Евгений Шкловский - Фата-моргана
Вдруг это стало понятно, когда Ю. в очередной раз, однако, после довольно долгого перерыва наступил на осу и та, естественно, его ужалила. Лучше бы он, конечно, этого не делал, поскольку уже пару раз с ним случалось такое, и однажды очень не хорошо, потому что оказалось, что Ю. аллергик, и именно на осиный яд: по всему телу – красные волдыри, глотать невозможно, уши отекли и стали как у чебурашки, в общем, чуть не окочурился. Пришлось даже скорую вызывать, и доктор определил какой-то там шок, что у аллергиков бывает, а коли так, то Ю. теперь в летнее время нужно постоянно иметь при себе лекарства, иначе ненароком можно и в ящик сыграть.
Поразительно, конечно, что от такой мелкой твари, как оса (или пчела), можно лишиться жизни, будто это яд какой-нибудь жуткой гюрзы или скорпиона, но что есть то есть, теперь ему следовало быть осторожным. Он и был бдительным, но на осу тем не менее снова наступил, глупо так – зачем-то решил босиком походить, смелый такой. Да ведь с другой стороны, что за жизнь, если даже босиком нельзя по июльской, щекочущей ступни травке, особенно в погожий денек, когда все вокруг плавится от зноя?
Жало он, понятно, вытащил и даже попытался выдавить яд, а потом стал, бедный, прислушиваться к происходящему в себе – как-никак знал, что ему грозит как аллергику. С осиным ядом внутри, медленно растекающимся по организму, наш герой ходил по саду, где все приключилось, и ощущал, как охватывает его жар, в висках начинает стучать, зуд возникает в разных местах, глотать все труднее, уши наливаются тяжестью, звуки будто сквозь вату – что ни говори, острые ощущения, своего рода русская рулетка: быть или не быть, вот не примет он сейчас соответствующие меры (лекарство) и неизвестно, что за всем этим последует.
Может ведь статься, что…
К тому же внезапно начинает он чувствовать, что дышится иначе, то есть плохо дышится, трудней и трудней, воздуха не хватает, он пытается вдохнуть, да не тут-то было – не идет воздух в легкие, не втягивается, не проникает, словно преграда некая – тогда-то и накатывает на него волна ужаса, он бросается принимать лекарство, в сумке судорожно роется, таблетки выскальзывают из дрожащих пальцев…
Но… но при этом даже как бы некое наслаждение – что вот жизнь его прямо сейчас, без дураков, буквально на волоске, независимо от того, верит он в то или не верит (все ведь и в самом деле возможно), и ах как приятно, да, щемяще, вдохновенно, муторно, сладостно, головокружительно – не верить в это и в тоже время самым краешком сознания, на самую толечку допускать: не помоги лекарство, не справься организм и, увы, – прости-прощай…
Ну кто скажет, что не кайф, не полнота жизни?..
Вот теперь бы уточнить: осиное жало осиным жалом, но в некотором роде также и метафора. Ведь ощущать растекающийся по организму яд – это может стать потребностью и даже необходимостью, как для наркомана доза зелья, а для курильщика затяжка сигаретой. Жизнь без такого допинга – вроде и не жизнь. Ни священного ужаса, ни затяжного полета в неизвестность, ни радости воскресения, ни еще чего-то в том же роде. А значит…
И хотя вовсе это ничего не значит, тем не менее наш герой уже попал в некоторую, так сказать, зависимость, а потому нужны ему и другие средства, подобные осиному жалу.
Ну, к примеру, угрызения совести. Кому не ведомы эти муки, тому даже трудно представить. Одному, положим, изменить поднаскучившей жене – раз плюнуть, тут не только никаких страданий, а сплошное удовольствие и развлечение.
Но и удовольствие от такой измены, положа руку на сердце, пошловатенькое. А вот если изменять и при этом испытывать мстительные уколы совести, тут уже совсем другой коленкор. Как же, ведь жена – она, можно сказать, родной человек, она ему доверяет, она себе ничего подобного не позволяет, между тем как он… Ну и так далее. Все вроде и ничего, а тем не менее неуютно.
И что Ю. говорит своей, как бы это получше выразиться, близкой приятельнице, когда та в удобную для этого минуту (у всех разные) заводит разговор о дальнейших отношениях, об их, так сказать, бесперспективности, о том, что она устала и не может вот так больше, у нее, когда он возвращается к жене, сердце разрывается, и не потому, что ревность, а потому, что любит его и не хочет не с кем делить (а кто хочет?)?
Ю. говорит, что и он испытывает к подруге самые нежные чувства, но жена (многозначительная пауза) есть жена, к ней чувства, может, и поостыли, но не совсем же. Она для него теперь вроде как ребенок, а кем надо быть, чтобы бросить собственное чадо? И без того сердце за нее болит, что вот им с подругой хорошо вдвоем, а жена между тем одна, ждет его к ужину (даже если и не ждет, а ужина нет и в помине) и никто ее не любит, кроме него, да и то по остаточному принципу. Горько это и несправедливо, она ведь не виновата, что у него вот так все случилось – новое увлечение и вообще…
Ю. вполне искренне говорит так и жену жалеет искренне, а по жилам у него меж тем растекается сладкий яд угрызений, и чем сильнее действие этого яда, тем острее он чувствует если не радость (какая уж тут радость?), то во всяком случае полноту – жизнь, короче, чувствует. Тоскливо ему и даже немного вдохновенно. Да и что он, в конце концов, может предложить нынешней пассии, к которой его тоже вполне безобманно влечет? Будь он свободен…
Впрочем, не стоит так далеко заглядывать, потому как и герой наш этого не делает. А вот вину перед женой он действительно испытывает и подчас от усиления этого чувства (особенно в минуты, подобные вышеупомянутой) с ним случаются приступы удушья, похожие на осиную аллергию: вроде как близок край, но, может, и пронесет – сложное такое, не без приятности, впрочем, ощущение. А если не пронесет, то тогда неведомо что – и от непредсказуемости чуть ли не восторг в душе, как у моряка на палубе в разгар разыгравшейся бури…
Можно, конечно, привести и другой пример. Тот же Ю., скажем, не любит брать деньги в долг, но если берет, то отдает их не скоро и с муками, и не потому, что ему жаль расставаться с деньгами, которые он привык считать своими, а именно из-за ощущений, при этом возникающих. Деньги – что? Паршивые бумажонки, пусть даже с ними как-то уверенней.
Тут другая коллизия, связанная не столько с одолженной и подлежащей возвращению суммой, сколько с тем человеком, которому Ю. должен. Знает он, что человек ждет, но тем не менее не возвращает – сначала делая вид, что не помнит, потом – действительно забыв, а затем вспомнив и устыдившись.
Вот этот последний момент и становится, можно сказать, решающим: Ю. начинает ощущать покалывания совести, поначалу легкие, а потом (он уже избегает своих кредиторов) все сильней и сильней. Ясно же, что подрывает доверие к себе, а главное, сам осознает это, потому что для порядочного человека вовремя вернуть долг – нерушимое правило. Ю. же не отдает и не отдает, даже если деньги у него есть. Непременно находится предлог, почему именно сию минуту они ему особенно нужны. Но и перед кредитором жутко неловко, поскольку, поставив себя на его место, он, естественно, понимает, что человек к нему, негодяю, испытывает.
В общем, не здорово ему, не по себе, но в этом-то состоянии, с этой жалящей мыслью о собственной непорядочности, он и обретал некую сладость. Ведь, в сущности, еще чуть-чуть – и он в глазах одолжившего ему деньги давнего знакомого не просто упадет, а однозначно будет похоронен. Тот с ним не только больше никаких дел иметь не захочет, но и вообще разорвет все отношения (и будет прав!), да и другим тоже станет известно, что, несомненно, нанесло бы репутации Ю. сокрушительный ущерб.
Каково?!
Что говорить, для такого чувствительного, как Ю., человека это труднопереносимо, но… но вместе с тем и желанно: тоже ведь взлет… Дорогого стоит.
Собственно, и с работой у него аналогично получалось (Ю. – переводчик, и неплохой). Заказов он брал помногу (как и авансов, где давали), обкладывался книгами, выбирая, с какой начать для разогрева, даже споро так продвигался поначалу, а потом вдруг понимал, что явно пожадничал: не только по срокам договорным не успевает, но и вообще что-то не так, не идет и все. Бывало, что страниц по десять в день, если не больше, делал, а теперь иногда и две через силу.
И чем ближе к назначенной дате, тем хуже. Кошмары по ночам начинают сниться, давление подскакивает – не то что за стол себя усадить, с кровати встать трудно. Вот уже и срок подошел, из издательств звонят, интересуются вежливо, напоминают: дескать, как дела, не пора ли?.. Конечно, пора, ему совсем немного осталось. Между тем иная из работ даже не начата, а с другими стопор.
Ну и…
Ю., естественно, нервничает: чем хуже дела, тем больше. Но нервничает со странным таким щекотливым оттенком: вот он волнуется, переживает, как порядочный, не чуждый ответственности человек, даже работа из-за этого не клеится. А когда работа не клеится, то возникает вопрос: зачем?
Не зачем работа, а зачем всё? Все вообще, ну, вы понимаете…
