Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
Инспектор покосился на судью.
— Кто знает! Его враги, его наследники, анархисты… может быть тысяча самых разных предположений, будь они прокляты!
Явившийся наконец судебный исполнитель делал зарисовки. Эксперт наблюдал за его художеством, надменно ухмыляясь. Санитары унесли труп. Судебный врач попрощался, пообещав дать свое заключение в самый короткий срок. Закончив набросок, судебный исполнитель, а имеете с ним судья удалились. Инспектор и эксперт остались одни.
— Не попить ли нам кофейку? — предложил инспектор.
— Не мешает.
Уже на улице они натолкнулись на двух мужчин, споривших о чем-то с полицейским, стоявшим у входа в дом.
— Что здесь происходит? — спросил инспектор.
— Эти двое кабальеро требуют пропустить их наверх, сеньор инспектор. Говорят, что они — друзья покойного.
Инспектор оглядел незнакомцев. Один из них, молодой, элегантный, держался самоуверенно. Другой — пожилой, толстый, неряшливый — не переставал дрожать и строить страдальческие мины.
— Я — адвокат Кортабаньес, — представился пожилой, — а этот кабальеро — сеньор дон Пауль-Андре Леппринсе. Мы — друзья покойного сеньора Парельса.
— Откуда вам стало известно о происшествии?
— Нам только что позвонила вдова покойного, и мы сразу же приехали. Прошу извинить нас за назойливость и вмешательство, но, сами понимаете, мы очень взволнованы. Бедный Пере! Всего несколько часов назад мы еще беседовали с ним!
— Несколько часов назад?
— Сеньор Парельс был среди гостей на приеме у меня в доме, — пояснил сеньор Леппринсе.
— А не заметили ли вы в его словах и поступках нечто настораживающее вас?
— Не знаю, трудно сказать, — простонал Кортабаньес. — Мы сейчас очень расстроены.
— Позвольте нам подняться и повидать вдову, — попросил Леппринсе, отнюдь не выглядевший расстроенным.
Инспектор немного подумал и ответил:
— Хорошо, можете подняться, но не заходите в квартиру покойного. Вдова у соседей по этажу в квартире напротив. Там полицейский, он вам укажет. И обязательно дождитесь меня. Я скоро вернусь.
Полицейский, стоявший на лестничной площадке, преградил им путь. Он заявил Леппринсе и адвокату, что не велено никого пропускать без разрешения начальства. Но те ответили, что комиссар назначил им здесь свидание, чтобы допросить, так как они были последними, кто видел покойного накануне его смерти. Вежливым, но решительным жестом отстранив растерявшегося полицейского, они вошли в квартиру Парельса. Когда они очутились в кабинете старого финансиста, адвоката охватила нервная дрожь.
— Не могу, не могу, — причитал он, всхлипывая. — Это выше моих сил.
— Ну, пожалуйста, Кортабаньес, я все сделаю сам, у нас больше не будет такой возможности. Помоги мне поставить стол на место. Видишь, здесь нет ни пятен крови, ни чего-либо в этом роде. Помоги, мне одному не справиться.
Они перевернули стол. Ящики оказались незапертыми, и Леппринсе принялся в них рыться, а оцепеневший Кортабаньес смотрел на него, покрывшись мертвенной бледностью, приоткрыв рот.
Бедный Парельс! Если бы кто-нибудь сказал мне в тот вечер, что мы с ним прощаемся навсегда, я бы никогда не поверил! По каким-то необъяснимым причинам, которые мне еще долго не суждено будет понять, он не питал ко мне особой симпатии, хотя я относился к нему с глубоким уважением не только за его ум, но и за его неповторимую индивидуальность, за его обходительность, за его культуру… Теперь уже нет таких людей, как он.
В последний раз мы виделись с ним на том памятном приеме, который Леппринсе устроил в честь короля. Мы с Марией Кораль были в числе приглашенных. Когда мы, испытывая чувство неловкости, преодолевая робость, явились туда, мы еще не знали, что это общественное событие станет одной из важных вех в нашей жизни. И после этого званого ужина отношения между нами станут совсем другими. Но тогда в роскошных залах, среди аромата дорогих духов, шелков и драгоценностей, знакомых лиц промышленников и финансистов, гнусная действительность казалась очень далекой, а ее опасности предотвращенными.
— К Дювалье? Вы очень любезны, сеньор, но вам следует посоветоваться с моим мужем.
— Ради бога, Мария Кораль! — упрекнул я ее в одну из тех редких минут, когда мы остались наедине, вдали от назойливых мужчин. — Не допускай, чтобы с тобой обращались как с кокоткой.
— Кокоткой? — переспросила она, восполняя свое невежество догадливостью, достойной всяческого уважения. — Ты хочешь сказать, изысканной проституткой?
Я кивнул, не переставая хмуриться.
— Но, Хавиер, я ведь и есть проститутка! — весело произнесла она, отвечая улыбкой на подмигивание дряхлого, фатоватого генерала.
Экзотическая красота моей жены привлекла к себе внимание мужчин, едва мы переступили порог дома Леппринсе. Даже самые степенные из них теряли голову в ее присутствии и вели себя с комической развязностью опереточных кавалеров. Я испытывал тщеславие и ревность, которая выводила меня из себя.
— Как жизнь, дружок? Ты чем-то озабочен? — спросил у меня Кортабаньес, подходя с одним из своих клиентов, который ходил за ним по пятам.
— Как видите, — ответил я, показывая на Марию Кораль, которая в эту минуту кокетничала со священником, — теряю время и достоинство.
— Терять может тот, кто что-то имеет! — изрек адвокат. — А как двигаются дела на работе?
— Медленно, но неумолимо, — ответил я как бы в шутку.
— Тогда их следует поторопить, дружок. Сегодня вечером ожидаются важные события.
— Какие же?
— Скоро узнаешь, — произнес он, приглушая голос и прикладывая палец к губам.
— А что вы скажете по поводу войны в Марокко? — вступил в беседу клиент Кортабаньеса, не намереваясь прерывать начатой с адвокатом беседы.
Кортабаньес жестом попросил меня вмешаться в разговор, желая отделаться от назойливого собеседника.
— По-моему, она омерзительна.
— И не говорите, — подхватил клиент, цепляясь за новую жертву, словно утопающий за соломинку. — Просто невероятно! Какая-то горстка черномазых побивает страну, которая завоевала Америку!
— Времена меняются, сеньор.
— При чем тут времена, — возразил увалень с горячностью, которая никак не вязалась с царившей вокруг безмятежностью. — Дело в людях. Просто теперь нет таких политиков, как прежде!
Появление короля положило конец нашей беседе. Гости поспешили припасть к ногам высочайших особ, и Кортабаньес не преминул заметить мне:
— Видишь? Припали к его ногам, словно куры к фермеру, который сыплет им корм. — И сокрушенно покачал головой. — Так мы далеко не уедем. Помнишь, как они хотели линчевать Камбо?
Я ответил ему, что помню. Теперь Камбо занимал пост министра финансов в правительстве, возглавляемом Маурой.
Король милостиво отвешивал поклоны и с одинаковым безразличием выслушивал лесть и просьбы, прогуливаясь по зале тяжелой поступью, уныло опустив плечи, состарившийся в расцвете молодости, приторно улыбаясь с некоторым оттенком печали.
— На полу валяются бумаги. Посмотри их, не теряй времени. Успеешь наплакаться во время похорон.
Кортабаньес опустился на колени и принялся просматривать разбросанные на полу бумаги.
— Бедный Пере! Мы познакомились с ним тридцать лет назад. Он был честный, добрый, не способный на вероломство. Я хорошо помню тот день, когда умер его сын Матео… Какая несчастная семья. Пере мечтал дать сыну настоящее образование и послал его учиться в Оксфорд. Он собирал деньги буквально по сентиму, чтобы иметь возможность оплатить его учебу. Но Матео схватил там воспаление легких, и болезнь доконала его. Он вернулся сюда, вот в этот самый дом, чтобы умереть здесь.
— К чему ты вспоминаешь сейчас все эти жалобные истории? — рыкнул на него Леппринсе.
— Вот, взгляни, — и Кортабаньес протянул ему вместо ответа исписанные листки, подобранные с пола. — Бедный Пере читал их, когда его убили.
Леппринсе взял протянутые ему листки, пожелтевшие от времени и от того, что их часто держали в руках, и прочел:
«Дорогие родители! Получил от вас весточку и очень рад, что вы живы-здоровы. Мне не на что пожаловаться, хотя суровые зимы, которым, кажется, не будет конца, не дают мне как следует оправиться от простуды. Да, здесь совсем как пишут в романах: беспрерывно льют дожди…»
Письмо было датировано 15 марта 1889 года. Леппринсе бросил его на пол и стал читать следующее:
«Дорогой отец! Прошу тебя, не показывай это письмо маме, но я сильно расхворался. Уже целую неделю у меня держится высокая температура. Врачи говорят, что нет особых причин для волнений и во всем виноват местный климат. К счастью, до экзаменов осталось совсем немного времени, и я скоро приеду к вам на каникулы. Вы даже не представляете, как мне вас не хватает. Одинокий и больной, в этой замечательной, но чужой мне стране. Я только и мечтаю о Барселоне…»
