Вячеслав Пьецух - Плагиат. Повести и рассказы
Есть у среднего глуповца еще одно вредное свойство, отягощающее его отношения со властями; сам по себе он, может быть, душа-человек, он для тебя последнюю рубашку, что называется, снимет, ну разве только женой не поделится, потому что это уже будет слишком, но стоит составить из глуповцев что-нибудь коллективное — торжественное собрание, производственную бригаду, просто толпу, — так сразу такая выйдет гадость, что плюнешь и отойдешь. Словом, иногда и поймешь шумеро-аккадские приемы глуповских администраторов, посочувствовать не посочувствуешь, а понять поймешь.
Теперь приспела пора предложить ответ и на второй под-вопрос — почему глуповцы мирились с тем, что ими командуют в той или иной мере невежи и дураки: потому что на самом-то деле никто никогда глуповцами не командовал, это только градоначальникам воображалось, будто они командуют, а в действительности они лишь в той или иной степени мешали нормально жить. Оттого глуповцы и отличались мудрым спокойствием перед лицом стихии, оттого и озорничали, и пренебрегали административными играми, и вступали с властями в романтические отношения. То есть народная жизнь настолько богата и глубока, что власть для нее то же самое, что закон Бойля—Мариотта для Антарктиды. А самое главное — это то, что наш человек от бога устроен таким образом, что он совершенно способен к самоустроению, к самостоятельной организации жизни, и поэтому для него неуправление есть самое лучшее управление — ведь, скажем для иллюстрации, не администраторы за него хлеб растили и народ кормили и не правительство отстояло страну в Смутные времена. Вообще вся отечественная история есть история народной борьбы за безвластье в строго государственном смысле этого слова — не мытьем, так катаньем, — не зря нас не привечали все правители, от князя Рюрика до председателя Беляева, то есть все те властолюбивые оболтусы, которые не знали, к чему себя приспособить. Словом, излишне и вредно нами управлять, как излишне и вредно управлять летом. Или не мы с вами в семнадцатом году первыми покусились на государственность — в том-то вся и штука, что мы-то и покусились».
Город Глупов в последние десять лет
От изыскателя
Итак, история как ни в чем не бывало продолжала течение свое.
Что касается собственно истории города Глупова, то она по-прежнему составлялась главным образом из невзгод. Как и в стародавние времена, среди таковых наблюдаются происшествия прямо чудесного свойства, однако в ряду разного рода неурядиц затесались и такие, что имели вполне материалистические истоки и только в ходе развития трансформировались в полнокровные чудеса. Разве что в последние десять лет, отмеченные разнузданной поступью знания, изыскателю не пришлось сиднем сидеть в архивах, поскольку события развивались без малого на глазах; общеизвестно, что в наши блажные дни достаточно купить шесть сотен суглинка по соседству с бывшим приемщиком стеклотары, и новейшая история развивается на глазах.
Стало быть, опять на Руси наступили последние времена, которые у нас повторяются с периодичностью дней недели, и в городе Глупове публика сполна разделила общенациональную, сравнительно трагическую судьбу. И по обыкновению голодала-то она и холодала, и выходила на тысячные митинги в пользу переименования города из Глупова в Непреклонск [54], и пряталась по подвалам да погребам от банды проклятого Яшки Шерстня, и платила ясак Первому заместителю главы администрации, и пережила отпадение от города Болотной слободы, и как-то мирилась с озорством сторонников Лучезарного Четверга, — и в общем-то ничего: и публика невредима, и город стоит себе и стоит. Такую редкостную выживаемость можно следующим образом объяснить: если травить тараканов дустом, хотя бы и в щадящих дозах, но в течение многих лет, то у таракана вырабатывается на дуст стойкий иммунитет; так вот если измываться над мирным населением в определенной точке земного шара, начиная с середины IX-го столетия нашей эры, то оно как-то замыкается в себе, на худой конец вымещая свою озлобленность на каком-нибудь безответном существе вроде соседского петуха. Более того, хронические притеснения развивают в народе разные спасительные качества, например, любовь к чтению или неуемную изобретательность, которым власти предержащие не могут противопоставить решительно ничего; глуповцы вон до того дошли, что в девяносто третьем году выдумали способ получения калорий из древесины, чему мы также находим разумное объяснение; как в свое время говорили на Птичьем рынке: «Ежели зайца бить, он спички может зажигать». Ну что ты поделаешь с человеком, коли он умеет извлекать калории из осины? — а ничего не поделаешь, хоть умри.
Следует удивляться еще тому, что в последние десять лет глуповцев не так угнетал чисто экономический момент, сколько отсутствие перспективы, некая беспросветность формы существования, что, впрочем, неудивительно, поскольку день сегодняшний им вечно не задавался, и они уповали на свое завтра с такой же силой, с какой проклинали свое вчера. Все им казалось, что на другой день обязательно будет лучше, того и гляди улицы возьмутся мостить брусчаткой, горячую воду дадут по трубам, бесплатное радио проведут и наконец-то исчезнут с городских улиц огромные розовые свиньи, которые с утра до вечера нежатся в лужах или трутся спинами о столбы. Однако вожделенное завтра не приносило с собой никаких видимых перемен, и к вечеру среднего глуповца охватывала такая кручина, что хоть ослепни и не гляди. Между тем кручинились они зря; собака, положим, никогда на урду не заговорит, но означает ли это, что на ней как на категории нужно поставить крест? — так и в нашем случае: никогда в городе Глупове не исчезнут с улиц розовые свиньи, которые с утра до вечера нежатся в лужах или трутся спинами о столбы, ну разве что в родимые пределы вторгнутся народы Бенилюкса и переведут наших хрюшек на колбасу; но ведь и при историографе Николае Михайловиче Карамзине вор был центральной фигурой жизни, меж тем у нас с той поры Пушкин произошел, Менделеев отличился, Зворыкин [55] поставил точку на культурном развитии человека, наконец, грянул Октябрьский переворот, взаправду открывший количественно новую историческую эпоху, который нам еще аукнется, и не раз. Одним словом, не было у глуповцев настоящего основания для кручины, существуют, и слава богу, довольно с этой публики и того, что у них душа на размер больше положенного, чего она, правда, постоянно просится вон из тела, одновременно и в смертном смысле, и на простор.
Опись градоначальникам
Эту главку, вопреки традиции, можно безболезненно опустить. Дело в том, что после отстранения от власти председателя горсовета Колобкова его место прочно занял Порфирий Иванович Гребешков из бывших руководителей райкомовского звена, который только своих Первых заместителей менял, а сам точно врос в кресло градоначальника, точно корни в него пустил, и даже передвигался по городу на пару со своим креслом, первое время изумляя давно ничему не изумлявшихся горожан. Вскоре было установлено, что Порфирий Иванович именно сросся с креслом градоначальника, но медицина этот феномен была не в состоянии разъяснить.
Общеполитические невзгоды
Надо полагать, прежние глуповские начальники, начиная с Амадея Мануйловича Клементия, первого из владык, не столько умом понимали, сколько нутром чуяли, что глуповцам воли давать нельзя, поскольку они на нее неадекватно реагируют, как лошадь на грузовик. Например, в градоправительство Колобкова, когда в Глупове у частных лиц появились три пишущие машинки, то по городу распространились не баллады вольного содержания, не памфлеты на руководство, не похабные стишки и даже не анонимные доносы, которых скорей всего следовало ожидать, а туманные требования о возмещении морального ущерба, понесенного в эпоху Каменного Вождя.
Председатель горсовета Колобков весьма многие произвел опрометчивые реформы, но даже не широкое распространение мармелада взамен горячительных напитков следует признать наиболее вредоносной, хотя для властей предержащих нет ничего страшнее, как если наш человек трезвыми глазами, зряче оглядится вокруг себя, а внедрение в обиход проклятой свободы мнений, из-за которой жизнь пошла, что называется, под откос. Прямо нужно говорить, не учел Леонид Михайлович грозной силы родного слова, вообще заряженного такой созидательной или, по случаю, разрушительной энергией, что ей подстать только неудержимая сила вод, хотя еще при Иване Грозном слово у нас приравняли к делу, а дело к тягчайшему из грехов. Ведь, скажем, «пардон» — оно и есть «пардон», из него ничего не вытекает, кроме намека на галантерейное воспитание, а наш человек как скажет: «Ась?!» — так сразу внутри тебя образуется холодная пустота. Возможно, родное слово потому излучает такую мощь, что у нас дела делать от пращуров не дают, или, может быть, оно чересчур действенно по природе, но как бы там ни было, а только председатель Колобков провозгласил эту самую свободу мнений в передовице «Красного патриота», как на другой день здание горсовета само собой осело на правый бок. Вслед за тем грянули прочие невзгоды, иные последовали несуразности, например: вдруг ни с того ни с сего перестал работать водопровод, образовались иные союзы по национальному признаку, как то: землячество «Меря-Весь», возникла секта закоренелых язычников, не признававших реформы Владимира Святого в бытность его поганым [56] и неоднократно пытавшихся воздвигнуть деревянного Перуна на площади Каменного Вождя, наконец, обнаружился кружок зоофилов при конторе «Заготзерно», и неслыханный этот демарш смутил даже аморальное меньшинство. Наконец, по причине свободы мнений в городе открылась эпидемия педикулеза, поразившая главным образом гарнизон, и в районе Стрункинова тупика постоянно слышалось характерное пощелкивание, — то армейские били вошь. Тут только председатель горсовета Колобков понял, что глуповцев можно как угодно обобрать и как угодно облагодетельствовать, а вот воли давать нельзя. К тому же стала забываться местная интеллигенция, в прежние времена разве что сердито сопевшая по углам; так, народный трибун Сорокин, некогда объявивший джихад алкоголизированным напиткам вплоть до кислого молока, начал мутить город на тот предмет, чтобы всем миром потребовать от градоначальника реставрации порядков эпохи Перехват-Залихватского, который въехал в город на белом коне, сжег гимназию и упразднил науки, при этом демагогически утверждая, будто бы в истории города Глупова это были прямо благословенные времена. Поскольку уж это как-то сложилось само собой, что глуповцы искони были падки на разные горячительные слова, что их не так раззадоривали грустные чудеса повседневной жизни и хронические безобразия, как слова, — Леонид Михайлович в конце концов пришел к заключению, что настала пора кардинальных мер. Полагают, что он с ними и повременил бы, но вдруг возродился вопрос о цыгано-синдикалистах, которых он следующим образом разъяснял:
