Борис Васильев - Глухомань
Тогда я сел на телефон и стал обзванивать всех ее подружек и знакомых. Нет, никто о ней ничего не знал. Да, ее видели на кладбище, а потом потеряли точно так же, как потерял и я. И лишь одна с каким-то странным недоверием спросила:
— Как?.. Вы ничего не знаете?..
— Ничего, — с вдруг вздрогнувшим сердцем сказал я. — А что, собственно, случилось?
А там бросили трубку. Я стал набирать снова и снова, но трубка отвечала короткими гудками, и я сообразил, что, дав отбой, ее просто не положили на рычаг. Девица эта не принадлежала к числу подружек — просто когда-то была ее одноклассницей, и я позвонил ей только потому, что номер ее телефона оказался в нашей телефонной книжке. Но разговаривать там со мной явно не желали, вопросы меня скорее насторожили, чем испугали, поэтому я перестал ей дозваниваться. Положил трубку, побродил по комнате, но, как говорится, посеянное всходит, и я стал ощущать всевозрастающее беспокойство. Я уже метался по квартире, решая, куда пойти, когда телефон зазвонил. Звонок был длинным, междугородным, я бросился к телефону, поднял трубку.
— Крестный? — Голос Валерки звучал очень напряженно. — Я отвез Танечку в область и устроил в хорошую больницу, так что не беспокойся. Жить будет.
— Что?!
Я не сел — я рухнул на стул.
— Жить будет, я тут с врачами консультацию провел…
— Что случилось, Валерий? Что с Танечкой?
— Ты что, не знаешь?
— Нет. Да говори же, говори! Я ничего не знаю!
Возникла длинная пауза, но я слышал, как трудно дышит Валерий, и поэтому молчал.
— Я шел впереди, там — узкий проход, я ей дорогу прокладывал. Вдруг — дикий крик за спиной. Оглядываюсь: наша Танечка, согнувшись, двумя руками закрывает глаза. И ни слова на все мои вопросы, только стонет. Я хватаю первую же машину, сажаю Танечку и — в областную больницу. Там обследовали и сказали, что в нее то ли плеснули чем-то, то ли в лицо ударила струя газа из газового баллончика. Сказали, что она — в шоке, чтобы я с ней не разговаривал, а сразу же позвонил тебе. Но она уже вне опасности, крестный. Жди, сейчас выезжаю. Как только поймаю машину. Все, жди, подробности — по приезде.
И трубка загудела короткими гудками.
И — ПОСЛЕДНЯЯ
1
Я метался по квартире, и мысли мои с еще большей бестолковостью метались в голове. Кто прыснул Танечке в лицо из газового баллона? Кому, зачем и для чего это было нужно? Случайность?.. А почему такой, словно передавленный голос у Валерия? Почему он дважды сказал «жить будет», явно повторяя слова врачей? Почему? Почему? Почему?
Зазвонил телефон. Я бросился к нему, схватил трубку.
— Да!..
И в ответ — бархатный голос:
— Не потревожил? Тогда добрый вечер. Это Юрий Денисович рискнул вас побеспокоить.
— Побеспокоили. Какие проблемы?
— Проблемы у вас, уважаемый друг. У вас. Трефы с пиками сбросили в прикуп на станции Ростов. Это вам известно?
— По техническим причинам. Узнавал.
— Один вагон действительно с треснутым ободом. А почему задержан с ним вместе второй? Узнавали?
— Одна накладная на оба вагона.
— Допустим. Однако вам, уважаемый друг, придется отправиться в Ростов и протолкнуть оба вагона до станции назначения. Иначе известный вам документ внезапно появится в ФСБ.
— Слушайте, Юрий Денисович, у меня с женой несча-стье. Она в больнице…
— Это не несчастье. Это — предупреждение.
И — короткие гудки.
Предупреждение?.. Это в корне меняло дело. Это была уже не случайность, а сознательный и очень расчетливый удар по моему самому больному месту. И самому незащищенному. Противник знал, куда и как бить, чтобы его пики с трефами принесли ему баснословные барыши.
Спать я так и не ложился, понимая, что все равно не усну, только намаюсь. В семь утра наконец-таки позвонили в дверь, я открыл и увидел Валерия с лицом странным, измятым и каким-то потерянным, что ли. Он молча прошел в квартиру, молча снял плащ.
— Ну, что там?
— Там — плохо, крестный, — тихо сказал он. — У тебя водка есть? Давай врежем по стакану, а то, боюсь, не все ты выдержишь.
— Она жива?
— Она жива. Не в этом дело. Наливай водку, остальное — после доброго стакана.
Спорить с Валеркой было бессмысленно: он был упрям и стоял на своем до конца. Поэтому я покорно достал бутылку, два стакана, разлил их под обрез, и мы выпили.
— Ну? Рассказывай.
Валерий долго молчал, крутя стакан в руке. Потом сказал, не поднимая глаз:
— В нее плеснули серной кислотой, крестный. Плеснули на голову, но одна струйка стекла на лицо по прядке. Она ведь носила прядку над левым глазом. Так глаза нет больше. Выжгло его. И по всей левой щеке…
Он вдруг замолчал, протянул стакан.
— Наливай.
Я налил просто потому, что у меня не было ни слов, ни сил. Я отупел и одеревенел настолько, что требовалось время, чтобы я снова стал человеком разумным.
Валера залпом выпил второй стакан, аккуратно, без стука поставил его на стол.
— Но она будет жить, крестный. Будет. Это я тебе говорю. И это — самое главное.
— Я утром поеду к ней.
— Нет, ты никуда не поедешь. Танечка очень просила, чтобы ты не приезжал.
— Почему? Как так — не приезжал? Я же люблю ее. Люблю!
— Дурак ты, крестный, — вздохнув, сказал Валера. — И она тебя любит, понимаешь? А она — женщина, и пока ей не пересадили кожу, она тебе показываться не хочет, это ты, надеюсь, понимаешь? Женщина она. Настоящая женщина, не то что эти вертихвостки кругом.
И я понял, что и Танечка права, и он — прав. И мы замолчали. Потом Валерий молча поднялся и направился на кухню.
— Куда ты?
— Жрать хочу. Есть что в холодильнике? Я приготовлю, ты сиди покуда. Привыкай к новостям.
И вышел.
А я ни о чем не мог думать. Я не мог собрать мысли для того, чтобы ими пользоваться. Предо мной стояла Танечка. Моя Танечка. Моя рыжая Танечка, которая однажды надела паричок…
Стоп. Не понимаю, почему, но мысли мои встали в строй и опустили руки по швам. Паричок. А о нем дважды упоминала Тамара, ненавидя за этот паричок мою Танечку. Один раз это промелькнуло в записях Метелькина, которые сохранил несчастный сын его, думая, что это — фотографии. А второй… Второй — в армянском зале ресторана Херсона Петровича, когда я случайно отклонился и попал в точку, в которой услышал разговор Спартака с Тамарой. Она что-то упомянула о паричке, а он ее оборвал, сказав — я ясно вспомнил эту фразу:
— Оставь свое бабство!..
А сегодня мне звонил Зыков. Спросил о застрявших в Ростове вагонах и сказал:
— Это не несчастье. Это — предупреждение.
Это — предупреждение. То, что искалечили мою Танечку, всего-навсего предупреждение мне, чтобы не вздумал задерживать вагоны с пиками и трефами. Если я этого не сделаю, они найдут способ убить Танечку. Сомнений тут быть не может. Никаких сомнений: деньги сегодня — превыше всех жизней, не говоря уже о любви.
Вернулся Валерий с сковородкой яичницы на сале.
— Есть будешь?
— Нет. Слушай, Валерий, если мы их не уничтожим, они убьют сначала Татьяну, а потом и нас с тобой. Ты это понимаешь?
— Понимаю, крестный, — сказал он, с аппетитом поглощая яичницу. — Я уже решил, что делать.
— Что именно?
— У тебя есть отличная взрывчатка на заводе. Я обмотаюсь ею, подключу взрыватель, приду в их логово и взорву всех к чертовой матери.
— Ты решил стать камикадзе? С чего это вдруг?
— Потому что я люблю твою Татьяну. Люблю давно, она об этом не знает, а тебе сказал только потому, что ради такой женщины я готов взорвать себя вместе со всей этой кодлой. Надеюсь, ты не ревнуешь?
— Тебя не подпустят к этой кодле и на пушечный выстрел. Там очень охрана будь здоров.
— Как-нибудь…
— Как-нибудь не получится. Туда пропустят только меня, если я сошлюсь на застрявшие вагоны. Но при этом ощупают с ног до головы, и вся твоя затея со взрывчаткой тут же и закончится, а меня пристрелят в подвале. Это — первое. Второе в том, что покуда где-то гуляет взорвавший Андрея Федор, мы должны остальное пока отложить. Время еще есть, потому что они не могут убить меня, не получив своих вагонов. Вот его мы и потратим на то, чтобы поймать Федора. Поймать и наказать так, как ему и не снилось в кошмарном сне.
— Какое-то время у нас есть… — задумчиво сказал Валера.
— Андрей говорил, что лучшие разведчики — ребятишки. Используй их пронырливость, если сможешь.
— Понял, крестный. Это — дело. Посплю часа два и…
Он внезапно замолчал.
— Чего ты примолк?
— Посплю два часа и поеду к Танечке. Ты уж извини меня, но ей это необходимо. А потому я пошел спать. Вернусь от Танечки — продолжим, как говорится, наши игры. Не беспокойся, Федор от нас не уйдет.
— Да, еще одна новость, — вдруг вспомнил я. — Ко мне заходил Спартак. Спрашивал, где Федор, клялся всеми святыми, что в лагере его нет, и, знаешь, я ему поверил. Ты это учти, пусть парнишки шуруют в других местах.
