Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
— Хавиер, это ты! — услышал я чей-то окрик среди оглушительного гвалта.
— Перико Серрамадрилес! — воскликнул я, не сразу признав своего приятеля, лицо которого скрывалось за гротесковым картонным носом.
— Веселишься? — спросил он, глядя на меня покрасневшими глазами и обдав запахом винного перегара.
— Ничего подобного! Если бы ты только знал…
— Что случилось? У тебя такой убитый вид! Да говори же!
— Не стоит портить тебе праздник. Ты здесь с кем-нибудь?
— Да, с веселой компанией, и, честно говоря, там есть несколько модисточек, от которых я кое-чего жду.
Он показал мне на шумную группу цветущих, молоденьких, полненьких девушек, смешно пародирующих канкан: они танцевали, смешно подпрыгивая, задирая юбки до колен и вызывающе вытягивая губки дудочкой.
— Иди к ним, Перико, я не хочу портить тебе праздник.
— Перестань, я найду их потом. Подожди минутку, я только скажу им пару слов.
Он что-то сказал наиболее серьезному из мужчин, послал воздушный поцелуй девушкам и снова вернулся ко мне.
— Ну, а теперь рассказывай все как на духу, Хавиер. Мы ведь были с тобой друзьями, хоть ты и стал сторониться меня в последнее время.
— Да, это верно. Но только давай пойдем в какой-нибудь укромный уголок, хорошо? Я угощу тебя вином.
Мы нашли тихую, полутемную, унылую таверну, где никого не было, кроме двух пьяных в полосатой униформе ветеранов кубинской войны. Крепко обнявшись, чтобы не упасть, они петляли между столами, напевая вполголоса. Мы сели в сторонке и попросили принести нам бутылку вина и два стакана. Выпив первый глоток, я почувствовал тошноту: с самого полдня у меня не было во рту ни крошки. Но по мере того, как вино оседало у меня в желудке, самочувствие мое улучшалось, возвращалась уверенность в себе и даже появилась готовность противостоять ударам судьбы.
— Ах, Перико, — заговорил я, — сегодня мне нанесли смертельный удар.
— Какой же?
— Я узнал, что моя жена путается с другим.
— Твоя жена? Ты имеешь в виду Марию Кораль?
— Естественно.
— И поэтому расстроился?
— По-твоему, этого мало?
Он посмотрел на меня так, словно я свалился с луны.
— Послушай, но… я думал…
— Что ты думал?
— Я думал, ты знаешь, что твоя жена… и Леппринсе…
— Ну, ну, добивай меня!
— Но, Хавиер, об этом знает вся Барселона.
— Вся Барселона! И ты ничего не сказал мне?
— Мы думали, ты знал об этом, когда женился. Неужели ты действительно ничего не знал до сего дня?
— Клянусь жизнью матери, Перико!
— Ну и ну! Эй, парень, подай-ка еще бутылку вина!
Парень принес нам вина, и мы мгновенно осушили бутылку.
— А о том, что произошло в казино, тоже ничего не знал? Об этом даже писали в газете, не называя имен, конечно, хотя и так и без того все было ясно. Разумеется, в левой прессе.
— А что было в казино?
— Я вижу, ты паришь в облаках. Леппринсе публично дал пощечину своей… твоей жене в казино Тибидадо. Она хотела прикончить его ножом, который принесла с собой в кармане. Полиция чуть было не арестовала ее, но в дело вмешался Кортабаньес.
— Быть того не может! А за что ударил ее Леппринсе? Что она ему сделала?
— Не знаю. Из ревности, наверное.
— Стало быть, есть кто-то еще?
— Возможно. Не к тебе же он ее ревновал, прости меня.
— Чего уж там, не церемонься со мной. Раз я стал посмешищем всего города.
— Не стоит преувеличивать, Хавиер. Большинство считает тебя негодяем. Им и в голову не приходит, что ты ничего не знаешь.
— Лучше уж так.
Пьяные уже перестали петь и громко храпели, лежа на полу. На улице по-прежнему царило веселье. Перико положил мне руку на плечо.
— Я плохо думал о тебе, Хавиер, прости.
— Тебе незачем извиняться передо мной. Ты сослужил мне добрую службу. Я предпочитаю слыть негодяем, а не круглым дураком.
— Плюнь! Всегда можно найти выход из любого положения.
— Но только не из моего.
— Утро вечера мудреней. Давай-ка устроим сегодня грандиозную попойку. Как ты на это смотришь?
— Давай! Что еще мне остается!
— Тогда хватит болтать. Плати и пойдем развлекаться. Присоединимся к моим дружкам. Вот увидишь, компания феноменальная…
Я заплатил, и мы покинули таверну. Расчищая себе путь локтями, мы пробирались сквозь толпу: Перико впереди, я — за ним. Время от времени он оглядывался назад и делал мне знак, чтобы я не отставал. Наконец мы добрались до мрачного дома на улице Арксг-де-Санта-Эулалия. Подъезд оказался открытым, и мы проникли внутрь. Зажгли спичку и, преодолевая крутые, узкие стертые ступеньки, стали подниматься по лестнице. Не знаю, сколько времени продолжалось наше восхождение, сколько поворотов мы сделали и сколько спичек извели, пока достигли асотеи[28], слабо освещенной японскими фонариками и украшенной бумажными гирляндами. Здесь собрались друзья Серрамадрилеса: семеро мужчин и четверо женщин. С нами — ровно дюжина. Мужчины уже осоловели от выпитого вина, зато женщины вошли в раж и, когда мы появились, набросились на нас, схватили за руки, за фалды пиджаков и потащили танцевать.
— Девочки, девочки, — хохотал Перико, — как же вы собираетесь танцевать без музыки?
— А мы будем напевать, — закричали «девочки» и загорланили каждая на свой лад, подпрыгивая, бегая и заставляя Перико вертеться волчком. Одна из них обняла меня за талию, крепко прижалась губами к моему подбородку и, заглянув в глаза, спросила:
— Ты кто?
— Я — самый главный рогоносец Барселоны.
— Ты шутник! А как тебя зовут?
— Хавиер. А тебя?
— Грасиела.
Грасиела ухаживала за мной по-матерински. Поила из бутылки, словно принца из молочного рожка, а потом укачивала на своих упругих грудях. Один из дремавших на полу мужчин подполз к нам и сунул руку под юбку Грасиелы, но она отбрыкнулась от него, словно от назойливой мухи. Грасиела ни на минуту не переставала смеяться, и ее хорошее настроение передалось мне. Склонившись к пьяному, я сорвал с его лица маску и увидел невзрачное, жалкое лицо сорокалетнего мужчины, который силился улыбнуться своим беззубым ртом.
— Какие упругие ножищи, да? — сказал я, чтобы не молчать.
— Да уж, — ответил он, показывая туда, где покоилась его рука, которая, как я полагал, впивалась в упругую голень. — И какая панорама проглядывается! Ну-ка, ну-ка.
Я улегся рядом с пьяным, и мы оба заглянули под юбку Грасиелы. Но ничего не увидели, кроме черного купола, заполненного роскошными тенями.
— Меня зовут Андрес Пуиг, — представился он.
— А меня Хавиер. Я — самый главный рогоносец Барселоны.
— Очень любопытно.
— Вы проведете ночь здесь? — спросила Грасиела, которой надоели обследования.
— Моя жена удивительное существо: у нее со мной ничего… Понимаете? Ничего.
— Ничего, — повторил за мной пьяный.
— Зато с другими… знаете, что у нее с другими?
— Ничего.
— Все.
— Вот здорово! Познакомьте меня с ней.
— Нет ничего проще. Хоть сейчас.
— Сейчас я не в состоянии. Так пьян, что не в состоянии…
— Ерунда, приятель. Моя жена воскрешает даже мертвых!
— Ну-ка, ну-ка, расскажите, это интересно.
И я рассказал ему, как познакомился с Марией Кораль: она работала в кабаре, в самом отвратительном кабаре на свете. Выходила на сцену голая, разукрашенная большими, разноцветными перьями. Два силача подбрасывали ее в воздух и ловили, срывая после каждого ее пируэта по перу. А под конец представления она оставалась совсем облаженной.
— Совсем, совсем?
— Я же сказал, совсем.
— Вот здорово! Должно быть, хороша птичка!
— Почему я вам все это рассказываю?
В ту ночь, помню, я оспаривал у Андреса Пуига, пьяного, пальму первенства в своих ухаживаниях за Грасиелой и одержал победу. Помню, что после некоторых колебаний она поддалась моим уговорам и дерзким поползновениям и пригласила к себе домой, но я почему-то не принял ее приглашения. Помню, что допивал остатки вина из всех бутылок подряд и не переставал болтать, пока наконец не угомонился.
Вернулся я домой на рассвете, хотя и был полон решимости никогда больше туда не возвращаться, но ноги сами собой привели меня к родному очагу. Я возвращался довольный, насвистывая веселую мелодию, но когда сунул ключ в замочную скважину, почувствовал губительные пары, заставившие отпрянуть в сторону. Потом уже я понял, что меня спас от верной смерти большой картонный нос, все еще закрывавший мое лицо. В ужасе кинулся я вниз по лестнице, но тут же опомнился, повернул назад, сделал глубокий вдох и ринулся в квартиру. Почти теряя сознание, я продвигался вперед, с трудом различая предметы в густом мареве, заполнявшем помещение. Мне недоставало воздуха. Я добрался до окна и кулаком выбил стекло. Но этого оказалось недостаточно. Тогда я побежал по коридорам к окну напротив и тоже выбил стекло в окне, чтобы устроить сквозняк. Затем перекрыл газовый кран и бросился в комнату Марии Кораль. Она пластом лежала в той самой ночной рубашке, которая была надета на ней в ту памятную первую ночь на курорте. И во мне всколыхнулись далекие, горестные воспоминания.
