Александр Проханов - Политолог
Он уехал в свое далекое стойбище, обещая снова вернуться. Мне так понравился рассказ о Шамане Солнца, имеющего вид белого шара, что я решил открыть «Желудку нерпы» тайну озера Серульпо. Я взял кожу молодого оленя, очистил ее от меха и жира. Просушил на огне, так что она стала прозрачной, как рыбий пузырь. Медвежьей кровью нарисовал план озера Серульпо, ведущие к нему тропы и реки и передал это озеро в дар «Желудку нерпы», поставив внизу мою подпись в виде двух неполных лун, посаженных на острогу. Стал ждать возвращения «Желудка нерпы», чтобы передать ему в дар озеро Серульпо…
Было видно, что старик ужасно устал. Губы его едва шевелились. Веки наплывали на глаза, как два камня, и он с трудом отодвигал их, чтобы видеть Стрижайло. Духи, чувствуя слабость шамана, осмелели и сошлись к его изголовью. Один играл костяным амулетом, другой пробовал расплести седую косичку, третий закопченным пером наносил на его лицо тени смерти. Соня Ки сорвала со стены кожаный бубен, принялась прыгать, бить ладонью, локтем, коленом, пяткой, головой, ударять бубном в свои ягодицы, живот, извлекая из тугой кожи множество грохочущих звуков, в которых чудился напев: «Увезу тебя я в тундру…». Духи, издавна любившие этот знаменитый советский шлягер, оставили старика в покое, подняли свои песьи морды и тихонько стали подпевать голосами Лещенко и Кобзона.
— Когда сошли снега, и вскрылась Большая Река, и Соня впервые отдала молодой траве свою дурную кровь, я стал поджидать возвращения «Желудка нерпы». Играл сам с собой в бильярд, любовался на белые шары и думал, что выкопаю из потаенного места бивень мамонта, выточу из него большой биллиардный шар, похожий на Шамана Солнца, буду толкать его кием, и наши женщины станут прикасаться к нему животами и беременеть, как молодые самки оленя.
Но вместо «Желудка нерпы» приехал другой белый человек, которого звали Маковский, что в переводе на наш язык означает «Черный квадрат». Он заночевал в моем чуме, взял себе под оленью шкуру Соню Ки, и бедняжка наутро едва могла поднять весло, чтобы осмотреть расставленные в реке сети. Он предложил мне выкурить большую стеклянную трубку, наполненную водой и черным порошком, изготовляемым из цветка по имени «мак», отчего и сам он звался «Маковский». От этого дыма голова становилась просторной, как тундра, земля выгибалась вверх, как высокая гора, а между двух ног вырастала третья нога, все пальцы которой были сжаты в огромный фиолетовый кулак. Я махал этой третьей ногой с высокой горы, посылая приветы всем другим стойбищам и народом, и моя третья нога была такой большой, что на ней умещалось сто оленей и двести ездовых собак. Я так пристрастился к порошку по имени «мак», что, вымаливая его у «Черного квадрата». Взамен рассказал ему тайну озера Серульпо. На прозрачной шкуре молодого оленя медвежьей кровь нарисовал план озера, тропы и реки и передал ему запасы черного молока на вечные времена, скрепив моей подписью в виде двух горностаев, попавших в одну петлю. Первую шкуру, предназначенную для «Желудка нерпы» я спрятал и никому не показывал…
Стрижайло зачарованно слушал. Перед ним разворачивался эпос, величественная космогония, где явления обыденной жизни превращались в символы мироздания. Сталкивались космические силы, встречались добро и зло, схватывались свет и тьма. Маковский, о котором ходили слухи, что первичный капитал был создан им с помощью наркоторговли, странным образом становился «Черным квадратом», а тот, в свою очередь, символизировал полярную ночь. Потрошков, который по словам Верхарна, был занят выведением шарообразного человека, то есть «белого шара», ассоциировался с полярным днем. Таким образом, выстраивался космогонический дуализм, теодицея добра и зла, единство непроглядного мрака и негасимого света.
Соня Ки, как и в ночь потери девственности, махала деревянным веслом, но теперь в ее взмахах была сила и страсть созревшей женщины. Она отгоняла еловой лопастью сонмы духов, спускала их вниз по течению, давая возможность отцу досказать свой северный миф.
— Когда порошок «мак», данный мне «Черным квадратом» кончился, и голова моя уменьшилась до размера глиняного горшка, а третья нога отсохла, и вместо нее болтался сморщенный гриб-поганка, я понял, какое горе я принес моему стойбищу и моему народу. «Черный квадрат» пригнал на наши земли множество железных собак, волков, медведей, оленей, птиц с гудящими слепнями и стрекозами. Он прогнал нас с оленьих пастбищ, завладел нашими угодьями, осушил озеро Серульпо и вырастил на его месте огромные черные деревья, которые питались черным молоком и становились все выше и выше. Он разрушил наше стойбище, разломал бильярд, увез в плен наш свободолюбивый народ, который почти весь вымер вдали от родимых мхов и лишайников, лишь некоторые сумели в неволе продолжить свой род. Он построил на месте нашего стойбища огромные стеклянные чумы, где горели разноцветные солнца и били волшебные бубны, под звуки которых белые люди танцевали ночи и дни. Рожденных в плену наших детей они оковывали волшебными кольцами, которые лишали их воли, делали покорными и бессильными. Они разучились пасти оленей, охотиться и добывать рыбу. Приходили из тундры к стеклянным чумам, вымаливая объедки у белых людей. Трех моих сыновей «Черный квадрат» взял в свое стойбище, поставил шаманами в услужении духов, которые запрещают ношение амулетов, колдовство на звериной крови, полет верхом на весле при свете синей луны. Мою любимую дочь Соню Ки он отправил в страну, где чумы уходят за облака и половина людей белого, а половина черного цвета, у одних лосиные головы, а у других собачьи хвосты, и все они говорят на языке злых духов, несущих людям беду. И вот я умираю на берегу Большой Реки, и плачу от мысли, что сгубил мой народ, и в Долине Мертвых Рыб никто не назовет меня шаманом…
Стрижайло упивался красотой первобытного повествования, ужасался безднам, которые раскрывал ему старик, исповедующий культ живой и мертвой природы. Но помимо восхищения и трепета у него возникало предчувствие, что старый шаман передает ему свое нечеловеческое знание, вкладывает ему в руки инструмент, которым станет пользоваться среди опасных хитросплетений политики, как шаман управлялся с бубном, острогой и веслом среди первозданной природы.
Соня Ки, израсходовав остаток сил, прибегла к последнему средству, — набрала в рот настой из мухоморов, веточек вереска и волчьей ягоды, брызгала на духов, которые недовольно чихали, терли лисьи глаза и носы мохнатыми лапками, позволяя старику завершить свою печальную повесть.
— Я ждал твоего прихода несколько лет. Знаю, что ты обладаешь силой менять ход вещей, повергать сильных и возносить слабых, ибо в тебе поселились духи из подземного чума, сообщают тебе знание и могущество. Ты должен совершить благодеяние моему народу, за что получишь благодарность от моей дочери Сони Ки. Вот тебе оленья шкура, где я завещал озеро Серульпо белому человеку по имени «Желудок нерпы». Отнеси его в свое стойбище и передай истинному владельцу. Пусть отнимет у «Черного квадрата» обманом захваченные земли. Вернет на них наш народ, построит для него множество биллиардных, и каждому вновь рожденному подарит амулет в виде утки, оленя, муксуна, сделанный из волшебной смолы, именуемой «целлулоид», — с этими словами старик вытянул из-под головы свернутую оленью шкуру, желтую, как пергамент, на которой были начертаны письмена и красовались две неполных луны, пронзенные острогой. — Теперь я выполнил мой долг. Выкурю последнюю трубку жизни. Дочь, поднеси мне Огонь Вечных Снов.
Соня Ки несколько раз ударила один о другой два речных камня. Искры посыпались на клочок сухого мха. Затеплился огонек. Соня на ладони поднесла фитилек отцу, и тот закурил от тлеющего огонька глиняную трубку с пахучим зельем. Лежал на шкурах, вдыхая дурман прожитой жизни, который струйками зеленоватого дыма утекал вверх, туманил отверстие в потолке.
Погасла трубка, погасла жизнь старика. Шаман лежал недвижим. Духи гладили его цепкими лапками, проверяли пульс на запястье и шее, заворачивали в оленьи шкуры.
Стрижайло и Соня Ки вынесли легкое тело из чума и понесли к берегу, где на отмели качалась лодка, выстланная мхом, украшенная звериными хвостами и птичьими перьями. Уложили шамана на шкуры, на душистые травы, на ветки карликовых берез. Не забыли снабдить в дорогу накуренной, прокопченной трубкой, ломтем оленьего мяса, вяленой рыбой. Оттолкнули лодку, и она мягко поплыла по течению, и было видно, как возвышается над бортами худое лицо старика, его сложенные костлявые руки. Плеснула рыба, с криком пролетела гагара. Лодка удалялась в сияющий разлив, и над ней, едва ощутимые, летели духи, увлекая челн с шаманом в Долину Мертвых Рыб, — сумрачную недвижную заводь, где белыми брюхами вверх лежали мертвые муксуны, осетры и белуги. И старый шаман, достигнув безмолвного омута, пойдет над мертвыми рыбами, не касаясь воды.
