способность летать в то самое время, когда молодые взлетали впервые.
К середине августа летали уже все гуси, и кольцевание пришлось прекратить. Рори не успел подсчитать общее число перемеченных гусей, но знал, что они окольцевали примерно от девятисот до тысячи штук. Теперь гуси сбивались в более крупные стаи, и большие клинья с громким гоготом улетали на побережье залива Джемса, чтобы подкормиться вороникой и клюквой перед дальним полетом на юг, предстоящим в сентябре. Гнездовья опустели до следующего года, и вслед за большими птицами на побережье залива Джемса возвратились и Рори с Джеком.
Скопление на берегу канадских гусей - знак для мускек-оваков, что можно вновь начать охоту, и после того, как они много недель подряд сидели на одной рыбе, в их чугунках опять объявилось жирное мясо!
Рори вернулся в Кэйп-Кри, но ему почти нечего было делать. Он ежедневно записывал, сколько гусей подстрелили охотники, когда они с добычей возвращались в поселок; обследовал содержимое желудка убитых птиц, дабы установить, чем они питались, а также составил таблицу, отражающую возрастную классификацию гусей. Почти ежедневно Рори отправлялся в каноэ вдоль побережья залива в окрестности Кэйп-Кри, изучая передвижения гусей. Джок теперь был нужен в лавке, потому что некоторые семейства мускек-оваков, готовясь отправиться в свои зимние охотничьи угодья, уже закупали провизию и припасы, и Рори в разъездах часто сопровождала Кэнайна.
Кэнайна и Рори проводили вместе как можно больше времени — оба знали, что отпущенный им срок быстро истекает, но избегали говорить об этом. Часто после полудня они отправлялись в залив в большом каноэ с подвесным мотором, потом обычно разлучались часа на два, пока Рори обследовал подстреленных гусей, а вечером неизменно встречались снова. Как только с залива потянет прохладный ночной ветерок и на вечернем, потемневшем небе вспыхнет похожий на тоненькую стружку бересты месяц, они молча отправлялись вверх по Киставани в одном из малых каноэ Берта Рамзея. Сходили обычно на крошечном песчаном пляже того островка, с которым когда-то у Рори были связаны неприятные воспоминания, но теперь они стали чем-то очень далеким: прошлое исчезало, растворяясь в горькой и сладостной неотвратимости настоящего.
Ни один из них не заговаривал снова о невозможности брака. Дело было решенное для них обоих, так что и толковать нечего. Свободно покорились они охватившей их любви, прекрасной, трагической и безнадежной, покорились безраздельно, беззаботно, бесстрашно, стараясь превратить каждый час в день, а день — в год.
