Татьяна Соломатина - Акушер-ха!
«Если я буду и дальше сидеть и пить, я просто лопну изнутри! Не застывать в пространстве! Я должна что-то сделать. Что-то ещё, кроме нытья, писанины и этих правильных безжизненных действий, которые они называют работой, домом, жизнью, судьбой… Не знаю что. Спеть в переходе, шататься по улицам, побродить по лесу… Разбежаться и удариться головой о ствол столетнего дуба… Просто погонять на машине. Может, меня остановят и отберут права. А если повезёт — посадят в «обезьянник». Мне надо что-то сделать! Разбить эту скорлупу из бронированного ничто». Женька махнула рукой официантке, мол, посчитайте! Внутреннее безумие нарастало лавинообразно. Боль, спазмолитики, анальгетики, коньяк, прошлая Женькина жизнь, когда она была вовсе не Женькой и сидела у рояля в пышном чопорном платьице и смешных «взрослых» башмачках, а нищий учитель музыки смотрел на неё так, как будто видел Вечность, скрутились в тугую спираль торнадо, внутри которой пребывала бесчувственная, как камень, и ранимая как слизистые новорождённого, обычная женщина.
Она рассчиталась, оставив щедрые как никогда чаевые, одеревеневшими руками засунула в сумку недопитую бутылку, блокнот и, пошатываясь, вышла из ресторана. Она не была пьяной, её трусило. Было жарко и холодно одновременно. Впрочем, это просто слова. Где-то внутри её не хотели таять вечный ледник разума и успокаиваться вулкан сердца.
«Вот так люди сходят с ума!» — мелькнул на окраине вселенной Женькиного сознания внутренний голос и затих.
Поворот ключа, ожививший машину, неожиданно нормализовал ток крови и нивелировал разницу температур на поверхности и внутри планеты по имени Женька. Она просто начала движение. Ровное небыстрое движение по известным дорогам. Без мыслей. Сквозь серый день шёл и шёл дождь. Столбики бесчисленных заоконных термометров мегаполиса неспешно сползали ниже нуля.
* * *«Хорошо, что сегодня официантка другая. Кажется, вчера я выбежала отсюда в не очень вменяемом состоянии. Боже, это было всего лишь вчера. Всё это: аборт, тайна тёти Лиды, металлический скрежет и моя свобода — случилось только вчера. А как будто тысяча тысяч лет прошло».
— Я сюда часто хожу, Наташка. Вот мой любимый столик. Садись. Он не очень удобный и потому почти всегда не занят. Через час тут будет очень многолюдно.
Наталья Ивановна, не имевшая Женькиной привычки к подобного рода заведениям чувствовала себя неловко.
— Может, пойдём ко мне домой? — спросила она, озираясь вокруг.
— Ты, кажется, хотела мне рассказать что-то важное. А дом… То есть наши квартиры — они не для того, чтобы рассказывать друг другу что-то важное. Важное можно рассказывать или на совсем своей территории — ну, например, на веранде собственного дома, где ты живёшь с любящим и любимым, или же в совсем чужом месте вроде этого кабака. Так что давай садись, рассказывай. А пить будем водку. Я сегодня достаточно зрячая для этого напитка богов.
— Ладно. — Наташка покорно приткнулась на диванчик.
После первой рюмки Наталья расслабилась и затараторила, стремясь поскорее выплеснуть на Женьку не только событийный ряд, но и свои эмоции. Она в подробностях рассказала всё, начиная с того, на каком сайте она со своим шведом познакомилась — «только никаких русскоязычных! Ни-ни-ни! Там одна шваль таскается», — до интимных деталей первой встречи.
— Слушай! Я даже не знала, что мужики могут столько удовольствия приносить. Ну, ты понимаешь, телу…
— Ты даже не понимаешь, как я понимаю! — смеялась Женька, радуясь за подругу. — Я настолько хорошо разбираюсь в кокаине телесного удовольствия, что мне уже требуется героин духовного.
— А ну тебя! Человек он хороший! — И, заблестев глазами от воспоминаний, Наташка, познавшая наконец радость плотских утех, рассказывала об этом подруге, как маленький ребёнок пытается рассказать о вкусе пломбира.
— Ах, ну он был такой… Прямо вот такой…
— Ну, какой-какой?! — подбадривала Женька. — Нежный?
— Нет!
— Заботливый?
— Нет! Ты не понимаешь! Я с Колей никогда такого не испытывала. Ну, всунул, туда-сюда поделал, и всё. А тут! Он был… вкусный!
— А! Ну, как же я сразу не поняла!
— Дура ты, Женька! Не в смысле — на вкус, а ТАМ — вкусно! — кивала Наташка под стол.
— То ли ещё будет, Наташка. То ли ещё будет! Когда ты распробуешь ТЕМ местом, насколько это вкусно.
Женькина подруга лишь счастливо и пьяненько хохотала.
— Представляешь, через два дня он меня уже так зае… залюбил, что я даже сказала: мол, может, хватит? Передых?! Так он мне ответил, что, понимаете ли, он дисэпойнтмент![90] — Наташка была просто на вершине блаженства.
— Ну, с кем же ж не бывает старика-дисэпойнтмента. Надеюсь только, что он не с серьёзным разочарованным лицом это произнёс?
— Нет, ну что ты! У него отличное чувство юмора. Кто бы ожидал. Он такой же ироничный, как ты. Я вас непременно познакомлю. Вы друг другу понравитесь.
— О, боюсь, понимать вкус шуток друг друга нам будет мешать языковый барьер.
— На следующей неделе я еду к нему в гости. Первый раз на две недели. Только это большой секрет. Ну, как и он сам. Я взяла уже отпуск за свой счёт «по семейным обстоятельствам». Профессор, конечно, устроил допрос с пристрастием, но я держалась молодцом. Знаешь, у меня какая-то неожиданная внутренняя сила появилась. Уверенность в себе. Вот ведь что обычная, как я понимаю, для нормальных женщин «вкусность» может сотворить.
— Я очень рада за тебя, Наташка. Серьёзно. Езжай. Иногда надо переставлять папки на полках.
— Он мне уже сделал предложение и сказал, что мы с Юлькой очень такие… скандинавские женщины. И он сказал, что я совсем не толстая. Даже наоборот. «Вот увидишь!»
— Господи, какие же там местные тогда? — вырвалось у Женьки.
— Иди ты к чёрту! К тому же я в фитнес-клуб пошла. Я тебе говорила, — беззлобно проворчала Наташка и ещё полчаса рассказывала, как всё будет хорошо, лишь на минутку помрачнев, вспомнив о Коле. — Ну ничего, отец, Паша и мама найдут какое-нибудь решение, — привычно скинула она ответственность на родителей. — К тому же там востребованы люди со знанием нескольких языков, низкий поклон Павлу Алексеевичу за то, что заставлял меня заниматься. Медициной я заниматься не буду! Это не моё! Ой, прости. Я тут со своей эйфорией. Ты, кажется, тоже хотела мне что-то важное рассказать.
— Я ушла от Миши.
— Знаю уже. Виталик по секрету всему роддому рассказал. Ты уверена?
— Ну, на то и расчёт был, что Виталик всему свету… Увереннее не бывает. Это не моё решение. Это свыше. Кому-то надоело, что я… Лень рассказывать. Кто-то — не мужчина. И не человек. Не смотри на меня, как на юродивую. Нет, я, конечно, юродивая, но ты на меня так не смотри! — Наташка делала круглые глаза. — Пока Миша пыжит щёки в надеждах, что я перебешусь, и «делает лицо» перед окружающими, новость начала самостоятельную жизнь. Это ерунда, короче. Часть плана. Главное, что вчера я приняла окончательное и бесповоротное, прости за банальность, решение. Ради которого развалили вселенную… Шутка, шутка! Метафора! А то у тебя сейчас глаза из орбит выскочат. И не делай сочувственное лицо и не задавай глупых вопросов. Я хочу жить, понимаешь? Чтобы свежий воздух полной грудью. Чтобы не привычно вкусно, а непривыкаемо сладко. Чтобы всё и ничего. В общем, сложно объяснить. Такое ощущение случается нечасто. Да и не со всеми. Разве в детстве. А потом забывается. Я, к несчастью, помню. Или к счастью? Поэтому и не могу жить так называемой нормальной жизнью.
— Какое ощущение?
— Всё и ничего. Как будто падаешь в бездну, одновременно взлетая в небо. Совершенно ангельское и демоническое… Мгновение и вечность. Забей! — Женька рассмеялась, глядя, как подруга морщит лоб, пытаясь представить.
— Ну, ты всегда была немного не такая.
— Да. Я — не такая. Поэтому не тем приношу лишь разочарование. Поэтому мне нужен такой. Такой же нетакой.
— Всё или ничего?
— Всё и Ничего. Никогда и Навсегда. И что-то ещё… Да не смотри на меня так. Я не чокнулась. В секту не подалась. Зачем дураку секта? Знаешь, я просто ощущаю иначе, чем другие. Вернее, все так могут, но у них есть счастье забытья. А у меня — несчастье живой памяти. Счастье несчастья. Сегодняшняя кесарская… Её муж. Вот они — те, кто проживает непрожитое. Они нашлись. И живут последний раз, чтобы дальше всегда быть вместе. Вечно. И этим уже от них веет. А люди ходят мимо них, разговаривают с ними и ничего этого не чувствуют. А я не просто чувствую. Я заглядываю туда. Там звёздный ветер. И я хочу туда, но не одна. Потому что если я нырну туда сейчас, то буду в вечном одиночестве. Это моя последняя жизнь. Мой последний шанс. Мой дополнительный бонус. Мой ещё один билет на карусель от Отца, слишком любящего своё не в меру капризное и своевольное дитя. Хотя Он знает, что девочка обязательно навернётся с лошадки и сломает себе ногу. Это так мучительно — знать, что твоё создание страдает. Понимать, что оно вредит себе, и страдать больше создания, разрешая и разрешая ему страдать. Короче, где-то именно сейчас, именно на этой планете пересекутся бесконечные множества. Любовь — как вспышка сверхновой. «Если звёзды зажигают…» Я не знаю, как говорить об этом человеческим языком. Наташка, ты веришь во Спасение? В то, что мы когда-нибудь никогда не умрём?
