Ольга Трифонова - Запятнанная биография (сборник)
Как это говорил Николай Николаевич? Уверенность в своем таланте дает радость жизни. Да-да, уважаемые сограждане, — уверенность в своем таланте. Наконец-то пришло желанное: он отделится от этих жалких безликих. Он не разделит их жалкой судьбы. Он спасен. Вот вам и тринадцать.
А тринадцать было не напрасно, но понял это Виктор Юрьевич много позже, когда ни изменить, ни исправить случившееся стало невозможно.
В тот день вместо похода за студнем в магазин имени Петра Щепетильникова он в кафетерии «Форель» пил кофе, ел булочки с заварным кремом, домой прихватил кусок замечательной вареной осетрины и банку крабов.
Осетрину и крабов съели под «Столичную» Яков с Василием. Нагрянули без звонка, еле скрыл неудовольствие. Теперь дорог был каждый час работы.
Яков стрельнул глазами на письменный стол:
— Вернулся к синтетической теории. Молодец. Вот это поступок, достойный не мальчика, но мужа. В такие времена гнуть свое! Ей-богу, молодец, уважаю.
Неудовольствие рассеялось, как не бывало. Все-таки он очень любит Якова, по-настоящему любит. Хотелось рассказать подробно, как был у шефа, как оговорился с Трофимом, а главное, о премии. Но Яков был возбужден страшно, со своим не вклиниться. Рассказывал, как ездили сегодня на автобусе во владения Лысенко, на опытную станцию.
— Кошмарный сон Татьяны! И знаешь, как они нас прозвали? Муховодами. Эй вы, муховоды!
Лицо его, налитое здоровой кровью, пылало, лысина обгорела на солнце, голубые глаза сверкали. Конечно, его можно было принять и за городского сумасшедшего: солдатские галифе и разношенные сандалии, замызганный пиджак внакидку и белоснежная, наглаженная Марией Георгиевной новенькая шелковая трофейная тенниска с невиданной застежкой «молния». Таскался везде с неизменным офицерским планшетом.
Вытащил из планшета листочки. Подсунул Василю:
— Вот, смотри, по дороге идея одна пришла. Нужно попробовать внутрь. Так проще, меньше вариантов.
— Не влезают. Я уже пробовал. По связям не втискиваются, — отмахнулся Василь. Он был мрачен.
— Слушай, давай проверим кетоформу.
— На чем?
— На моделях.
— Их нет. Минька забастовал. Его вызывали, спрашивали, чем мы занимаемся.
«Меня сегодня тоже, выходит, вызывали».
— Наплевать, вырежем из картона.
— На что наплевать?
— На все. Разливай. Там такая баба с Украины! Такие бедра, с ума сойти! Ученица Сечкина.
— Знаю я этих учениц, спит с ним наверняка.
— Не играет роли. Витя, дашь ключи?
— Когда?
— Ну, завтра, послезавтра, не знаю еще.
— Днем?
— Нет, днем я на сессии. И материалисточка моя тоже. Ночью.
— А я куда?
— На кухне ляжешь.
— На чем?
— Ну в ванную.
— В ванну в прямом смысле?
— Конечно.
— Я в ней не умещусь, и жестко.
Виктор хотел сказать, что перегородка очень тонкая, он будет все слышать, но промолчал. Яков всегда шел до конца.
Ванная комната была выгорожена из некогда большой комнаты Виктора. Вообще-то ванны в этом огромном несуразном доме, носящем среди жителей квартала название «Красной коммуны», находились прямо в кухне. Виктор помнил, как ее прикрывали отполированные долгой службой доски, он любил сидеть на них, наблюдая, как мать возится у плиты. Когда не стало отца, потом очень скоро матери — подселили соседей. Деятельного Глебушку с женой и двумя детьми. Глебушка сгоряча решил идти дальше и выселить Виктора в полуподвал к дворнику Крысину. Но Крысин встал намертво, грозился Глебушку изуродовать, а Виктор пошел на прием к отцовскому министру — дом был ведомственный. Министр принимал по ночам. Сидел, прикрыв ладонью глаза от яркого света люстры, прилепившейся, как огромный паук, к потолку.
Виктор изложил свою просьбу: оставить за ним комнату. Это походило на детскую игру «Да и нет не говорите, черное с белым не берите». Не упоминались ф о р м у л и р о в к и, но министр все понял. Не отнимая ладони, сказал: «Это ведь так: нынче голова в кустах, а завтра грудь в крестах. И наоборот. Я знал твоего отца. Иди и живи и учись как следует».
Ужасным было — «знал».
Глебушка не унимался. Когда Виктор уехал на летние сборы, он живо переставил ванну, оттяпав у соседа десять метров. Зато «удобство» получилось просторное, и Глебушка вечерами проявлял там фотографии.
Вообще-то они оказались вполне сносными соседями: не шумели, не дрались; выбиваясь из сил, растили малюток, не задавали лишних вопросов, а по праздникам приглашали к себе и угощали пирогами, винегретом и спиртом, который Глебушка приносил со своего номерного завода.
После ухода Якова и Василия долго не мог уснуть. Слишком много выпил, и проблема фанерной перегородки волновала ужасно. Не из-за просьбы Якова: из-за письма Зины. Как им будет? Глебушка засиживался со своими фотографиями допоздна. Выход пришел безумный и замечательный. Он выложит кирпичную стену. К приезду Зины, к ее переселению успеет. Надо только потихоньку натаскать кирпичей и научиться класть. Кирпичи можно брать на стройке возле Миусского сквера, в заборе наверняка есть лаз. Класть научит Василь.
Он нашел лаз и носил кирпичи в портфеле всю ночь. На рассвете его увидел пленный немец-строитель. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Потом немец засмеялся, погрозил и показал пальцами решетку.
— Сам знаю. — Виктор вытащил папиросы, положил на кирпичный блок, нахально поднял с земли чей-то мастерок и ушел в дыру, прикрытую болтающимися на гвоздях досками. Он носил кирпичи три ночи кряду, и все время его не оставляла мысль: не воспользовался ли немец дырой, которую он ему показал. Если воспользовался и его поймали, то, конечно, укажет на Виктора — и Виктора очень быстро найдут. Приведут собаку или пойдут по всем соседним домам. Ужасно, если немец окажется диверсантом или крупным военным чином. Он думал и строил. Научился сам. Василь пропал куда-то, на зов не пришел. На стройке Виктор прихватил цемента и песку, пропорцию раствора установил экспериментальным путем. Днем строил, ночью корпел над многообещающей статьей. Конечно, нужно бы сходить к Николаю Николаевичу, рассказать ему все, показать результаты, но не теперь.
Спал по три часа в сутки, и от этого все стало зыбким: мысли, предметы, его, Виктора, поступки. Сколько раз он поражался потом, как смог написать такую блестящую, ясную, изящную работу. Ведь в булочной однажды попросил «Пи».
— Пить? — переспросила испуганно девушка.
— Нет, нет, — очнулся Виктор, — это я так.
Три целых четырнадцать сотых, убежал немец или не убежал, донес или не донес? Как-то, много лет спустя, спросил компетентного товарища, были ли случаи побегов пленных немцев?
— Я не слышал, — ответил компетентный, — это же нация орднунга, взяли в плен — надо работать, никуда не рыпаться.
Поздно вечером в дверь позвонили длинно, требовательно. Стена была почти готова — уродливое крепкое сооружение. Метнулся почему-то к фотографии, хотел снять. Выпускники Промакадемии, среди них отец и те, имена которых преданы проклятию. Фотография сохранилась у тетки, выпросил и повесил, дурак.
Звонок прозвонил еще длиннее, еще настойчивей. Отскочил от стены, судорожно сгреб листы со стола, свернул в трубочку, вышел в коридор, бесшумно шмыгнул в уборную, спустил воду, листочки засунул за черную трубу. Эварист Галуа. Он станет Эваристом Галуа номер два: приложение теории групп к интегральным уравнениям Вольтерра.
— Кто там?
— Ты что, уснул? — голос знакомый.
— Кто там?
— Я, Витя, Яков. Ну, кролик, не профессионально себя ведешь, унитазом шумишь, мечешься, надеюсь, будущего Нобеля не спустил? Будет обидно.
— Нобеля спустить нельзя, — буркнул мрачно.
— Все можно, — хохотал Яков, — все можно, правда, умница?
Женщина была красива. Пожалуй, даже красивее Зины. Статная, румяная, тонкие щиколотки, каштановая коса короной вокруг головы.
— Кудряшова-Кулагина, — представил Яков, — кандидат химических наук.
— Маша, — красавица подала руку. — Вы не больны?
— Нет, нет, кажется, нет.
— Заработался, вот и вид безумный. Вот это да! Вот это настоящий друг!
Увидел стену.
— А чем он такой замечательный друг? — спросила Кудряшова-Кулагина.
Она держалась очень уверенно, и Виктор подумал, что вряд ли так может держаться женщина, готовая остаться ночевать в незнакомом доме.
Яков подмигивал на стену, спрашивал, выполняет ли норму, послал женщину на кухню ставить чайник.
— Значит, мы остаемся? — тихонько шепнул Яков. — Правда потрясающая баба?
Пили водку, потом чай. Виктор от усталости, голода и пережитого ужаса быстро захмелел. Сидел развалившись на кровати. Их разговор доносился как сквозь вату. Яков дразнил женщину. Она ему что-то внушала, а он выкрикивал глупости.
